Kapitel 2

Prolegomena zu einer jeden künftigen Metaphysik die als Wissenschaft wird auftreten
können/Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука
Vorrede/Предисловие
Diese Prolegomena sind nicht zum
Gebrauch vor Lehrlinge, sondern vor
künftige Lehrer, und sollen auch diesen
nicht etwa dienen, um den Vortrag einer
schon vorhandnen Wissenschaft
anzuordnen, sondern um diese Wissenschaft
selbst allererst zu erfinden.
Es gibt Gelehrte, denen die Geschichte der
Philosophie (der alten sowohl als neuen)
selbst ihre Philosophie ist, vor diese sind
gegenwärtige Prolegomena nicht
geschrieben. Sie müssen warten, bis
diejenigen, die aus den Quellen der Vernunft
selbst zu schöpfen bemühet sind, ihre Sache
werden ausgemacht haben, und alsdenn wird
an ihnen die Reihe sein, von dem
Geschehenen der Welt Nachricht zu geben.
Widrigenfalls kann nichts gesagt werden,
was ihrer Meinung nach nicht schon sonst
gesagt worden ist, und in der Tat mag dieses
auch als eine untrügliche Vorhersagung vor
alles Künftige gelten; denn, da der
menschliche Verstand über unzählige
Gegenstände viele Jahrhunderte hindurch
auf mancherlei Weise geschwärmt hat, so
kann es nicht leicht fehlen, daß nicht zu
jedem Neuen etwas Altes gefunden werden
sollte, was damit einige Ähnlichkeit hätte.
Meine Absicht ist, alle diejenigen, so es wert
finden, sich mit Metaphysik zu beschäftigen,
zu überzeugen: daß es unumgänglich
notwendig sei, ihre Arbeit vor der Hand
auszusetzen, alles bisher Geschehene als
ungeschehen anzusehen, und vor allen
Dingen zuerst die Frage aufzuwerfen: "ob
auch so etwas, als Metaphysik, überall nur
möglich sei."
Ist sie Wissenschaft, wie kommt es, daß sie
sich nicht, wie andre Wissenschaften, in
allgemeinen und daurenden Beifall setzen
kann? Ist sie keine, wie geht es zu, daß sie
doch unter dem Scheine einer Wissenschaft
unaufhörlich groß tut, und den menschlichen
Verstand mit niemals erlöschenden, aber nie
erfüllten Hoffnungen hinhält?
Man mag also entweder sein Wissen oder
Nichtwissen demonstrieren, so muß doch
Эти пролегомены предназначены не для
учеников, а для будущих учителей, да и
последним они должны служить
руководством не для преподавания уже
существующей науки, а для создания
самой этой науки.
Есть ученые, для которых сама история
философии (как древней, так и новой)
есть их философия; наши пролегомены
написаны не для них. Им следует
подождать, пока те, кто старается черпать
из источников самого разума, кончат свое
дело, тогда будет их черед известить мир
о совершившемся. В противном случае
ничего нельзя сказать, чтобы, по их
мнению, не было уже сказано, и это
действительно могло бы считаться и
безошибочным предсказанием для всего,
что встретится в будущем; в самом деле,
так как человеческий рассудок веками
по-разному мечтал о бесчисленных
предметах, то нет ничего легче, как ко
всему новому подыскать нечто старое,
несколько на него похожее.
Мое намерение - убедить всех
считающих занятие метафизикой
достойным делом, что совершенно
необходимо пока отложить их работу,
признать все до сих пор сделанное
несделанным и прежде всего поставить
вопрос: возможно ли вообще то, что
называется метафизикой?
Если метафизика - наука, то почему она
не может подобно другим наукам
снискать себе всеобщее и постоянное
одобрение? Если же она не наука, то как
это получается, что она тем не менее
постоянно величается под видом науки и
вводит в заблуждение человеческий
рассудок никогда не угасающими, но и
никогда не исполняемыми надеждами?
Итак, показываем ли мы свое знание или
незнание, должно же когда-нибудь быть
einmal über die Natur dieser angemaßten
Wissenschaft etwas Sicheres ausgemacht
werden; denn auf demselben Fuße kann es
mit ihr unmöglich länger bleiben. Es scheint
beinahe belachenswert, indessen daß jede
andre Wissenschaft unaufhörlich fortrückt,
sich in dieser, die doch die Weisheit selbst
sein will, deren Orakel jeder Mensch
befrägt, beständig auf derselben Stelle
herumzudrehen, ohne einen Schritt
weiterzukommen.
Zu fragen: ob eine Wissenschaft auch wohl
möglich sei, setzt voraus, daß man an der
Wirklichkeit derselben zweifle. Ein solcher
Zweifel aber beleidigt jedermann, dessen
ganze Habseligkeit vielleicht in diesem
vermeinten Kleinode bestehen möchte; und
daher mag sich der, so sich diesen Zweifel
entfallen läßt, nur immer auf Widerstand
von allen Seiten gefaßt machen. Einige
werden in stolzem Bewußtsein ihres alten,
und ebendaher vor rechtmäßig gehaltenen
Besitzes, mit ihren metaphysischen
Kompendien in der Hand, auf ihn mit
Verachtung herabsehen: andere, die
nirgends etwas sehen, als was mit dem
einerlei ist, was sie schon sonst irgendwo
gesehen haben, werden ihn nicht verstehen,
und alles wird einige Zeit hindurch so
bleiben, als ob gar nichts vorgefallen wäre,
was eine nahe Veränderung besorgen oder
hoffen ließe.
Gleichwohl getraue ich mir vorauszusagen,
daß der selbstdenkende Leser dieser
Prolegomenen nicht bloß an seiner
bisherigen Wissenschaft zweifeln, sondern
in der Folge gänzlich überzeugt sein werde,
daß es dergleichen gar nicht geben könne,
ohne daß die hier geäußerte Forderungen
geleistet werden, auf welchen ihre
Möglichkeit beruht, und, da dieses noch
niemals geschehen, daß es überall noch
keine Metaphysik gebe.
Seit LOCKES und LEIBNIZENS
Versuchen, oder vielmehr seit dem
Entstehen der Metaphysik, soweit die
Geschichte derselben reicht, hat sich keine
Begebenheit zugetragen, die in Ansehung
des Schicksals dieser Wissenschaft hätte
entscheidender werden können, als der
Angriff, den DAVID HUME auf dieselbe
machte. Er brachte kein Licht in diese Art
установлено что-то достоверное
относительно природы этой
претенциозной науки, потому что в
прежнем положении оставаться ей
нельзя. Кажется почти смешным, что, в
то время как всякая другая наука
непрестанно идет вперед, в метафизике,
которая хочет быть самой мудростью и к
прорицаниям которой обращается
каждый, постоянно приходится топтаться
на месте, не делая ни шага вперед.
Вопрос о том, возможна ли та или иная
наука, предполагает сомнение в ее
действительности; но такое сомнение
оскорбляет всякого, все имущество
которого состоит, быть может, из этой
мнимой драгоценности, а потому тот, кто
позволяет себе высказывать это
сомнение, всегда должен ожидать
противодействия со всех сторон. Одни в
гордом сознании своего старого, а
потому и почитаемого законным
владения со своими метафизическими
компендиями в руках будут смотреть на
него с презрением; другие, которые видят
только одно - то, что одинаково с уже
где-то виденным ими, не поймут его; и
некоторое время все останется так, как
будто не случилось Ничего такого, что
дало бы повод опасаться близкой
перемены или надеяться на нее.
Тем не менее я берусь предсказать, что
самостоятельно мыслящий читатель этих
пролегоменов не только усомнится в
своей прежней науке, но и вполне
убедится впоследствии, что такой науки
вообще не может быть, если не будут
удовлетворены высказанные здесь
требования, от которых зависит ее
возможность; а так как это еще никогда
не происходило, то [читатель убедится],
что вообще еще нет никакой метафизики.
С "Опытов" Локка и Лейбница или,
вернее, с самого возникновения
метафизики не было события, столь
решающего для ее судьбы, как те
нападки, которым подверг ее Давид Юм.
Он не пролил света на этот вид знания,
по выбил искру, от которой можно бы
было зажечь огонь, если бы нашелся
подходящий трут, тление которого
von Erkenntnis, aber er schlug doch einen
Funken, bei welchem man wohl ein Licht
hätte anzünden können, wenn er einen
empfänglichen Zunder getroffen hätte,
dessen Glimmen sorgfältig wäre unterhalten
und vergrößert worden.
Er bewies unwidersprechlich: daß es der
Vernunft gänzlich unmöglich sei, a priori,
und aus Begriffen eine solche Verbindung
zu denken, denn diese enthält
Notwendigkeit; es ist aber gar nicht
abzusehen, wie darum, weil etwas ist, etwas
anderes notwendiger Weise auch sein
müsse, und wie sich also der Begriff von
einer solchen Verknüpfung a priori
einführen lasse.
Hieraus schloß er: die Vernunft habe gar
kein Vermögen, solche Verknüpfungen,
auch selbst nur im allgemeinen, zu denken,
weil ihre Begriffe alsdenn bloße
Erdichtungen sein würden, und alle ihre
vorgeblich a priori bestehende Erkenntnisse
wären nichts als falsch gestempelte gemeine
Erfahrungen, welches ebensoviel sagt, als,
es gebe überall keine Metaphysik und könne
auch keine geben.[2] .
Die Gegner des berühmten Mannes hätten
aber, um der Aufgabe ein Gnüge zu tun, sehr
tief in die Natur der Vernunft, sofern sie
bloß mit reinem Denken beschäftigt ist,
hineindringen müssen, welches ihnen
ungelegen war.
Aber man muß ihn durch Taten beweisen,
durch das Überlegte und Vernünftige, was
man denkt und sagt, nicht aber dadurch, daß,
wenn man nichts Kluges zu seiner
Rechtfertigung vorzubringen weiß, man sich
auf ihn als ein Orakel beruft.
Ich sollte aber doch denken, HUME habe
auf einen gesunden Verstand ebenso wohl
Anspruch machen können, als BEATTIE,
und noch überdem auf das, was dieser gewiß
nicht besaß, nämlich eine kritische Vernunft,
die den gemeinen Verstand in Schranken
hält, damit er sich nicht in Spekulationen
versteige, oder, wenn bloß von diesen die
Rede ist, nichts zu entscheiden begehre, weil
er sich über seine Grundsätze nicht zu
rechtfertigen versteht; denn nur so allein
wird er ein gesunder Verstand bleiben.
Ich gestehe frei: die Erinnerung des
DAVIED HUME war eben dasjenige, was
старательно поддерживалось бы и
усиливалось.
Он неопровержимо доказал, что для
разума совершенно невозможно такую
связь мыслить a priori и из понятий, так
как эта связь содержит в себе
необходимость, а между тем нельзя
понять, каким образом от того, что нечто
имеется, необходимо должно также быть
нечто другое и, следовательно, каким
образом можно a priori ввести понятие
такой связи?
Отсюда же Юм заключил, что разум
совершенно не способен даже вообще
мыслить подобные связи (так как в этом
случае его понятия были бы просто
выдумками) и что все его
мнимоаприорные познания суть не что
иное, как обыденный опыт, но
неправильно обозначенный, или,
другими словами, что вообще нет и не
может быть никакой метафизики.
Но чтобы выполнить эту задачу,
противники этого достославного мужа
должны были бы глубоко проникнуть в
природу разума, поскольку он занимается
лишь чистым мышлением, а это было им
не по нутру.
Но его нужно доказать делами, глубиной
и рассудительностью своих мыслей и
слов, а не тем, что ссылаешься на него,
как на оракула, когда не знаешь, что
сказать разумного в пользу его
обоснования.
Но я думаю: Юм мог бы так же
претендовать на здравый смысл, как и
Битти, да сверх того еще на нечто такое,
чем Битти явно не обладал, а именно на
критический разум, который держит в
границах обыденный рассудок, чтобы он
не увлекся спекуляциями и не пожелал
бы что-нибудь решить о них, не будучи
сам в состоянии обосновать свои
принципы; ведь только таким образом
останется он здравым рассудком.
Я охотно признаюсь: указание Давида
Юма было именно тем, что впервые -
много лет тому назад - прервало мою
догматическую дремоту и дало моим
изысканиям в области спекулятивной
философии совершенно иное
направление. Но я отнюдь не последовал
за ним в его выводах, появившихся
только оттого, что он не представил себе
всей своей задачи в целом, а наткнулся
лишь на одну ее часть, которая, если не
принимать в соображение целое, не
может доставить никаких данных для
решения.
Ich versuchte also zuerst, ob sich nicht
Итак, сначала я попробовал, нельзя ли
HUMES Einwurf allgemein vorstellen ließe, представить возражение Юма в общем
und fand bald: daß der Begriff der
виде, и скоро нашел, что понятие связи
Verknüpfung von Ursache und Wirkung bei причины и действия далеко не
weitem nicht der einzige sei, durch den der
единственное, посредством которого
Verstand a priori sich Verknüpfungen der
рассудок мыслит себе a priori связи
Dinge denkt, vielmehr, daß Metaphysik
между вещами, и что, собственно говоря,
ganz und gar daraus bestehe.
вся метафизика состоит из таких
понятий.
Ich suchte mich ihrer Zahl zu versichern,
Я постарался удостовериться и их число,
und, da dieses mir nach Wunsch, nämlich
и, когда это мне удалось, и притом тля,
aus einem einzigen Prinzip, gelungen war,
как я хотел;, а именно исходя из одного
so ging ich an die Deduktion dieser Begriffe, принципа, я приступил к дедукции этих
von denen ich nunmehr versichert war, daß
понятий, относительно которых я теперь
sie nicht, wie HUME besorgt hatte, von der убедился, что они не выведены из опыта,
Erfahrung abgeleitet, sondern aus dem
как этого опасался Юм, а возникли из
reinen Verstande entsprungen seien.
чистого рассудка.
Diese Deduktion, die meinem
Эта дедукция, которая моему
scharfsinnigen Vorgänger unmöglich schien, проницательному предшественнику
die niemand außer ihm sich auch nur hatte
казалась невозможной и которая, кроме
einfallen lassen, obgleich jedermann sich der него, никому даже в голову не могла
Begriffe getrost bediente, ohne zu fragen,
прийти, хотя всякий смело пользовался
worauf sich denn ihre objektive Gültigkeit
этими понятиями, не спрашивая, на чем
gründe, diese, sage ich, war das schwerste,
основывается их объективная
das jemals zum Behuf der Metaphysik
значимость,- эта дедукция, говорю я,
unternommen werden konnte, und was noch была самым трудным изо всего, что
das Schlimmste dabei ist, so konnte mir
когда-либо могло быть предпринято для
Metaphysik, soviel davon nur irgendwo
метафизики, и, что хуже всего, сама
vorhanden ist, hiebei auch nicht die
метафизика, как бы многообразна она ни
mindeste Hülfe leisten, weil jene Deduktion была, не могла мне .при этом оказать ни
zuerst die Möglichkeit einer Metaphysik
малейшей помощи, потому что только
ausmachen soll.
эта дедукция и должна была решить
вопрос о возможности метафизики.
Ich besorge aber, daß es der Ausführung des Но я опасаюсь, что с разрешением
Humischen Problems in seiner möglich
юмовской проблемы в самой широкой ее
größten Erweiterung (nämlich der Kritik der постановке (а именно в "Критике чистого
reinen Vernunft) ebenso gehen dürfte, als es разума") может случиться то же, что
dem Problem selbst erging, da es zuerst
случилось с самой проблемой, когда она
vorgestellt wurde. Man wird sie unrichtig
впервые была поставлена. О моей
beurteilen, weil man sie nicht versteht; man "Критике чистого разума" будут
mir vor vielen Jahren zuerst den
dogmatischen Schlummer unterbrach, und
meinen Untersuchungen im Felde der
spekulativen Philosophie eine ganz andre
Richtung gab. Ich war weit entfernt, ihm in
Ansehung seiner Folgerungen Gehör zu
geben, die bloß daher rührten, weil er sich
seine Aufgabe nicht im Ganzen vorstellte,
sondern nur auf einen Teil derselben fiel,
der, ohne das Ganze in Betracht zu ziehen,
keine Auskunft geben kann.
wird sie nicht verstehen, weil man das Buch
zwar durchzublättern, aber nicht
durchzudenken Lust hat; und man wird diese
Bemühung darauf nicht verwenden wollen,
weil das Werk trocken, weil es dunkel, weil
es allen gewohnten Begriffen widerstreitend
und überdem weitläuftig ist.
Allein, was eine gewisse Dunkelheit
betrifft, die zum Teil von der Weitläuftigkeit
des Plans herrühret, bei welcher man die
Hauptpunkte, auf die es bei der
Untersuchung ankommt, nicht wohl
übersehen kann: so ist die Beschwerde
deshalb gerecht, und dieser werde ich durch
gegenwärtige Prolegomena abhelfen.
Allein diese Prolegomena werden ihn dahin
bringen, einzusehen, daß es eine ganz neue
Wissenschaft sei, von welcher niemand auch
nur den Gedanken vorher gefaßt hatte,
wovon selbst die bloße Idee unbekannt war,
und wozu von allem bisher Gegebenen
nichts genutzt werden konnte, als allein der
Wink, den HUMES Zweifel geben konnten,
der gleichfalls nichts von einer dergleichen
möglichen förmlichen Wissenschaft ahnte,
sondern sein Schiff, um es in Sicherheit zu
bringen, auf den Strand (den Skeptizism)
setzte, da es denn liegen und verfaulen mag,
statt dessen es bei mir darauf ankommt, ihm
einen Piloten zu geben, der nach sicheren
Prinzipien der Steuermannskunst, die aus
der Kenntnis des Globus gezogen sind, mit
einer vollständigen Seekarte und einem
Kompaß versehen, das Schiff sicher führen
könne, wohin es ihm gut dünkt.
Zu einer neuen Wissenschaft, die gänzlich
isoliert und die einzige ihrer Art ist, mit dem
Vorurteil gehen, als könne man sie
vermittelst seiner schon sonst erworbenen
vermeinten Kenntnisse beurteilen, obgleich
die es eben sind, an deren Realität zuvor
gänzlich gezweifelt werden muß, bringt
nichts anders zuwege, als daß man
allenthalben das zu sehen glaubt, was einem
schon sonst bekannt war, weil etwa die
Ausdrücke jenem ähnlich lauten, nur, daß
einem alles äußerst verunstaltet,
widersinnisch und kauderwelsch
vorkommen muß, weil man nicht die
Gedanken des Verfassers, sondern immer
неправильно судить, потому что не
поймут ее, а не поймут ее потому, что
книгу, правда, перелистают, но не
захотят ее продумать; и не захотят
тратить на это усилия потому, что книга
суха, темна, противоречит всем
привычным понятиям и притом слишком
обширна.
Что касается некоторой неясности,
проистекающей отчасти от обширности
плана, при которой нельзя хорошенько
обозреть главные пункты исследования,то в этом отношении жалобы
справедливы, и их-то я намерен
удовлетворить этими пролегоменами.
Но эти пролегомены приведут их к
пониманию того, что критика чистого
разума есть совершенно новая наука,
которой прежде ни у кого и в мыслях не
было, что даже самая идея ее была
неизвестна и что из всего данного до сих
пор она не могла использовать ничего,
кроме разве намека, заключающегося в
сомнениях Юма; но и Юм не подозревал,
что возможна подобная настоящая наука:
он лишь сумел для безопасности
посадить свой корабль на мель
скептицизма, где этот корабль мог бы
остаться и сгнить, тогда как у меня дело
идет о том, чтобы дать этому кораблю
кормчего, который на основе верных
принципов кораблевождения,
почерпнутых из познания земного шара,
снабженный самой подробной морской
картой и компасом, мог бы уверенно
привести корабль к цели.
То обстоятельство, что к новой науке,
совершенно изолированной и
единственной в своем роде, подходят с
предвзятым мнением, будто можно
судить о ней с помощью своих уже
прежде приобретенных мнимых
познаний, в реальности которых именно
и нужно прежде всего усомниться,приводит к тому, что из-за сходства
терминов видят повсюду лишь то, что
уже прежде было известно; все должно
казаться крайне извращенным,
бессмысленным и нелепым, потому что
за основание берутся не мысли автора, а
всего лишь собственный образ мыслей,
nur seine eigene, durch lange Gewohnheit
zur Natur gewordene Denkungsart dabei
zum Grunde legt. Aber die Weitläuftigkeit
des Werks, sofern sie in der Wissenschaft
selbst und nicht dem Vortrage gegründet ist,
die dabei unvermeidliche Trockenheit und
scholastische Pünktlichkeit sind
Eigenschaften, die zwar der Sache selbst
überaus vorteilhaft sein mögen, dem Buche
selbst aber allerdings nachteilig werden
müssen.
Es ist zwar nicht jedermann gegeben, so
subtil und doch zugleich so anlockend zu
schreiben, als DAVID HUME, oder so
gründlich und dabei so elegant, als MOSES
MENDELSSOHN; allein Popularität hätte
ich meinem Vortrage (wie ich mir
schmeichele) wohl geben können, wenn es
mir nur darum zu tun gewesen wäre, einen
Plan zu entwerfen, und dessen Vollziehung
andern anzupreisen, und mir nicht das Wohl
der Wissenschaft, die mich so lange
beschäftigt hielt, am Herzen gelegen hätte;
denn übrigens gehörte viel Beharrlichkeit
und auch selbst nicht wenig
Selbstverläugnung dazu, die Anlockung
einer früheren günstigen Aufnahme der
Aussicht auf einen zwar späten, aber
dauerhaften Beifall nachzusetzen.
Plane machen ist mehrmalen eine üppige,
prahlerische Geistesbeschäftigung, dadurch
man sich ein Ansehen von schöpferischem
Genie gibt, indem man fodert, was man
selbst nicht leisten, tadelt, was man doch
nicht besser machen kann, und vorschlägt,
wovon man selbst nicht weiß, wo es zu
finden ist, wiewohl auch nur zum tüchtigen
Plane einer allgemeinen Kritik der Vernunft
schon etwas mehr gehöret hätte, als man
wohl vermuten mag, wenn er nicht bloß, wie
gewöhnlich, eine Deklamation frommer
Wünsche hätte werden sollen. Allein reine
Vernunft ist eine so abgesonderte, in ihr
selbst so durchgängig verknüpfte Sphäre,
daß man keinen Teil derselben antasten
kann, ohne alle übrige zu berühren, und
nichts ausrichten kann, ohne vorher jedem
seine Stelle und seinen Einfluß auf den
andern bestimmt zu haben, weil, da nichts
außer derselben ist, was unser Urteil
innerhalb berichtigen könnte, jedes Teiles
Gültigkeit und Gebrauch von dem
сделавшийся от долгой привычки второй
натурой. Но обширность сочинения,
зависящая от самой науки, а не от
изложения, неизбежная при этом сухость
и школьная пунктуальность суть
свойства хотя весьма полезные для
самого дела, но для книги во всяком
случае невыгодные.
Не всякому, правда, дано писать так
тонко и вместе с тем так привлекательно,
как Давид Юм, или столь основательно и
притом столь изящно, как Моисей
Мендельсон, однако я мог бы (по
крайней мере льщу себя этой надеждой)
придать популярность своему
изложению, если бы дело шло у меня
только о том, чтобы набросать план и
предоставить его исполнение другим, и
если бы я не болел душой за науку, столь
долго меня занимавшую; ведь в
сущности нужно было много упорства и
даже немало самоотвержения, чтобы
приманке немедленного благосклонного
приема предпочесть расчет на хотя и
позднее, но прочное одобрение.
Составлять план - часто это
претенциозное (iippige), тщеславное
умственное занятие, посредством
которого принимают важный вид
творческого гения, требуя того, чего сами
не могут исполнить, порицая то, что не
умеют исправить, и предлагая то, что
сами не знают, где найти; хотя, правда,
для дельного плана общей критики
разума нужно уже больше, чем думают,
если не сделать из него, как обычно,
простой декламации благих намерений.
Но чистый разум есть такая
обособленная в внутри себя самой столь
связная сфера, что нельзя тронуть ни
одной ее части, не коснувшись всех
прочих, и нельзя ничего достигнуть, не
определив сначала для каждой части ее
места и ее влияния на другие;
действительно, так как нет ничего вне
чистого разума, что бы могло изнутри
исправлять наше суждение, то
значимость и применение каждой части
Verhältnisse abhängt, darin er gegen die
übrigen in der Vernunft selbst steht, und,
wie bei dem Gliederbau eines organisierten
Körpers, der Zweck jedes Gliedes nur aus
dem vollständigen Begriff des Ganzen
abgeleitet werden kann. Daher kann man
von einer solchen Kritik sagen: daß sie
niemals zuverlässig sei, wenn sie nicht ganz
und bis auf die mindesten Elemente der
reinen Vernunft vollendet ist, und daß man
von der Sphäre dieses Vermögens entweder
alles oder nichts bestimmen und ausmachen
müsse.
Ob aber gleich ein bloßer Plan, der vor der
Kritik der reinen Vernunft vorhergehen
möchte, unverständlich, unzuverlässig und
unnütze sein würde, so ist er dagegen um
desto nützlicher, wenn er darauf folgt. Denn
dadurch wird man in den Stand gesetzt, das
Ganze zu übersehen, die Hauptpunkte,
worauf es bei dieser Wissenschaft ankommt,
stückweise zu prüfen, und manches dem
Vortrage nach besser einzurichten, als es in
der ernsten Ausfertigung des Werks
geschehen konnte.
Hier ist nun ein solcher Plan, nach
vollendetem Werke, der nunmehr nach
analytischer Methode angelegt sein darf, da
das Werk selbst durchaus nach synthetischer
Lehrart abgefaßt sein mußte, damit die
Wissenschaft alle ihre Artikulationen, als
den Gliederbau eines ganz besondern
Erkenntnisvermögens, in seiner natürlichen
Verbindung vor Augen stelle.
Wer diesen Plan, den ich als Prolegomena
vor aller künftigen Metaphysik
voranschicke, selbst wiederum dunkel
findet, der mag bedenken, daß es eben nicht
nötig sei, daß jedermann Metaphysik
studiere, daß es manches Talent gebe,
welches in gründlichen und selbst tiefen
Wissenschaften, die sich mehr der
Anschauung nähern, ganz wohl fortkömmt,
dem es aber mit Nachforschungen durch
lauter abgezogene Begriffe nicht gelingen
will, und daß man seine Geistesgaben in
solchem Fall auf einen andern Gegenstand
verwenden müsse, daß aber derjenige, der
Metaphysik zu beurteilen, ja selbst eine
abzufassen unternimmt, denen Forderungen,
die hier gemacht werden, durchaus ein
зависят от того отношения, в котором она
находится к прочим частям в самом
разуме; и как в строении органического
тела, так и тут назначение каждого
отдельного члена может быть выведено
только из полного понятия целого.
Поэтому о такой критике можно сказать,
что она никогда не достоверна, если не
завершена полностью и до малейших
элементов чистого разума, и что
относительно сферы этой способности
нужно определять и решать или все, или
ничего.
Но если один лишь план, предшествуя
критике чистого разума, был бы
непонятен, недостоверен и бесполезен, то
тем полезнее, напротив, он будет, если
последует за этой критикой. В самом
деле, он дает возможность обозреть все в
целом, проверить в отдельности главные
пункты этой науки и изложить их лучше,
чем при первой разработке сочинения.
Для настоящего сочинения был составлен
план уже после окончания труда; он был
построен по аналитическому методу,
тогда как самый труд должен был быть
написан непременно по синтетическому
способу, для того чтобы наука
представила все свои сочленения как
организацию совершенно особой
познавательной способности в ее
естественной связи.
Кто считает неясным и этот план,
предваряющий в качестве пролегоменов
всякую будущую метафизику, тот пусть
подумает о том, что вовсе нет
необходимости каждому заниматься
метафизикой, что бывают таланты,
которые весьма успевают в
основательных и даже глубоких науках,
более близких к созерцанию, но которым
не удаются исследования посредством
чисто отвлеченных понятий, и что в
таком случае следует посвящать свои
дарования другим предметам; но кто
хочет судить о метафизике или сам
составить метафизическую систему, тот
непременно должен удовлетворить
требованиям, изложенным в этой книге,-
Gnüge tun müsse, es mag nun auf die Art
geschehen, daß er meine Auflösung
annimmt, oder sie auch gründlich widerlegt
und eine andere an deren Stelle setzt, – denn
abweisen kann er sie nicht – und daß endlich
die so beschrieene Dunkelheit (eine
gewohnte Bemäntelung seiner eigenen
Gemächlichkeit oder Blödsichtigkeit) auch
ihren Nutzen habe: da alle, die in Ansehung
aller andern Wissenschaften ein behutsames
Stillschweigen beobachten, in Fragen der
Metaphysik meisterhaft sprechen und dreust
entscheiden, weil ihre Unwissenheit hier
freilich nicht gegen anderer Wissenschaft
deutlich absticht, wohl aber gegen echte
kritische Grundsätze, von denen man also
rühmen kann:
" ignavum, fucos, pecus a praesepibus
arcent " Virg.
пусть он примет мое решение или же
основательно его опровергнет и заменит
его другим, потому что просто отклонить
его он не может. И наконец, пресловутая
неясность (жалобами на которую обычно
прикрывают свою собственную леность
или тупоумие) имеет и свою пользу, так
как все, кто относительно прочих наук
хранят осторожное молчание, в вопросах
метафизики говорят мастерски и дают
смелые решения, потому что их
невежество не отличается здесь явно от
познаний других, но отличается от тех
настоящих критических принципов, о
которых можно сказать:
ienavum, fucos, pecus a praesepibus arcent.
Prolegomena Vorerinnerung von dem Eigentümlichen aller metaphysischen
Erkenntnis/Предварительные замечания об отличительных чертах всякого
метафизического познания
1. Об источниках метафизики
Когда желают представить какое-нибудь
познание как науку, прежде всего
необходимо иметь возможность в
точности определить то характерное, что
отличает его от всякого другого познания
и что, следовательно, составляет его
особенность; в противном случае
границы всех наук сольются и ни одну из
них нельзя будет основательно
трактовать исходя из ее природы.
Dieses Eigentümliche mag nun in dem
Идея возможной науки и ее области
Unterschiede des Objekts, oder der
основывается прежде всего именно на
Erkenntnisquellen, oder auch der
таких отличительных чертах, в чем бы
Erkenntnisart, oder einiger, wo nicht aller
они ни состояли: в различии ли объекта,
dieser Stücke zusammen, bestehen, so
или источников познания, или вида
beruht darauf zuerst die Idee der möglichen познания, или же в различии некоторых,
Wissenschaft und ihres Territorium.
если не всех, этих моментов вместе.
Zuerst, was die Quellen einer
Во-первых, что касается источников
metaphysischen Erkenntnis betrifft, so liegt
метафизического познания, то уже по
es schon in ihrem Begriffe, daß sie nicht
самой сути его понятия они не могут
empirisch sein können. Die Prinzipien
быть эмпирическими. Следовательно,
derselben, (wozu nicht bloß ihre Grundsätze, принципы этого познания (к которым
sondern auch Grundbegriffe gehören,)
принадлежат не только основоположения
müssen also niemals aus der Erfahrung
метафизики, но и ее основные понятия)
genommen sein: denn sie soll nicht
никогда не должны быть взяты из опыта,
physische, sondern metaphysische, d. i.
так как оно должно быть познанием не
1 Von den Quellen der Metaphysik
Wenn man eine Erkenntnis als Wissenschaft
darstellen will, so muß man zuvor das
Unterscheidende, was sie mit keiner andern
gemein hat, und was ihr also eigentümlich
ist, genau bestimmen können; widrigenfalls
die Grenzen aller Wissenschaften ineinander
laufen, und keine derselben ihrer Natur nach
gründlich abgehandelt werden kann.
физическим, а метафизическим, т. е.
лежащим за пределами опыта. Таким
образом, в основе его не будет лежать ни
внешний опыт, служащий источником
физики в собственном смысле, ни
внутренний опыт, составляющий
основание эмпирической психологии.
Оно есть, следовательно, априорное
познание, или познание из чистого
рассудка и чистого разума.
Hierin würde sie aber nichts
Но этим оно ничуть не отличалось бы от
Unterscheidendes von der reinen
чистой математики; поэтому оно должно
Mathematik haben; sie wird also reine
будет называться чистым философским
philosophische Erkenntnis heißen müssen;
познанием; что же касается значения
wegen der Bedeutung dieses Ausdrucks aber этого выражения, то я ссылаюсь на
beziehe ich mich auf Kritik d. r. V. Seite 712 "Критику чистого разума" (стр. 712 и
[B 740] u. f.) wo der Unterschied dieser
сл.), где о различии между этими двумя
zwei Arten des Vernunftgebrauchs
видами применения разума сказано ясно
einleuchtend und gnugtuend ist dargestellt
и вполне удовлетворительно.- Об
worden. Soviel von den Quellen der
источниках метафизического познания
metaphysischen Erkenntnis.
этого достаточно.
2 Von der Erkenntnisart, die allein
2. О том виде познания, который один
metaphysisch heißen kann
только может называться
метафизическим
a) Von dem Unterschiede synthetischer und a) О различии между синтетическими и
analytischer Urteile überhaupt
аналитическими суждениями вообще.
Metaphysische Erkenntnis muß lauter
Метафизическое познание должно
Urteile a priori enthalten, das erfordert das
содержать только априорные суждения:
Eigentümliche ihrer Quellen.
этого требует отличительная особенность
его источников.
Analytische Urteile sagen im Prädikate
Аналитические суждения высказывают в
nichts als das, was im Begriffe des Subjekts предикате только то, что уже
schon wirklich, obgleich nicht so klar und
действительно мыслилось в понятии
mit gleichem Bewußtsein gedacht war.
субъекта, хотя не столь ясно и не с таким
же сознанием.
Wenn ich sage: Alle Körper sind
Когда я говорю: все тела протяженны, я
ausgedehnt, so habe ich meinen Begriff vom нисколько не расширяю своего понятия о
Körper nicht im mindesten erweitert,
теле, а только разлагаю его, так как
sondern ihn nur aufgelöset, indem die
протяженность действительно мыслилась
Ausdehnung von jenem Begriffe schon vor
относительно этого понятия еще до
dem Urteile, obgleich nicht ausdrücklich
суждения, хотя и не была ясно высказана;
gesagt, dennoch wirklich gedacht war; das
это суждение, таким образом,
Urteil ist also analytisch. Dagegen enthält
аналитическое. Положение некоторые
der Satz: einige Körper sind schwer, etwas
тела имеют тяжесть содержит в
im Prädikate, was in dem allgemeinen
предикате нечто такое, что в общем
Begriffe vom Körper nicht wirklich gedacht понятии о теле действительно еще не
wird, er vergrößert also meine Erkenntnis,
мыслится; следовательно, это положение
indem er zu meinem Begriffe etwas
умножает мое познание, кое-что
hinzutut, und muß daher ein synthetisches
прибавляя к моему понятию, и поэтому
Urteil heißen.
оно должно называться синтетическим
суждением.
b) Das gemeinschaftliche Prinzip aller
b) Общий принцип всех аналитических
jenseit der Erfahrung liegende Erkenntnis
sein. Also wird weder äußere Erfahrung,
welche die Quelle der eigentlichen Physik,
noch innere, welche die Grundlage der
empirischen Psychologie ausmacht, bei ihr
zum Grunde liegen. Sie ist also Erkenntnis a
priori, oder aus reinem Verstande und reiner
Vernunft.
analytischen Urteile ist der Satz des
Widerspruchs
Eben darum sind auch alle analytische Sätze
Urteile a priori, wenngleich ihre Begriffe
empirisch sind, z. B. Gold ist ein gelbes
Metall; denn um dieses zu wissen, brauche
ich keiner weitern Erfahrung, außer meinem
Begriffe vom Golde, der enthielte, daß
dieser Körper gelb und Metall sei: denn
dieses machte eben meinen Begriff aus, und
ich durfte nichts tun, als diesen zergliedern,
ohne mich außer demselben wornach anders
umzusehen.
c) Synthetische Urteile bedürfen ein anderes
Prinzip, als den Satz des Widerspruchs
Es gibt synthetische Urteile a posteriori,
deren Ursprung empirisch ist; aber es gibt
auch deren, die a priori gewiß sind, und die
aus reinem Verstande und Vernunft
entspringen. Beide kommen aber darin
überein, daß sie nach dem Grundsatze der
Analysis, nämlich dem Satze des
Widerspruchs allein nimmermehr
entspringen können; sie erfordern noch ein
ganz anderes Prinzip, ob sie zwar aus jedem
Grundsatze, welcher er auch sei, jederzeit
dem Satze des Widerspruchs gemäß
abgeleitet werden müssen; denn nichts darf
diesem Grundsatze zuwider sein, obgleich
eben nicht alles daraus abgeleitet werden
kann. Ich will die synthetischen Urteile
zuvor unter Klassen bringen.
1) Erfahrungsurteile sind jederzeit
synthetisch. Denn es wäre ungereimt, ein
analytisches Urteil auf Erfahrung zu
gründen, da ich doch aus meinem Begriffe
gar nicht hinausgehen darf, um das Urteil
abzufassen, und also kein Zeugnis der
Erfahrung dazu nötig habe. Daß ein Körper
ausgedehnt sei, ist ein Satz, der a priori
feststeht, und kein Erfahrungsurteil. Denn
ehe ich zur Erfahrung gehe, habe ich alle
Bedingungen zu meinem Urteile schon in
dem Begriffe, aus welchem ich das Prädikat
nach dem Satze des Widerspruchs nur
herausziehen und dadurch zugleich der
Notwendigkeit des Urteils bewußt werden
kann, welche mir Erfahrung nicht einmal
суждений- закон противоречия.
По этой же причине все аналитические
положения суть априорные суждения,
хотя бы их понятия и были
эмпирическими, например золото есть
желтый металл; действительно, чтобы
знать это, я не нуждаюсь ни в каком
дальнейшем опыте, кроме моего понятия
о золоте, содержащего в себе то, что это
тело желто и есть металл; ведь именно
это и составляло мое понятие, и мне
нужно было только расчленить его, не
разыскивая ничего другого.
с) Синтетические суждения нуждаются в
ином принципе, нежели закон
противоречия.
Есть апостериорные синтетические
суждения, имеющие эмпирическое
происхождение; но есть и такие, которые
достоверны a priori и проистекают из
чистого рассудка и разума. Но и те и
другие сходятся между собой в том, что
они не могут возникнуть на основе
одного лишь основоположения анализа, а
именно закона противоречия; они
требуют еще совершенно иного
принципа, хотя из каждого
основоположения, каково бы оно ни
было, они должны выводиться согласно
закону противоречия, так как ничто не
должно противоречить этому
основоположению, хотя и не все может
быть из него выведено. Я сначала
разделю синтетические суждения на
классы:
1. Суждения опыта всегда синтетические,
потому было бы нелепо аналитическое
суждение основывать на опыте, ведь для
составления такого суждения, [По мне
вовсе не нужно выходить за пределы
моего понятия, и, следовательно, я не
нуждаюсь в каком-либо свидетельстве
опыта.] что тело протяженно - это есть
положение, устанавливаемое a priori, а не
суждение опыта. В самом деле, прежде
чем я приступаю к опыту, все условия
для своего суждения я имею уже в
понятии, из которого мне достаточно
только по закону противоречия вывести
предикат и тем самым также осознать
необходимость суждения чему опыт не
мог бы научить меня.
2. Все математические суждения
синтетические. Это положение, кажется,
совершенно ускользало до сих пор от
наблюдения аналитиков человеского
разума, более того, оно прямо
противоречит все" их предположениям,
хотя оно неоспоримо достоверно и
весьма важно по своим следствиям.
Считая, что все выводы математиков
делаются по закону противореча (чего
требует природа всякой аподиктической
достоверности), люди убедили себя в
том, будто и основоположения
математики познаются из закона
противоречия, в чем они очень ошиблись,
потому что синтетическое положение,
конечно может быть понято по закону
противоречия, но никогда не само по
себе, а только в том случае, если
предполагается другое синтетическое
положение, из которого оно может быть
выведено.
Zuvörderst muß bemerkt werden: daß
Прежде всего нужно заметить что
eigentliche mathematische Sätze jederzeit
собственно математические положения
Urteile a priori und nicht empirisch sind,
всегда априорные суждения, а не
weil sie Notwendigkeit bei sich führen,
эмпирические, так как они содержат в
welche aus Erfahrung nicht abgenommen
себе необходимость, которая не может
werden kann. Will man mir aber dieses nicht быть взята из опыта. если же со мной не
einräumen, wohlan, so schränke ich meinen согласны, то я ограничиваю мое
Satz auf die reine Mathematik ein, deren
положение сферой чистой математики,
Begriff es schon mit sich bringt, daß sie
само понятие которой требует, чтобы она
nicht empirische, sondern bloß reine
содержала не эмпирическое, а только
Erkenntnis a priori enthalte.
чистое априорное познание.
Man sollte anfänglich wohl denken: daß der Сначала можно подумать, что положение
Satz 7 + 5 = 12 ein bloß analytischer Satz
7 + 5 = 12 есть чисто аналитическое
sei, der aus dem Begriffe einer Summe von
положение, вытекающее из понятия
Sieben und Fünf nach dem Satze des
суммы семи и пяти по закону
Widerspruches erfolge. Allein, wenn man es противоречия. Но при ближайшем
näher betrachtet, so findet man, daß der
рассмотрели? оказывается, что понятие
Begriff der Summe von 7 und 5 nichts
суммы 7 и 5 не содержит ничего, кроме
weiter enthalte, als die Vereinigung beider
соединения этих двух чисел в одно, чем
Zahlen in eine einzige, wodurch ganz und
вовсе не мыслится, какое именно это
gar nicht gedacht wird, welches diese
число, охватывающее оба данных. Оттого
einzige Zahl sei, die beide zusammenfaßt.
что я мыслю только соединение семи и
Der Begriff von Zwölf ist keinesweges
пяти, отнюдь еще не мыслится понятий
dadurch schon gedacht, daß ich mir bloß
двенадцати, и, сколько бы я ни расчленял
jene Vereinigung von Sieben und Fünf
свое понятие такой возможной суммы, я
denke, und, ich mag meinen Begriff von
никогда не найду в нем двенадцати.
einer solchen möglichen Summe noch so
Нужно выйти за пределы этих понятий,
lange zergliedern, so werde ich doch darin
прибегая к помощи созерцания,
die Zwölf nicht antreffen. Man muß über
соответствующего одному из обоих
lehren würde.
2) Mathematische Urteile sind insgesamt
synthetisch. Dieser Satz scheint den
Bemerkungen der Zergliederer der
menschlichen Vernunft bisher ganz
entgangen, ja allen ihren Vermutungen
gerade entgegengesetzt zu sein, ob er gleich
unwidersprechlich gewiß und in der Folge
sehr wichtig ist. Denn weil man fand, daß
die Schlüsse der Mathematiker alle nach
dem Satze des Widerspruches fortgehen,
(welches die Natur einer jeden
apodiktischen Gewißheit erfordert), so
überredete man sich, daß auch die
Grundsätze aus dem Satze des Widerspruchs
erkannt würden, worin sie sich sehr irreten;
denn ein synthetischer Satz kann allerdings
nach dem Satze des Widerspruchs
eingesehen werden, aber nur so, daß ein
anderer synthetischer Satz vorausgesetzt
wird, aus dem er gefolgert werden kann,
niemals aber an sich selbst.
diese Begriffe hinausgehen, indem man die
Anschauung zu Hülfe nimmt, die einem von
beiden korrespondiert, etwa seine fünf
Finger, oder (wie SEGNER in seiner
Arithmetik) fünf Punkte, und so nach und
nach die Einheiten der in der Anschauung
gegebenen Fünf zu dem Begriffe der Sieben
hinzutut. Man erweitert also wirklich seinen
Begriff durch diesen Satz 7 + 5 = 12 und tut
zu dem ersteren Begriff einen neuen hinzu,
der in jenem gar nicht gedacht war, d. i. der
arithmetische Satz ist jederzeit synthetisch,
welches man desto deutlicher inne wird,
wenn man etwas größere Zahlen nimmt; da
es denn klar einleuchtet, daß, wir möchten
unsern Begriff drehen und wenden, wie wir
wollen, wir, ohne die Anschauung zu Hülfe
zu nehmen, vermittelst der bloßen
Zergliederung unserer Begriffe die Summe
niemals finden könnten.
Ebensowenig ist irgendein Grundsatz der
reinen Geometrie analytisch. Daß die gerade
Linie zwischen zweien Punkten die kürzeste
sei, ist ein synthetischer Satz. Denn mein
Begriff vom Geraden enthält nichts von
Größe, sondern nur eine Qualität. Der
Begriff des Kürzesten kommt also gänzlich
hinzu, und kann durch keine Zergliederung
aus dem Begriffe der geraden Linie gezogen
werden. Anschauung muß also hier zu Hülfe
genommen werden, vermittelst deren allein
die Synthesis möglich ist.
Einige andere Grundsätze, welche die
Geometer voraussetzen, sind zwar wirklich
analytisch und beruhen auf dem Satze des
Widerspruchs, sie dienen aber nur, wie
identische Sätze, zur Kette der Methode und
nicht als Prinzipien, z. B. a = a, das Ganze
ist sich selber gleich, oder (a + b) > a d. i.
das Ganze ist größer als sein Teil. Und doch
auch diese selbst, ob sie gleich nach bloßen
Begriffen gelten, werden in der Mathematik
nur darum zugelassen, weil sie in der
Anschauung können dargestellet werden.
+Was uns hier gemeiniglich glauben macht,
als läge das Prädikat solcher apodiktischen
Urteile schon in unserm Begriffe, und das
Urteil sei also analytisch, ist bloß die
Zweideutigkeit des Ausdrucks.
чисел, скажем, своих пяти пальцев или
пяти точек (как это делает Зегнер с своей
арифметике), и затем последовательно
прибавлять единицы данных в
созерцании пяти к понятию семи. Таким
образом, этим положением 7 + 5 = 12
наше понятие действительно
расширяется и к первому понятию
прибавляется новое, которое в нем вовсе
не мыслилось; другими словами,
арифметическое положение всегда
синтетическое, в чем можно
окончательно убедиться, если взять
несколько большие числа: ведь здесь уже
совершенно ясно, что, как бы мы ни
поворачивали наше понятие, мы никогда
не могли бы, не прибегая к помощи
созерцания, найти сумму посредством
одного лишь расчленения наших
понятий.
Точно так же ни одно основоположение
чистой геометрии не аналитическое. Что
прямая линия есть кратчайшая между
двумя точками, это - синтетическое
положение, так как мое понятие прямого
не содержит ничего о величине, а
содержит только качество. Понятие
кратчайшего, следовательно, целиком
прибавляется и никаким расчленением не
может быть извлечено из понятия прямой
линии. Здесь, следовательно, необходимо
прибегнуть к помощи созерцания,
посредством которого только и возможен
синтез.
Хотя некоторые другие
основоположения, предполагаемые
геометрами, действительно суть
аналитические и основываются на законе
противоречия, но они, как
тождественные положения, служат
только для методической связи, а не как
принципы, например: а = а, целое равно
самому себе, или (а + b) > а, т. е. целое
больше своей части. Но даже эти
положения, хотя они в имеют силу на
основании одних лишь понятий,
допускаются в математике только
потому, что могут быть доказаны в
созерцании. Только двусмысленность
выражения заставляет обычно нас
думать, будто предикат таких
аподиктических суждений уже заключен
в нашем понятии и будто суждение,
таким образом, аналитическое.
Wir sollen nämlich zu einem gegebenen
А именно: мы должны мысленно
Begriffe ein gewisses Prädikat hinzudenken, прибавить какой-то предикат к данному
und diese Notwendigkeit haftet schon an den понятию, и эта необходимость присуща
Begriffen. Aber die Frage ist nicht, was wir уже самим понятиям. Но вопрос не в том,
zu dem gegebenen Begriffe hinzu denken
что мы должны мысленно прибавить к
sollen, sondern was wir wirklich in ihnen,
данному понятию, а в том, что мы в
obzwar nur dunkel, denken, und da zeigt
понятии действительно мыслим, хотя бы
sich, daß das Prädikat jenen Begriffen zwar только неясно; тут оказывается, что
notwendig, aber nicht unmittelbar, sondern
предикат связан с этим понятием хотя и
vermittelst einer Anschauung, die
необходимо, но не непосредственно, а
hinzukommen muß, anhänge.
посредством созерцания, которое и
должно быть прибавлено.
Das Wesentliche und Unterscheidende der
Существенная черта, отличающая чистое
reinen mathematischen Erkenntnis von aller математическое познание от всякого
andern Erkenntnis a priori ist, daß sie
другого априорного познания, состоит в
durchaus nicht aus Begriffen, sondern
том, что оно должно возникать отнюдь не
jederzeit nur durch die Konstruktion der
из понятий, а всегда только посредством
Begriffe (Kritik S. 713 [B 741]) vor sich
конструирования понятий ("Критика",
gehen muß. Da sie also in ihren Sätzen über стр. 713) Следовательно, так как чистая
den Begriff zu demjenigen, was die ihm
математика в своих положениях должна
korrespondierende Anschauung enthält,
выйти за пределы понятий и перейти к
hinausgehen muß: so können und sollen ihre тому, что содержится в соответствующем
Sätze auch niemals durch Zergliederung der понятию созерцании, то ее положения
Begriffe, d. i. analytisch, entspringen, und
никогда не могут и не должны
sind daher insgesamt synthetisch.
получаться расчленением понятий, т. е.
аналитически, и потому они все
синтетические.
Ich kann aber nicht umhin, den Nachteil zu
Но я не могу не указать на тот вред,
bemerken, den die Vernachlässigung dieser который причинило философии
sonst leichten und unbedeutend scheinenden пренебрежение этим вообще-то
Beobachtung der Philosophie zugezogen
доступным всем и на первый взгляд
hat. HUME, als er den eines Philosophen
незначительным наблюдением.
würdigen Beruf fühlete, seine Blicke auf das Почувствовав достойное философа
ganze Feld der reinen Erkenntnis a priori zu призвание бросить свои взоры на всю
werfen, in welchem sich der menschliche
сферу чистого априорного познания, в
Verstand so große Besitzungen anmaßt,
котором человеческий рассудок
schnitt unbedachtsamer Weise eine ganze
притязает на столь значительные
und zwar die erheblichste Provinz derselben, достояния, Юм неосмотрительно
nämlich reine Mathematik, davon ab, in der исключил отсюда целую и притом самую
Einbildung, ihre Natur, und so zu reden ihre важную область, а именно чистую
Staatsverfassung, beruhe auf ganz andern
математику; он полагал, будто ее
Prinzipien, nämlich lediglich auf dem Satze природа и, так сказать, ее конституция
des Widerspruchs, und ob er zwar die
основывается на совершенно иных
Einteilung der Sätze nicht so förmlich und
принципах, а именно исключительно на
allgemein, oder unter der Benennung
законе противоречия; и хотя он не
gemacht hatte, als es von mir hier geschieht, классифицировал положения столь
so war es doch gerade soviel, als ob er
определенно и в столь общем виде или в
gesagt hätte: reine Mathematik enthält bloß
терминах, как это было сделано здесь
analytische Sätze, Metaphysik aber
мною, однако по сути дела он утверждал,
synthetische a priori. Nun irrete er hierin gar что чистая математика содержит только
аналитические положения, а метафизика
- синтетические априорные. В этом он
очень ошибался, и эта ошибка имела
крайне неблагоприятные последствия для
всего его понимания.
Denn wäre das von ihm nicht geschehen, so Не будь ее, он ставил бы свой вопрос о
hätte er seine Frage wegen des Ursprungs
происхождении наших синтетических
unserer synthetischen Urteile weit über
суждений далеко за рамками своего
seinen metaphysischen Begriff der
метафизического понятия причинности и
Kausalität erweitert, und sie auch auf die
a priori расширил бы его также и на
Möglichkeit der Mathematik a priori
возможность математики, так как он
ausgedehnt; denn diese mußte er
должен был бы и ее признать столь же
ebensowohl vor synthetisch annehmen.
синтетической. Но тогда он никак не мог
Alsdenn aber hätte er seine metaphysische
бы основать свои метафизические
Sätze keinesweges auf bloße Erfahrung
положения на одном лишь опыте, потому
gründen können, weil er sonst die Axiomen что в таком случае он точно так же
der reinen Mathematik ebenfalls der
подчинил бы опыту аксиомы чистой
Erfahrung unterworfen haben würde,
математики, а для этого он был слишком
welches zu tun er viel zu einsehend war.
проницателен.
Die gute Gesellschaft, worin Metaphysik
Хорошее общество, в котором тогда
alsdenn zu stehen gekommen wäre, hätte sie очутилась бы метафизика, предохранило
wider die Gefahr einer schnöden
бы ее от опасности оскорбительного
Mißhandlung gesichert, denn die Streiche,
обращения, так как удары,
welche der letzteren zugedacht waren, hätten предназначенные для нее, попадали бы и
die erstere auch treffen müssen, welches
математике, чего Юм не желал и не мог
aber seine Meinung nicht war, auch nicht
желать; этот проницательный философ
sein konnte: und so wäre der scharfsinnige
пришел бы таким образом к
Mann in Betrachtungen gezogen worden, die размышлениям вроде тех, которыми мы
denjenigen hätten ähnlich werden müssen,
теперь занимаемся, но которые от его
womit wir uns jetzt beschäftigen, die aber
неподражаемо прекрасного изложения
durch seinen unnachahmlich schönen
неизмеримо бы выиграли.
Vortrag unendlich würden gewonnen haben.
Eigentlich metaphysische Urteile sind
Собственно метафизические суждения
insgesamt synthetisch. Man muß zur
все синтетические. Нужно различать
Metaphysik gehörige von eigentlich
принадлежащие к метафизике суждения
metaphysischen Urteilen unterscheiden.
от собственно метафизических. Среди
Unter jenen sind sehr viele analytisch, aber
принадлежащих к метафизике очень
sie machen nur die Mittel zu
много аналитических суждений, но они
metaphysischen Urteilen aus, auf die der
служат лишь средством для
Zweck der Wissenschaft ganz und gar
метафизических суждений, которые
gerichtet ist, und die allemal synthetisch
единственно составляют цель науки и
sind. Denn wenn Begriffe zur Metaphysik
которые всегда синтетические. В самом
gehören, z. B. der von Substanz, so gehören деле, если понятия принадлежат к
die Urteile, die aus der bloßen Zergliederung метафизике, например понятие
derselben entspringen, auch notwendig zur
субстанции, то и суждения, возникающие
Metaphysik, z. B. Substanz ist dasjenige,
из простого расчленения этих понятий,
was nur als Subjekt existiert etc. und
также необходимо принадлежат к
vermittelst mehrerer dergleichen
метафизике, например суждение
analytischen Urteile suchen wir der
субстанция есть то, что существует
Definition der Begriffe nahe zu kommen.
только как субъект, и т. д.; и посредством
некоторых таких аналитических
суждений мы стараемся дойти до
sehr, und dieser Irrtum hatte auf seinen
ganzen Begriff entscheidend nachteilige
Folgen.
Da aber die Analysis eines reinen
Verstandesbegriffs (dergleichen die
Metaphysik enthält) nicht auf andere Art vor
sich geht, als die Zergliederung jedes andern
auch empirischen Begriffs, der nicht in die
Metaphysik gehört (z. B. Luft ist eine
elastische Flüssigkeit, deren Elastizität
durch keinen bekannten Grad der Kälte
aufgehoben wird), so ist zwar der Begriff,
aber nicht das analytische Urteil
eigentümlich metaphysisch: denn diese
Wissenschaft hat etwas Besonderes und ihr
Eigentümliches in der Erzeugung ihrer
Erkenntnisse a priori, die also von dem, was
sie mit allen andern
Verstandeserkenntnissen gemein hat, muß
unterschieden werden; so ist z. B. der Satz:
alles, was in den Dingen Substanz ist, ist
beharrlich, ein synthetischer und
eigentümlich metaphysischer Satz.
Wenn man die Begriffe a priori, welche die
Materie der Metaphysik und ihr Bauzeug
ausmachen, zuvor nach gewissen Prinzipien
gesammlet hat, so ist die Zergliederung
dieser Begriffe von großem Werte; auch
kann dieselbe als ein besonderer Teil
(gleichsam als philosophia definitiva), der
lauter analytische zur Metaphysik gehörige
Sätze enthält, von allen synthetischen
Sätzen, die die Metaphysik selbst
ausmachen, abgesondert vorgetragen
werden. Denn in der Tat haben jene
Zergliederungen nirgend anders einen
beträchtlichen Nutzen, als in der
Metaphysik, d. i. in Absicht auf die
synthetischen Sätze, die aus jenen zuerst
zergliederten Begriffen sollen erzeugt
werden.
Der Schluß dieses Paragraphs ist also: daß
Metaphysik es eigentlich mit synthetischen
Sätzen a priori zu tun habe, und diese allein
ihren Zweck ausmachen, zu welchem sie
zwar allerdings mancher Zergliederungen
ihrer Begriffe, mithin analytischer Urteile
bedarf, wobei aber das Verfahren nicht
anders ist, als in jeder andern Erkenntnisart,
wo man seine Begriffe durch Zergliederung
дефиниции понятия.
Но анализ чистого рассудочного понятия
(такого рода понятия содержит
метафизика) осуществляется точно так
же, как и расчленение всякого другого, в
том числе и эмпирического, понятия, не
принадлежащего к метафизике
(например, воздух есть упругая
жидкость, упругость которой не
уничтожается никакой известной нам
степенью холода); поэтому собственно
метафизическим бывает только понятие,
а не аналитическое суждение;
действительно, особенность и
характерная черта метафизики
заключается в порождении ее априорных
дознаний, которые, стало быть, следует
отличать от того, что есть общего у
метафизики со всеми другими
рассудочными познаниями; так,
например, положение все
субстанциальное в вещах постоянно есть
синтетическое и собственно
метафизическое положение.
Когда априорные понятия, составляющие
материю и строительные камни
метафизики, заранее собраны по
определенным принципам, тогда
расчленение этих понятий имеет большое
значение; оно может быть изложено
также как особая часть (как бы в качестве
philosophia definitiva), содержащая только
аналитические, принадлежащие к
метафизике положения, отдельно от всех
синтетических положений,
составляющих самое метафизику. В
самом деле, такие расчленения не имеют
какой-нибудь значительной пользы
нигде, кроме метафизики, т. е. в
отношении тех синтетических
положений, которые должны быть
произведены из этих предварительно
расчлененных понятий.
Итак, вывод этого параграфа таков:
метафизика имеет дело собственно с
априорными синтетическими
положениями и только они составляют ее
цель, для достижения которой она,
конечно, нуждается во многих
расчленениях своих понятий, стало быть,
в аналитических суждениях, но эти
расчленения осуществляются таким же
образом, как и во всяком другом виде
познания, когда требуется только уяснить
свои понятия посредством расчленения
их. Порождение же априорного познания
как на основе созерцания, так и на основе
понятий и, наконец, порождение
априорных синтетических положений, и
притом в философском познании,
составляет главное содержание
метафизики.
3 Anmerkung zur allgemeinen Einteilung 3. Примечание к общему делению
der Urteile in analytische und
суждении на аналитические и
synthetische
синтетические
Diese Einteilung ist in Ansehung der Kritik
Это деление необходимо в отношении
des menschlichen Verstandes unentbehrlich, критики человеческого рассудка, а
und verdient daher in ihr klassisch zu sein;
потому заслуживает быть в ней
sonst wüßte ich nicht, daß sie irgend
классическим; вообще-то я не знаю, где
anderwärts einen beträchtlichen Nutzen
бы еще оно имело значительную пользу.
hätte. Und hierin finde ich auch die Ursache, В этом я и нахожу причину, почему
weswegen dogmatische Philosophen, die die догматические философы, искавшие
Quellen metaphysischer Urteile immer nur
источники метафизических суждений
in der Metaphysik selbst, nicht aber außer
всегда только в самой метафизике, а не
ihr, in den reinen Vernunftgesetzen
вне ее, в законах чистого разума вообще,
überhaupt suchten, diese Einteilung, die sich пренебрегали этим делением, которое,
von selbst darzubieten scheint,
кажется, напрашивается само собой, и
vernachlässigten, und wie der berühmte
почему знаменитый Вольф или его
WOLFF, oder der seinen Fußstapfen
проницательный последователь
folgende scharfsinnige BAUMGARTEN
Баумгартен могли искать в законе
den Beweis von dem Satze des zureichenden противоречия доказательство для явно
Grundes, der offenbar synthetisch ist, im
синтетического закона достаточного
Satze des Widerspruchs suchen konnten.
основания ". Зато в "Опыте о
Dagegen treffe ich schon in LOCKES
человеческом рассудке" Локка я уже
Versuchen über den menschlichen Verstand нахожу намек на такое деление.
einen Wink zu dieser Einteilung an.
Denn im vierten Buch, dem dritten
Действительно, в 9 параграфе третьей
Hauptstück 9 u. f. nachdem er schon vorher главы книги четвертой п следующем он
von der verschiedenen Verknüpfung der
сначала говорит о различном соединении
Vorstellungen in Urteilen und deren Quellen представлений в суждениях и об их
geredet hatte, wovon er die eine in der
источниках, один из которых он
Identität oder Widerspruch setzt (analytische усматривает в тождестве или
Urteile), die andere aber in der Existenz der противоречии (аналитические суждения),
Vorstellungen in einem Subjekt
а другой - в существовании
(synthetische Urteile), so gesteht er 10, daß
представлений в субъекте (синтетические
unsere Erkenntnis (a priori) von der letztern суждения), а затем признает (в п. 10), что
sehr enge und beinahe gar nichts sei
наше априорное познание последнего
источника весьма ограниченно и почти
совсем ничтожно
Allein es herrscht in dem, was er von dieser Но в том, что он говорит об этом виде
Art der Erkenntnis sagt, so wenig
познания, так мало определенного и
Bestimmtes und auf Regeln Gebrachtes, daß возведенного в правила, что пет ничего
man sich nicht wundern darf, wenn
удивительного, что это никому, даже
niemand, sonderlich nicht einmal HUME,
Юму, не дало повода к исследованию
bloß deutlich zu machen sucht. Allein die
Erzeugung der Erkenntnis a priori sowohl
der Anschauung als Begriffen nach, endlich
auch synthetischer Sätze a priori, und zwar
im philosophischen Erkenntnisse, macht den
wesentlichen Inhalt der Metaphysik aus.
Anlaß daher genommen hat, über Sätze
dieser Art Betrachtungen anzustellen. Denn
dergleichen allgemeine und dennoch
bestimmte Prinzipien lernt man nicht leicht
von andern, denen sie nur dunkel
obgeschwebt haben.
Man muß durch eigenes Nachdenken zuvor
selbst darauf gekommen sein, hernach findet
man sie auch anderwärts, wo man sie gewiß
nicht zuerst würde angetroffen haben, weil
die Verfasser selbst nicht einmal wußten,
daß ihren eigenen Bemerkungen eine solche
Idee zum Grunde liege. Die, so niemals
selbst denken, besitzen dennoch die
Scharfsichtigkeit, alles, nachdem es ihnen
gezeigt worden, in demjenigen, was sonst
schon gesagt worden, aufzuspähen, wo es
doch vorher niemand sehen konnte.
подобного рода положений.
Действительно, таким общим и тем не
менее определенным принципам трудно
научиться у других, которым они только
смутно представлялись.
Нужно сначала дойти до них
собственным размышлением, тогда
найдешь их и у других, где прежде их и
не заметил бы, потому что сами авторы
не знали, что в основе их наблюдений
лежит подобная идея. Впрочем, те, кто
сам так никогда не мыслит, все же
настолько проницательны, чтобы
выведывать все, после того как оно уже
было им показано, в том, что уже
говорилось ранее, но в чем прежде никто
этого не мог заметить.
Der Prolegomenen Allgemeine Frage: Ist überall Metaphysik möglich?/Общий
вопрос пролегоменов: возможна ли вообще метафизика?
4
Wäre Metaphysik, die sich als Wissenschaft
behaupten könnte, wirklich; könnte man
sagen: hier ist Metaphysik, die dürft ihr nur
lernen, und sie wird euch unwiderstehlich
und unveränderlich von ihrer Wahrheit
überzeugen, so wäre diese Frage unnötig,
und es bliebe nur diejenige übrig, die mehr
eine Prüfung unserer Scharfsinnigkeit als
den Beweis von der Existenz der Sache
selbst beträfe, nämlich, wie sie möglich sei,
und wie Vernunft es anfange, dazu zu
gelangen. Nun ist es der menschlichen
Vernunft in diesem Falle so gut nicht
geworden. Man kann kein einziges Buch
aufzeigen, so wie man etwa einen Euklid
vorzeigt, und sagen, das ist Metaphysik, hier
findet ihr den vornehmsten Zweck dieser
Wissenschaft, das Erkenntnis eines höchsten
Wesens und einer künftigen Welt, bewiesen
aus Prinzipien der reinen Vernunft.
Ob ihr aber gleich auch synthetische Sätze
(z. B. den Satz des zureichenden Grundes)
vorzeigt, die ihr niemals aus bloßer
Vernunft, mithin, wie doch eure Pflicht war,
a priori bewiesen habt, die man euch aber
doch gerne einräumet: so geratet ihr doch,
wenn ihr euch derselben zu eurem
Hauptzwecke bedienen wollt, in so
unstatthafte und unsichere Behauptungen,
4
Если бы действительно существовала
такая метафизика, которая могла бы
утверждать себя как науку, если бы
можно было сказать: вот метафизика,
только выучите ее, и она неодолимо и
неизбежно убедит вас в своей истине,- то
этот вопрос был бы излишним и
оставался бы только другой, касающийся
не столько испытания нашей
проницательности, сколько
доказательства существования самой
вещи, а именно вопрос: как возможна
метафизика и как разум ее достигает? Но
человеческому разуму в этом случае не
посчастливилось. Нельзя указать ни на
одну книгу, как показывают, например,
на ["Начала"] Евклида, и сказать: вот
метафизика, здесь вы найдете
важнейшую цель этой науки - познание
высшей сущности и загробной жизни,
доказанное из принципов чистого разума.
Можно, конечно, привести
синтетические положения (например,
закон достаточного основания), с
которыми всякий охотно согласится, хотя
их и нельзя, как это следовало бы,
доказать из одного лишь разума, стало
быть, apriori, но намерение использовать
подобные положения для вашей главной
цели приводит вас к столь недопустимым
daß zu aller Zeit eine Metaphysik der
anderen entweder in Ansehung der
Behauptungen selbst oder ihrer Beweise
widersprochen, und dadurch ihren Anspruch
auf daurenden Beifall selbst vernichtet hat.
Sogar sind die Versuche, eine solche
Wissenschaft zustande zu bringen, ohne
Zweifel die erste Ursache des so früh
entstandenen Skeptizismus gewesen, einer
Denkungsart, darin die Vernunft so
gewalttätig gegen sich selbst verfährt, daß
diese niemals, als in völliger Verzweiflung
an Befriedigung in Ansehung ihrer
wichtigsten Absichten hätte entstehen
können.
Denn lange vorher, ehe man die Natur
methodisch zu befragen anfing, befrug man
bloß seine abgesonderte Vernunft, die durch
gemeine Erfahrung in gewisser Maße schon
geübt war, weil Vernunft uns doch immer
gegenwärtig ist, Naturgesetze aber
gemeiniglich mühsam aufgesucht werden
müssen: und so schwamm Metaphysik oben
auf wie Schaum, doch so, daß, so wie der,
den man geschöpft hatte, zerging, sich
sogleich ein anderer auf der Oberfläche
zeigte, den immer einige begierig
aufsammleten, wobei andere, anstatt in der
Tiefe die Ursache dieser Erscheinung zu
suchen, sich damit weise dünkten, daß sie
die vergebliche Mühe der erstern belachten.
и недостоверным утверждениям, что
постоянно одна метафизика
противоречила другой или в самих
утверждениях, или же в их
доказательствах и тем самым сводила на
нет свои притязания на прочный успех.
Уже сами попытки создать такую науку
были, без сомнения, первой причиной
столь рано возникшего скептицизма, в
котором разум действует сам против себя
столь насильственно, что подобный образ
мыслей мог появиться только при полной
потере надежды на достижение
важнейших целей разума.
В самом деле, значительно раньше, чем
начали методически вопрошать природу,
спрашивали только свой отдельный
разум, искушенный уже в известной мере
обыденным опытом. Ведь разум всегда
при нас, тогда как законы природы
можно обычно отыскать лишь с большим
трудом,- и так метафизика всплывала
вверх, как пена, и притом таким образом,
что, как только эту пену вычерпывали и
она исчезала, сейчас же показывалась на
поверхности другая, которую одни всегда
жадно собирали, другие же, вместо того
чтобы искать поглубже причину этого
явления, воображали себя мудрыми от
того, что осмеивали напрасный труд
первых.
Überdrüssig also des Dogmatismus, der uns Пресыщенные, таким образом,
nichts lehrt und zugleich des Skeptizismus,
догматизмом, который нас ничему не
der uns gar überall nichts verspricht, auch
научает, а также скептицизмом, который
nicht einmal den Ruhestand einer erlaubten
нам вообще ничего не обещает, даже
Unwissenheit, aufgefordert durch die
покоя законного неведения,
Wichtigkeit der Erkenntnis, deren wir
побуждаемые важностью нужного нам
bedürfen, und mißtrauisch durch lange
познания и наученные долгим опытом
Erfahrung in Ansehung jeder, die wir zu
быть недоверчивыми ко всякому знанию,
besitzen glauben, oder die sich uns unter
которым мы, как нам кажется, обладаем
dem Titel der reinen Vernunft anbietet,
или которое предлагается нам под
bleibt uns nur noch eine kritische Frage
именем чистого разума,-мы ставим лишь
übrig, nach deren Beantwortung wir unser
один критический вопрос, от ответа на
künftiges Betragen einrichten können: Ist
который может зависеть наш образ
überall Metaphysik möglich? Aber diese
действий в будущем: возможна ли
Frage muß nicht durch skeptische Einwürfe вообще метафизика? Отвечать на этот
gegen gewisse Behauptungen einer
вопрос следует не скептическими
wirklichen Metaphysik (denn wir lassen
возражениями против тех или иных
jetzt noch keine gelten) sondern aus dem nur утверждений какой-нибудь имеющейся
noch problematischen Begriffe einer solchen метафизики (пока ведь мы не признаем
Wissenschaft beantwortet werden.
никакой), а только исходя из
In der Kritik der reinen Vernunft bin ich in
Absicht auf diese Frage synthetisch zu
Werke gegangen, nämlich so, daß ich in der
reinen Vernunft selbst forschte, und in
dieser Quelle selbst die Elemente sowohl,
als auch die Gesetze ihres reinen Gebrauchs
nach Prinzipien zu bestimmen suchte. Diese
Arbeit ist schwer und erfordert einen
entschlossenen Leser, sich nach und nach in
ein System hinein zu denken, was noch
nichts als gegeben zum Grunde legt, außer
die Vernunft selbst, und also, ohne sich auf
irgendein Faktum zu stützen, die Erkenntnis
aus ihren ursprünglichen Keimen zu
entwickeln sucht. Prolegomena sollen
dagegen Vorübungen sein; sie sollen mehr
anzeigen, was man zu tun habe, um eine
Wissenschaft, wo möglich, zur Wirklichkeit
zu bringen, als sie selbst vortragen. Sie
müssen sich also auf etwas stützen, was man
schon als zuverlässig kennt, von da man mit
Zutrauen ausgehen und zu den Quellen
aufsteigen kann, die man noch nicht kennt,
und deren Entdeckung uns nicht allein das,
was man wußte, erklären, sondern zugleich
einen Umfang vieler Erkenntnisse, die
insgesamt aus den nämlichen Quellen
entspringen, darstellen wird. Das
methodische Verfahren der Prolegomenen,
vornehmlich derer, die zu einer künftigen
Metaphysik vorbereiten sollen, wird also
analytisch sein.
Es trifft sich aber glücklicher Weise, daß, ob
wir gleich nicht annehmen können, daß
Metaphysik als Wissenschaft wirklich sei,
wir doch mit Zuversicht sagen können, daß
gewisse reine synthetische Erkenntnis a
priori wirklich und gegeben sei, nämlich
reine Mathematik und reine
Naturwissenschaft; denn beide enthalten
Sätze, die teils apodiktisch gewiß durch
bloße Vernunft, teils durch die allgemeine
Einstimmung aus der Erfahrung, und
dennoch als von Erfahrung unabhängig
durchgängig anerkannt werden. Wir haben
also einige wenigstens unbestrittene
synthetische Erkenntnis a priori, und dürfen
nicht fragen, ob sie möglich sei, (denn sie ist
wirklich) sondern nur wie sie möglich sei,
um aus dem Prinzip der Möglichkeit der
проблематического еще понятия такой
науки.
В "Критике чистого разума" я в этом
вопросе приступил к делу синтетически,
а именно занимался исследованиями в
самом чистом разуме и в самом этом
источнике старался определить на основе
принципов и начала, и законы его
чистого применения. Эта работа трудна и
требует от читателя решимости
постоянно вдумываться в такую систему,
которая кладет в основу как данное
только сам разум и старается, таким
образом, не опираясь ни на какой факт,
развить познание из его первоначальных
зародышей. "Пролегомены", напротив,
должны быть предварительными
упражнениями: они должны скорее
указывать, что нужно сделать, чтобы
осуществить, если возможно, некоторую
науку, нежели излагать самое эту науку.
Они должны поэтому опираться на что-то
уже достоверно известное, из чего можно
с уверенностью исходить и добраться до
неизвестных еще источников, открытие
которых не только объяснит то, что мы
знали, но и покажет нам сферу многих
познаний, которые все проистекают из
этих же источников. Метод исследования
в пролегоменах, особенно в тех, которые
должны служить подготовкой к будущей
метафизике, будет, таким образом,
аналитическим.
К счастью, хотя мы не можем признать,
что метафизика как наука действительно
существует, но мы можем с
достоверностью сказать, что некоторые
чистые априорные синтетические
познания действительно имеются и нам
даны, а именно чистая математика а
чистое естествознание, потому что оба
содержат положения, частью
аподиктически достоверные на основе
одного только разума, частью же на
основе общего согласия из опыта и тем
не менее повсеместно признанные
независимыми от опыта. Мы имеем,
таким образом, некоторое, по крайней
мере неоспоримое, априорное
синтетическое познание и должны
поставить вопрос не о том, возможно ли
оно (ведь оно действительно), а только о
том, как оно возможно, чтобы быть в
состоянии из принципа возможности
данного познания вывести также
возможность всякого другого познания.
Prolegomena Allgemeine Frage: Wie ist
Пролегомены. общий вопрос: как
Erkenntnis aus reiner Vernunft möglich?
возможно познание из чистого разума?
5
5
Wir haben oben den mächtigen Unterschied Мы видели выше значительное различие
der analytischen und synthetischen Urteile
между аналитическими и
gesehen. Die Möglichkeit analytischer Sätze синтетическими суждениями.
konnte sehr leicht begriffen werden; denn
Возможность аналитических положений
sie gründet sich lediglich auf dem Satze des могла быть понята очень легко, так как
Widerspruchs. Die Möglichkeit
она основывается единственно на законе
synthetischer Sätze a posteriori, d. i. solcher, противоречия. Возможность
welche aus der Erfahrung geschöpfet
апостериорных синтетических
werden, bedarf auch keiner besondern
положений, т. е. почерпаемых из опыта,
Erklärung; denn Erfahrung ist selbst nichts
также не нуждается ни в каком особом
anders, als eine kontinuierliche
объяснении, потому что сам опыт есть не
Zusammenfügung (Synthesis) der
что иное, как непрерывное соединение
Wahrnehmungen. Es bleiben uns also nur
(синтез) восприятии. Нам остаются,
synthetische Sätze a priori übrig, deren
таким образом, только априорные
Möglichkeit gesucht oder untersucht werden синтетические положения, возможность
muß, weil sie auf anderen Prinzipien als dem которых надлежит искать или
Satze des Widerspruchs beruhen muß.
исследовать, так как она должна
основываться не на законе противоречия,
а на других принципах.
Wir dürfen aber die Möglichkeit solcher
Но нам здесь не нужно сначала искать
Sätze hier nicht zuerst suchen, d. i. fragen,
возможность таких положений, т. е.
ob sie möglich seien. Denn es sind deren
спрашивать, возможны ли они: их
genug, und zwar mit unstreitiger Gewißheit действительно дано достаточно, и притом
wirklich gegeben, und, da die Methode, die
с неоспоримой достоверностью, и так как
wir jetzt befolgen, analytisch sein soll, so
метод, применяемый нами теперь,
werden wir davon anfangen: daß
должен быть аналитическим, то мы и
dergleichen synthetische, aber reine
начнем [с того], что такое синтетическое,
Vernunfterkenntnis wirklich sei; aber
но чистое познание разумом
alsdenn müssen wir den Grund dieser
действительно существует; а затем мы
Möglichkeit dennoch untersuchen, und
должны исследовать основание этой
fragen, wie diese Erkenntnis möglich sei,
возможности и спросить, как возможно
damit wir aus den Prinzipien ihrer
это познание, дабы мы могли из
Möglichkeit die Bedingungen ihres
принципов его возможности определить
Gebrauchs, den Umfang und die Grenzen
условия его применения, сферу и
desselben zu bestimmen in Stand gesetzt
границы этого применения. Итак,
werden. Die eigentliche mit schulgerechter
истинная проблема, от которой все
Präzision ausgedrückte Aufgabe, auf die
зависит, выраженная со школьной
alles ankömmt, ist also:
точностью, такова:
Wie sind synthetische Sätze a priori
Как возможны априорные синтетические
möglich?
положения?
Auf die Auflösung dieser Aufgabe nun
От разрешения этой задачи целиком
kommt das Stehen oder Fallen der
зависит сохранение или крушение
Metaphysik, und also ihre Existenz gänzlich метафизики, а следовательно, ее
an. Es mag jemand seine Behauptungen in
существование. С каким бы
gegebenen auch die Möglichkeit aller
übrigen ableiten zu können.
derselben mit noch so großem Schein
vortragen, Schlüsse auf Schlüsse bis zum
Erdrücken aufhäufen, wenn er nicht vorher
jene Frage hat gnugtuend beantworten
können, so habe ich recht zu sagen: es ist
alles eitele grundlose Philosophie und
falsche Weisheit. Du sprichst durch reine
Vernunft und maßest dir an, a priori
Erkenntnisse gleichsam zu erschaffen,
indem du nicht bloß gegebene Begriffe
zergliederst, sondern neue Verknüpfungen
vorgibst, die nicht auf dem Satze des
Widerspruchs beruhen, und die du doch so
ganz unabhängig von aller Erfahrung
einzusehen vermeinest; wie kommst du nun
hiezu, und wie willst du dich wegen solcher
Anmaßungen rechtfertigen? Dich auf
Beistimmung der allgemeinen
Menschenvernunft zu berufen, kann dir
nicht gestattet werden; denn das ist ein
Zeuge, dessen Ansehen nur auf dem
öffentlichen Gerüchte beruht.
Quodcunque ostendis mihi sic, incredulus
odi. Horat.
So unentbehrlich aber die Beantwortung
dieser Frage ist, so schwer ist sie doch
zugleich, und, obzwar die vornehmste
Ursache, weswegen man sie nicht schon
längst zu beantworten gesucht hat, darin
liegt, daß man sich nicht einmal hat einfallen
lassen, daß so etwas gefragt werden könne,
so ist doch eine zweite Ursache diese, daß
eine gnugtuende Beantwortung dieser einen
Frage ein weit anhaltenderes, tieferes und
mühsameres Nachdenken erfordert, als
jemals das weitläuftigste Werk der
Metaphysik, das bei der ersten Erscheinung
seinem Verfasser Unsterblichkeit versprach.
Auch muß ein jeder einsehender Leser,
wenn er diese Aufgabe nach ihrer Foderung
sorgfältig überdenkt, anfangs durch ihre
Schwierigkeit erschreckt, sie vor
unauflöslich, und gäbe es nicht wirklich
dergleichen reine synthetische Erkenntnisse
a priori, sie ganz und gar vor unmöglich
halten, welches dem DAVID HUME
wirklich begegnete, ob er sich zwar die
Frage bei weitem nicht in solcher
Allgemeinheit vorstellete, als es hier
geschieht und geschehen muß, wenn die
Beantwortung vor die ganze Metaphysik
entscheidend werden soll. Denn, wie ist es
правдоподобием ни излагали в пей свои
утверждения, как бы ни нагромождали
выводы, если сначала не ответят
удовлетворительно на указанный вопрос,
я имею право сказать: все это пустая,
беспочвенная философия и ложная
мудрость. Ты рассуждаешь посредством
чистого разума и имеешь притязание как
бы создавать a priori познания, не только
расчленяя данные понятия, но и
претендуя на новые соединения, которые
не основаны на законе противоречия и
которые тебе кажутся совершенно
независимыми от всякого опыта,- как же
ты до этого доходишь и как ты намерен
обосновать такие притязания? Ссылаться
на согласие общего человеческого разума
ты не вправе, так как это есть
свидетельство, достоверность которого
основана только на общепринятом
мнении.
Quodcumque ostendis mihi sic, incredulus
odi. Horat.
Но насколько необходим ответ на этот
вопрос, настолько же он и труден;
главная причина, почему на вопрос уже
давно не ответили, состоит в том, что
никому и в голову не приходило, что
можно спрашивать о чем-нибудь
подобном; вторая же причина
заключается в том, что
удовлетворительный ответ на этот вопрос
требует гораздо более упорного,
глубокого и усердного размышления,
нежели любой самый обширный труд по
метафизике, обещавший своему автору
бессмертие при первом же выходе в свет.
Каждый проницательный читатель,
старательно обдумывая эту задачу,
исходя из ее требований, сначала также,
вероятно, пугается ее трудности, считая
ее неразрешимой и, если бы
действительно не было такого рода
чистых априорных синтетических
знаний, совершенно невозможной; так на
самом деле и случилось с Давидом
Юмом, хотя он, правда, далеко не
представлял себе этого вопроса в столь
общем виде, в каком он представлен
здесь и должен быть представлен, чтобы
ответ на него мог стать решающим для
всей метафизики, В самом деле, говорил
этот проницательный муж, когда мне
дано какое-то понятие, как я могу выйти
за его пределы и связать с ним другое,
нисколько в нем не содержащееся, и
притом так, как если бы оно необходимо
к нему принадлежало?
Nur Erfahrung kann uns solche
Только опыт может дать нам такие
Verknüpfungen an die Hand geben, (so
соединения (так заключал он из этой
schloß er aus jener Schwierigkeit, die er vor трудности, считая ее невозможностью), и
Unmöglichkeit hielt) und alle jene
вся эта мнимая необходимость, или, что
vermeintliche Notwendigkeit, oder welches то же самое, принимаемое за нее
einerlei ist, davor gehaltene Erkenntnis a
априорное познание, есть не что иное,
priori, ist nichts als eine lange Gewohnheit,
как долгая привычка считать что-то
etwas wahr zu finden, und daher die
истинным и потому принимать
subjektive Notwendigkeit vor objektiv zu
субъективную необходимость за
halten.
объективную.
Wenn der Leser sich über Beschwerde und
Если читатель станет сетовать на
Mühe beklagt, die ich ihm durch die
трудности, вызванные моим решением
Auflösung dieser Aufgabe machen werde, so этой задачи, то пусть попытается
darf er nur den Versuch anstellen, sie auf
разрешить ее более легким способом.
leichtere Art selbst aufzulösen.
Alle Metaphysiker sind demnach von ihren
Итак, все метафизики торжественно и
Geschäften feierlich und gesetzmäßig so
закономерно освобождены от своих
lange suspendiert, bis sie die Frage: Wie
занятий до тех пор, пока они не ответят
sind synthetische Erkenntnisse a priori
удовлетворительно на вопрос: как
möglich? gnugtuend werden beantwortet
возможны априорные синтетические
haben. Denn in dieser Beantwortung allein
познания? Ведь только в этом ответе
besteht das Kreditiv, welches sie vorzeigen
заключается верительная грамота,
mußten, wenn sie im Namen der reinen
которую они должны показывать всякий
Vernunft etwas bei uns anzubringen haben;
раз, когда заводят о чем-то речь от имени
in Ermangelung desselben aber können sie
чистого разума. Без этой верительной
nichts anders erwarten, als von
грамоты они могут ожидать только того,
Vernünftigen, die so oft schon hintergangen что разумные люди, обманутые уже
worden, ohne alle weitere Untersuchung
столько раз, отвергнут их без всякого
ihres Anbringens, abgewiesen zu werden.
дальнейшего исследования того, о чем
они заводят речь. .
Wollten sie dagegen ihr Geschäfte nicht als
Если же они намерены заниматься своим
Wissenschaft, sondern als eine Kunst
делом не как наукой, а как искусством
heilsamer und dem allgemeinen
убеждений, благотворных; и подходящих
Menschenverstande anpassender
для общего человеческого рассудка, то
Überredungen, treiben, so kann ihnen dieses нет основания запретить им подобные
Gewerbe nach Billigkeit nicht verwehrt
занятия. Тогда они должны будут
werden. Sie werden alsdenn die bescheidene говорить скромным языком разумной
Sprache eines vernünftigen Glaubens
веры, должны будут признать, что им не
führen, sie werden gestehen, daß es ihnen
позволено даже предполагать, не говоря
nicht erlaubt sei, über das, was jenseit der
уже знать, что-нибудь :лежащее за
Grenzen aller möglichen Erfahrung
пределами всякого возможного опыта и
hinausliegt, auch nur einmal zu mutmaßen,
что они могут только принимать (не для
geschweige etwas zu wissen, sondern nur
спекулятивного Применения - от него
etwas (nicht zum spekulativen Gebrauche,
они должны отказаться,- а единственно
denn auf den müssen sie Verzicht tun,
для практического) нечто такое, что
möglich, sagte der scharfsinnige Mann: daß,
wenn mir ein Begriff gegeben ist, ich über
denselben hinausgehen, und einen andern
damit verknüpfen kann, der in jenem gar
nicht enthalten ist, und zwar so, als wenn
dieser notwendig zu jenem gehöre?
sondern lediglich zum praktischen)
anzunehmen, was zur Leitung des
Verstandes und Willens im Leben möglich
und sogar unentbehrlich ist. So allein
werden sie den Namen nützlicher und weiser
Männer führen können, um desto mehr, je
mehr sie auf den der Metaphysiker Verzicht
tun; denn diese wollen spekulative
Philosophen sein, und da, wenn es um
Urteile a priori zu tun ist, man es auf schale
Wahrscheinlichkeiten nicht aussetzen kann,
(denn was dem Vorgeben nach a priori
erkannt wird, wird ebendadurch als
notwendig angekündigt) so kann es ihnen
nicht erlaubt sein, mit Mutmaßungen zu
spielen, sondern ihre Behauptung muß
Wissenschaft sein, oder sie ist überall gar
nichts.
Man kann sagen, daß die ganze
Transszendentalphilosophie, die vor aller
Metaphysik notwendig vorhergeht, selbst
nichts anders, als bloß die vollständige
Auflösung der hier vorgelegten Frage sei,
nur in systematischer Ordnung und
Ausführlichkeit, und man habe also bis jetzt
keine Transszendentalphilosophie: denn,
was den Namen davon führt, ist eigentlich
ein Teil der Metaphysik; jene Wissenschaft
soll aber die Möglichkeit der letzteren zuerst
ausmachen, und muß also vor aller
Metaphysik vorhergehen. Man darf sich also
auch nicht wundern, da eine ganze und zwar
aller Beihülfe aus andern beraubte, mithin
an sich ganz neue Wissenschaft nötig ist, um
nur eine einzige Frage hinreichend zu
beantworten, wenn die Auflösung derselben
mit Mühe und Schwierigkeit, ja sogar mit
einiger Dunkelheit verbunden ist.
Indem wir jetzt zu dieser Auflösung
schreiten, und zwar nach analytischer
Methode, in welcher wir voraussetzen, daß
solche Erkenntnisse aus reiner Vernunft
wirklich seien: so können wir uns nur auf
zwei Wissenschaften der theoretischen
Erkenntnis (als von der allein hier die Rede
ist) berufen, nämlich reine Mathematik und
reine Naturwissenschaft, denn nur diese
können uns die Gegenstände in der
Anschauung darstellen, mithin, wenn etwa
возможно и даже необходимо для
управления рассудком волею в жизни.
Только так могут они носить имя
полезных и мудрых людей, и с тем
большим правом, чем больше они
откажутся от имени метафизиков; ведь и
последние хотят быть спекулятивными
философа, и так как, когда дело идет об
априорных суждениях, нельзя полагаться
на плоские правдоподобия (ибо то, что
выдается да априорные познания, именно
поэтому объявляется необходимым), то
им нельзя позволить играть в
предположения, а их утверждения
должны быть наукой или же они вообще
ничто.
Можно сказать, что вся
трансцендентальная философия,
необходимо предшествующая всякой
метафизике, сама есть не что иное, как
полное разрешение предложенного здесь
вопроса, только в систематическом
порядке и со всей обстоятельностью, так
что до сих пор еще не было никакой
трансцендентальной философии. В самом
деле, то, что носит это название, есть,
собственно, часть метафизики, тогда как
трансцендентальная философия должна
сначала решить вопрос о возможности
метафизики и, следовательно, должна ей
предшествовать. Так как для того только,
чтобы удовлетворительно ответить на
один-единственный вопрос, нужна целая
наука, свободная от всякой посторонней
помощи, стало быть, совершенно новая,
то нечего удивляться, что разрешение
этого вопроса сопряжено с большими
усилиями и трудностями и даже с
некоторой долей неясности.
Приступая к этому решению и следуя
аналитическому методу, в котором мы
предполагаем, что такие познания из
чистого разума действительно
существуют, мы можем ссылаться только
на две науки теоретического познания
(только о нем здесь и речь), а именно на
чистую математику и чистое
естествознание, так как только они могут
показать нам предметы в созерцании;
стало быть, когда в них имеет место
in ihnen ein Erkenntnis a priori vorkäme, die
Wahrheit, oder Übereinstimmung derselben
mit dem Objekte, in concreto, d. i. ihre
Wirklichkeit zeigen, von der alsdenn zu dem
Grunde ihrer Möglichkeit auf dem
analytischen Wege fortgegangen werden
könnte. Dies erleichtert das Geschäfte sehr,
in welchem die allgemeine Betrachtungen
nicht allein auf Facta angewandt werden,
sondern sogar von ihnen ausgehen, anstatt
daß sie in synthetischem Verfahren gänzlich
in abstracto aus Begriffen abgeleitet werden
müssen.
Um aber von diesen wirklichen und zugleich
gegründeten reinen Erkenntnissen a priori zu
einer möglichen, die wir suchen, nämlich
einer Metaphysik, als Wissenschaft,
aufzusteigen, haben wir nötig, das, was sie
veranlaßt, und als bloß natürlich gegebene,
obgleich wegen ihrer Wahrheit nicht
unverdächtige, Erkenntnis a priori jener zum
Grunde liegt, deren Bearbeitung ohne alle
kritische Untersuchung ihrer Möglichkeit
gewöhnlichermaßen schon Metaphysik
genannt wird, mit einem Worte die
Naturanlage zu einer solchen Wissenschaft
unter unserer Hauptfrage mit zu begreifen,
und so wird die transszendentale Hauptfrage
in vier andere Fragen zerteilt nach und nach
beantwortet werden.
1) Wie ist reine Mathematik möglich?
2) Wie ist reine Naturwissenschaft möglich?
3) Wie ist Metaphysik überhaupt möglich?
4) Wie ist Metaphysik als Wissenschaft
möglich?
Man siehet, daß, wenn gleich die Auflösung
dieser Aufgaben hauptsächlich den
wesentlichen Inhalt der Kritik darstellen
soll, sie dennoch auch etwas Eigentümliches
habe, welches auch vor sich allein der
Aufmerksamkeit würdig ist, nämlich zu
gegebenen Wissenschaften die Quellen in
der Vernunft selbst zu suchen, um dadurch
dieser ihr Vermögen, etwas a priori zu
erkennen, vermittelst der Tat selbst zu
erforschen und auszumessen; wodurch denn
diese Wissenschaften selbst, wenn gleich
nicht in Ansehung ihres Inhalts, doch, was
ihren richtigen Gebrauch betrifft, gewinnen,
und, indem sie einer höheren Frage, wegen
ihres gemeinschaftlichen Ursprungs, Licht
априорное познание, они могут показать
его истинность, или соответствие его с
объектом, in concrete, т. е. его
действительность, от которой и можно
затем перейти аналитическим путем к
основанию его возможности. Это очень
облегчает дело, когда общие
рассуждения не только применяются к
фактам, но и исходят из них, тогда как
при синтетическом методе они должны
быть выведены совершенно in abstracto
из понятий.
Но чтобы от этих действительных и
вместе с тем обоснованных чистых
априорных познании перейти к
возможной, искомой нами метафизике
как науке, мы должны в свой главный
вопрос включить и природную
склонность к такой науке - то, что
вызывает ее и в качестве лишь
естественно данного, хотя и
сомнительного в своей истинности,
априорного познания лежит в основе
метафизики (разработка такого познания
без всякого критического исследования
его возможности обычно уже называется
метафизикой); таким именно образом мы
будем последовательно отвечать на
главный трансцендентальный вопрос,
разделив его на четыре других вопроса:
1) Как возможна чистая математика?
2) Как возможно чистое естествознание?
3) Как возможна метафизика вообще?
4) Как возможна метафизика как наука?
Мы видим, что хотя разрешение этих
задач должно показать главным образом
основное содержание критики, однако
оно имеет и нечто характерное,
достойное внимания уже само по себе, а
именно поиски источников данных наук
в самом разуме, с тем чтобы благодаря
этому на самом деле исследовать и
измерить способность разума к
априорному познаванию; именно таким
образом сами эти науки выигрывают если
не в смысле своего содержания, то в
отношении своего правильного
применения и, уясняя более важный
вопрос своего общего происхождения,
вместе с тем дают повод к лучшему
verschaffen, zugleich Anlaß geben, ihre
eigene Natur besser aufzuklären.
Der transszendentalen Hauptfrage Erster
Teil
Wie ist reine Mathematik möglich?
6
Hier ist nun eine große und bewährte
Erkenntnis, die schon jetzt von
bewundernswürdigem Umfange ist und
unbegrenzte Ausbreitung auf die Zukunft
verspricht, die durch und durch apodiktische
Gewißheit, d. i. absolute Notwendigkeit, bei
sich führet, also auf keinen
Erfahrungsgründen beruht, mithin ein reines
Produkt der Vernunft, überdem aber durch
und durch synthetisch ist: "wie ist es nun der
menschlichen Vernunft möglich, eine solche
Erkenntnis gänzlich a priori zustande zu
bringen? " Setzt dieses Vermögen, da es sich
nicht auf Erfahrungen fußt, noch fußen
kann, nicht irgendeinen Erkenntnisgrund a
priori voraus, der tief verborgen liegt, der
sich aber durch diese seine Wirkungen
offenbaren dürfte, wenn man den ersten
Anfängen derselben nur fleißig nachspürete?
выяснению их собственной природы.
Главного трансцендентального вопроса
Часть первая
Как возможна чистая математика?
6
Здесь мы имеем великое и испытанное
познание, объем которого уже теперь
поразительно обширен, а в будущем
обещает безграничное расширение,познание, содержащее в себе совершенно
аподиктическую достоверность, т. е.
абсолютную необходимость,
следовательно, не покоящееся ни на
каких основаниях в опыте, стало быть,
представляющее собой чистый проект
разума и, кроме того, полностью
синтетическое. как же человеческий
разум может осуществить такое познание
совершенно a priori?" Так как эта
способность не опирается и не может
опираться на опыт, не предполагает ли
она какую-нибудь априорную основу
познания, которая глубоко скрыта, но
должна быть обнаружена благодаря этим
его действиям, если только внимательно
проследить их первые начала?
7
7
Wir finden aber, daß alle mathematische
Но мы находим, что всякое
Erkenntnis dieses Eigentümliche habe, daß
математическое познание имеет ту
sie ihren Begriff vorher in der Anschauung, особенность, что оно должно показать
und zwar a priori, mithin einer solchen, die
свое понятие сначала в созерцании, и
nicht empirisch, sondern reine Anschauung
притом априорном, стало быть, чистом, а
ist, darstellen müsse, ohne welches Mittel
не эмпирическом: без этого средства
sie nicht einen einzigen Schritt tun kann;
математика не может сделать ни одного
daher ihre Urteile jederzeit intuitiv sind,
шага; поэтому ее суждения всегда
anstatt daß Philosophie sich mit diskursiven интуитивны, тогда как философия
Urteilen aus bloßen Begriffen begnügen
должна удовлетворяться дискурсивньгми
muß, und ihre apodiktische Lehren wohl
суждениями из одних только понятий и
durch Anschauung erläutern, niemals aber
может, конечно, пояснить свои
daher ableiten kann. Diese Beobachtung in
аподиктические учения посредством
Ansehung der Natur der Mathematik gibt
созерцания, но никогда не может
uns nun schon eine Leitung auf die erste und выводить их из него. Уже это
oberste Bedingung ihrer Möglichkeit:
наблюдение над природой математики
nämlich, es muß ihr irgend eine reine
указывает нам на первое и высшее
Anschauung zum Grunde liegen, in welcher условие ее возможности, а именно: в ее
sie alle ihre Begriffe in concreto, und
основании должно лежать какое-то
dennoch a priori darstellen, oder, wie man es чистое созерцание, в котором она может
nennt, sie konstruieren kann [4] .
показывать все свои понятия in concrete и
тем не менее a priori, или, как говорят,
конструировать их .
Können wir diese reine Anschauung, und
Если мы в состоянии отыскать это чистое
die Möglichkeit einer solchen ausfinden, so
erklärt sich daraus leicht, wie synthetische
Sätze a priori in der reinen Mathematik, und
mithin auch, wie diese Wissenschaft selbst
möglich sei; denn, so wie die empirische
Anschauung es ohne Schwierigkeit möglich
macht, daß wir unseren Begriff, den wir uns
von einem Objekt der Anschauung machen,
durch neue Prädikate, die die Anschauung
selbst darbietet, in der Erfahrung synthetisch
erweitern, so wird es auch die reine
Anschauung tun, nur mit dem Unterschiede:
daß im letztern Falle das synthetische Urteil
a priori gewiß und apodiktisch, im ersteren
aber nur a posteriori und empirisch gewiß
sein wird, weil diese nur das enthält, was in
der zufälligen empirischen Anschauung
angetroffen wird, jene aber, was in der
reinen notwendig angetroffen werden muß,
indem sie, als Anschauung a priori, mit dem
Begriffe vor aller Erfahrung oder einzelnen
Wahrnehmung unzertrennlich verbunden ist.
8
Allein die Schwierigkeit scheint bei diesem
Schritte eher zu wachsen, als abzunehmen.
Denn nunmehro lautet die Frage: wie ist es
möglich, etwas a priori anzuschauen?
Anschauung ist eine Vorstellung, so wie sie
unmittelbar von der Gegenwart des
Gegenstandes abhängen würde. Daher
scheinet es unmöglich, a priori ursprünglich
anzuschauen, weil die Anschauung alsdenn
ohne einen weder vorher, noch jetzt
gegenwärtigen Gegenstand, worauf sie sich
bezöge, stattfinden müßte, und also nicht
Anschauung sein könnte. Begriffe sind zwar
von der Art, daß wir uns einige derselben,
nämlich die, so nur das Denken eines
Gegenstandes überhaupt enthalten, ganz
wohl a priori machen können, ohne daß wir
uns in einem unmittelbaren Verhältnisse
zum Gegenstande befänden, z. B. den
Begriff von Größe, von Ursach etc., aber
selbst diese bedürfen doch, um ihnen
Bedeutung und Sinn zu verschaffen, einen
gewissen Gebrauch in concreto, d. i.
Anwendung auf irgendeine Anschauung,
dadurch uns ein Gegenstand derselben
gegeben wird. Allein wie kann Anschauung
созерцание и его возможность, то отсюда
легко объяснить, как возможны в чистой
математике априорные синтетические
положения и, стало быть, как возможна
сама эта наука; ведь так же как
эмпирическое созерцание без труда
позволяет нам синтетически расширять в
опыте наше понятие о каком-нибудь
объекте созерцания, расширять его
новыми предикатами, которые
доставляются самим созерцанием,- так
будет это и в чистом созерцании, с той
лишь разницей, что в этом последнем
случае синтетическое суждение
достоверно и аподиктично a priori
(потому что содержит в себе то, что
необходимо находится в чистом
созерцании, которое, будучи априорным,
неразрывно связано с понятием до
всякого опыта или отдельного
восприятия), а в первом случае
достоверно только a posteriori и
эмпирически (потому что содержит лишь
то, что встречается в случайном
эмпирическом созерцании).
8
Однако после этого шага трудность как
будто скорее возрастает, чем
уменьшается. Ведь вопрос гласит теперь
так: как можно нечто созерцать a priori?
Созерцание есть такое представление,
которое оказалось бы непосредственно
зависящим от присутствия предмета.
Поэтому кажется невозможным
созерцать первоначально a priori, так как
тогда созерцание должно было бы иметь
место без всякого предмета,
присутствовавшего или
присутствующего, к которому бы оно
относилось, и, следовательно, не могло
бы быть созерцанием. Понятия, правда,
таковы, что некоторые из них, а именно
те, что содержат только мысль о
предмете вообще, мы прекрасно можем
составлять совершенно a priori, не
находясь в непосредственном отношении
к предмету, например понятия величины,
причины и т.д.; но даже и они, чтобы
придать им значение и смысл, нуждаются
в некотором приложении in concrete, т. е.
в применении к какому-нибудь
созерцанию, посредством которого нам
дается какой-нибудь предмет этого
созерцания. Но как же может созерцание
предмета предшествовать самому
предмету?
9
9
Müßte unsre Anschauung von der Art sein,
Если бы наше созерцание было таковым,
daß sie Dinge vorstellte, so wie sie an sich
что оно [представляло бы вещи так, как
selbst sind, so würde gar keine Anschauung они существуют сами по себе, то вообще
a priori stattfinden, sondern sie wäre allemal не было бы никакого априорного
empirisch. Denn was in dem Gegenstande
"созерцания: созерцание было бы всегда
an sich selbst enthalten sei, kann ich nur
эмпирическим. В самом деле, то, что
wissen, wenn er mir gegenwärtig und
содержится в предмете самом по себе, я
gegeben ist. Freilich ist es auch alsdenn
могу узнать только тогда, когда он
unbegreiflich, wie die Anschauung einer
находится передо мной и дан мне.
gegenwärtigen Sache mir diese sollte zu
Правда, и тогда непонятно, каким
erkennen geben, wie sie an sich ist, da ihre
образом созерцание присутствующей
Eigenschaften nicht in meine
вещи позволяет мне познать, какова она
Vorstellungskraft hinüberwandern können;
сама по себе: не могут ее свойства
allein die Möglichkeit davon eingeräumt, so переселиться в мою способность
würde doch dergleichen Anschauung nicht a представления; но если допустить эту
priori stattfinden, d. i. ehe mir noch der
возможность, то такое созерцание во
Gegenstand vorgestellt würde: denn ohne
всяком случае не будет иметь место a
das kann kein Grund der Beziehung meiner
priori, т. е. прежде, чем мне представится
Vorstellung auf ihn erdacht werden, sie
предмет; иначе нельзя придумать
müßte denn auf Eingebung beruhen. Es ist
никакого основания для отношения моего
also nur auf eine einzige Art möglich, daß
представления к предмету, разве только
meine Anschauung vor der Wirklichkeit des допустить вдохновение. Таким образом,
Gegenstandes vorhergehe, und als
мое созерцание может предшествовать
Erkenntnis a priori stattfinde, wenn sie
действительному предмету и иметь место
nämlich nichts anders enthält, als die Form
как априорное познание только в том
der Sinnlichkeit, die in meinem Subjekt vor единственном случае, если оно не
allen wirklichen Eindrücken vorhergeht,
содержит ничего, кроме формы
dadurch ich von Gegenständen affiziert
чувственности, предшествующей в моем
werde. Denn daß Gegenstände der Sinne
субъекте всяким действительным
dieser Form der Sinnlichkeit gemäß allein
впечатлениям, через которые предметы
angeschaut werden können, kann ich a priori действуют на меня. В самом деле, то, что
wissen. Hieraus folgt: daß Sätze, die bloß
предметы чувств можно созерцать только
diese Form der sinnlichen Anschauung
в соответствии с этой формой
betreffen, von Gegenständen der Sinne
чувственности,- это я могу знать a priori.
möglich und gültig sein werden, imgleichen Отсюда следует: положения, касающиеся
umgekehrt, daß Anschauungen, die a priori
только этой формы чувственного
möglich sind, niemals andere Dinge, als
созерцания, будут возможны и будут
Gegenstände unsrer Sinne betreffen können. иметь силу для предметов чувств; и
наоборот, созерцания, возможные a priori,
могут касаться только предметов наших
чувств.
10
10
Also ist es nur die Form der sinnlichen
Итак, мы можем a priori созерцать вещи
Anschauung, dadurch wir a priori Dinge
лишь через посредство формы
anschauen können, wodurch wir aber auch
чувственного созерцания, благодаря
die Objekte nur erkennen, wie sie uns
которой мы можем, однако, познавать и
(unsern Sinnen) erscheinen können, nicht
объекты только так, как они могут нам
des Gegenstandes vor dem Gegenstande
selbst vorhergehen?
(нашим чувствам) являться, а не такими,
какими они могут быть сами по себе; и
эта предпосылка безусловно необходима,
если допустить априорные синтетические
положения как возможные или если
понять и заранее определить их
возможность, в случае когда они
действительно имеются.
Nun sind Raum und Zeit diejenigen
Пространство и время -вот те созерцания,
Anschauungen, welche die reine
которые чистая математика кладет в
Mathematik allen ihren Erkenntnissen und
основу всех своих познаний и суждений,
Urteilen, die zugleich als apodiktisch und
выступающих одновременно как
notwendig auftreten, zum Grunde legt; denn аподиктические и необходимые; в самом
Mathematik muß alle ihre Begriffe zuerst in деле, математика должна показать все
der Anschauung, und reine Mathematik in
свои понятия сначала в созерцании, а
der reinen Anschauung darstellen, d. i. sie
чистая математика - в чистом созерцании,
konstruieren, ohne welche (weil sie nicht
т. е. она должна их конструировать, без
analytisch, nämlich durch Zergliederung der чего (так как она может действовать не
Begriffe, sondern nur synthetisch verfahren аналитически, через расчленение
kann) es ihr unmöglich ist, einen Schritt zu
понятий, а лишь синтетически) ей нельзя
tun, solange ihr nämlich reine Anschauung
сделать ни одного шага, именно пока ей
fehlt, in der allein der Stoff zu synthetischen не хватает чистого созерцания, ведь
Urteilen a priori gegeben werden kann.
только в чистом созерцании может быть
Geometrie legt die reine Anschauung des
дан материал для априорных
Raums zum Grunde. Arithmetik bringt
синтетических суждений. Геометрия
selbst ihre Zahlbegriffe durch successive
кладет в основу чистое" созерцание
Hinzusetzung der Einheiten in der Zeit
пространства. Арифметика создает
zustande, vornehmlich aber reine Mechanik понятия своих чисел последовательным
kann ihre Begriffe von Bewegung nur
прибавлением единиц во времени; но в
vermittelst der Vorstellung der Zeit zustande особенности чистая механика может
bringen. Beide Vorstellungen aber sind bloß создавать свои понятия движения только
Anschauungen; denn wenn man von den
посредством представления о времени.
empirischen Anschauungen der Körper und Но и те и другие представления суть
ihrer Veränderungen (Bewegung) alles
только созерцания; действительно, если
Empirische, nämlich was zur Empfindung
из эмпирических созерцаний тел и их
gehört, wegläßt, so bleiben noch Raum und
изменений (движения) исключить все
Zeit übrig, welche also reine Anschauungen эмпирическое, а именно то, что
sind, die jenen a priori zum Grunde liegen,
принадлежит к ощущению, то останутся
und daher selbst niemals weggelassen
лишь пространство и время, которые
werden können, aber ebendadurch, daß sie
суть, таким образом, чистые созерцания,
reine Anschauungen a priori sind, beweisen, a priori лежащие в основе эмпирических,
daß sie bloße Formen unserer Sinnlichkeit
и поэтому сами они никогда не могут
sind, die vor aller empirischen Anschauung, быть исключены; но именно потому, что
d. i. der Wahrnehmung wirklicher
они чистые априорные созерцания, они
Gegenstände, vorhergehen müssen, und
доказывают, что они только формы
denen gemäß Gegenstände a priori erkannt
нашей чувственности, которые должны
werden können, aber freilich nur, wie sie
предшествовать всякому эмпирическому
uns erscheinen.
созерцанию, т. е. восприятию
действительных предметов, и в
соответствии с которыми предметы
можно познавать a priori, но только так,
как они нам являются.
wie sie an sich sein mögen, und diese
Voraussetzung ist schlechterdings
notwendig, wenn synthetische Sätze a priori
als möglich eingeräumt, oder im Falle sie
wirklich angetroffen werden, ihre
Möglichkeit begriffen und zum voraus
bestimmt werden soll.
11
Die Aufgabe des gegenwärtigen Abschnitts
ist also aufgelöset. Reine Mathematik ist, als
synthetische Erkenntnis a priori, nur dadurch
möglich, daß sie auf keine andere als bloße
Gegenstände der Sinne geht, deren
empirischer Anschauung eine reine
Anschauung (des Raums und der Zeit) und
zwar a priori zum Grunde liegt, und darum
zum Grunde liegen kann, weil diese nichts
anders als die bloße Form der Sinnlichkeit
ist, welche vor der wirklichen Erscheinung
der Gegenstände vorhergeht, indem sie
dieselbe in der Tat allererst möglich macht.
Doch betrifft dieses Vermögen, a priori
anzuschauen, nicht die Materie der
Erscheinung, d. i. das, was in ihr
Empfindung ist, denn diese macht das
Empirische aus, sondern nur die Form
derselben: Raum und Zeit.
11
Задача настоящего раздела, таким
образом, разрешена. Чистая математика
как априорное синтетическое познание
возможна только потому, что она
относится исключительно к предметам
чувств, эмпирическое созерцание
которых основывается на чистом
созерцании, (пространства и времени), и
притом a priori, основываться на нем оно
может потому, что чистое созерцание
есть не что иное, как только форма
чувственности, предшествующая
действительному явлению ""предметов,
поскольку единственно она делает это
явление возможным. Однако эта
способность созерцать priori касается не
материи явления, т. е. не ощущения в
нем, потому что ощущение составляет
[нечто] историческое, -а только формы
его - пространства и Вмени.
12
12
Um etwas zur Erläuterung und Bestätigung
Для лучшего пояснения и подтверждения
beizufügen, darf man nur das gewöhnliche
следует лишь обратиться к обычному и
und unumgänglich notwendige Verfahren
необходимому методу геометров. Все
der Geometer ansehen. Alle Beweise von
доказательства полного равенства двух
durchgängiger Gleichheit zweier gegebenen данных фигур (когда одна во всех своих
Figuren (da eine in allen Stücken an die
частях может занять место другой)
Stelle der andern gesetzt werden kann)
сводятся в итоге к тому, что они
laufen zuletzt darauf hinaus, daß sie
совпадают друг с другом; а это,
einander decken; welches offenbar nichts
совершенно очевидно, есть не что иное,
anders, als ein auf der unmittelbaren
как синтетическое положение,
Anschauung beruhender synthetischer Satz
основанное на непосредственном
ist, und diese Anschauung muß rein und a
созерцании, которое должно быть дано
priori gegeben werden, denn sonst könnte
чисто и a priori, так как иначе это
jener Satz nicht vor apodiktisch gewiß
положение нельзя было бы считать
gelten, sondern hätte nur empirische
аподиктически достоверным: оно имело
Gewißheit. Es würde nur heißen: man
бы лишь эмпирическую достоверность.
bemerkt es jederzeit so, und er gilt nur so
Тогда бы можно было только сказать:
weit, als unsre Wahrnehmung bis dahin sich каждый раз замечают, что это так, и
erstreckt hat.
данное положение имеет силу лишь
настолько, насколько простиралось до
этого наше восприятие.
Daß der vollständige Raum (der selbst keine Что полное пространство (которое само
Grenze eines anderen Raumes mehr ist) drei уже не служит границей другого
Abmessungen habe, und Raum überhaupt
пространства) имеет три измерения и что
auch nicht mehr derselben haben könne,
пространство вообще не может иметь
wird auf den Satz gebaut, daß sich in einem большего числа измерений,- это
Punkte nicht mehr als drei Linien
опирается на то положение, что в одной
rechtwinklicht schneiden können; dieser
точке могут пересекаться под прямым
Satz aber kann gar nicht aus Begriffen
углом не более чем три линии; а это
dargetan werden, sondern beruht unmittelbar положение никак не может быть доказано
auf Anschauung, und zwar reiner a priori,
weil er apodiktisch gewiß ist; daß man
verlangen kann, eine Linie solle ins
Unendliche gezogen (in indefinitum), oder
eine Reihe Veränderungen (z. B. durch
Bewegung zurückgelegte Räume) solle ins
Unendliche fortgesetzt werden, setzt doch
eine Vorstellung des Raumes und der Zeit
voraus, die bloß an der Anschauung hängen
kann, nämlich sofern sie an sich durch nichts
begrenzt ist; denn aus Begriffen könnte sie
nie geschlossen werden. Also liegen doch
wirklich der Mathematik reine
Anschauungen a priori zum Grunde, welche
ihre synthetische und apodiktisch geltende
Sätze möglich machen, und daher erklärt
unsere transszendentale Deduktion der
Begriffe von Raum und Zeit zugleich die
Möglichkeit einer reinen Mathematik, die,
ohne eine solche Deduktion, und, ohne daß
wir annehmen, "alles, was unsern Sinnen
gegeben werden mag (den äußeren im
Raume, dem inneren in der Zeit), werde von
uns nur angeschauet, wie es uns erscheinet,
nicht wie es an sich selbst ist," zwar
eingeräumt, aber keineswegs eingesehen
werden könnte.
13
Wenn zwei Dinge in allen Stücken, die an
jedem vor sich nur immer können erkannt
werden (in allen zur Größe und Qualität
gehörigen Bestimmungen) völlig einerlei
sind, so muß doch folgen, daß eins in allen
Fällen und Beziehungen an die Stelle des
andern könne gesetzt werden, ohne daß
diese Vertauschung den mindesten
kenntlichen Unterschied verursachen würde.
In der Tat verhält sich dies auch so mit
ebenen Figuren in der Geometrie; allein
verschiedene sphärische zeigen, ohnerachtet
jener völligen innern Übereinstimmung,
doch eine solche Verschiedenheit im
äußeren Verhältnis, daß sich eine an die
Stelle der andern gar nicht setzen läßt, z. B.
zwei sphärische Triangel von beiden
Hemisphären, die einen Bogen des Äquators
zur gemeinschaftlichen Basis haben, können
völlig gleich sein, in Ansehung der Seiten
из понятий: оно основывается
непосредственно на созерцании, и
притом на чистом априорном созерцании,
так как положение достоверно
аподиктически. Постулат, гласящий, что
линию можно вести до бесконечности (in
in-definitum) или что ряд изменений
(например, пространства, пройденные в
движении) можно продолжать
бесконечно, предполагает представление
о пространстве и времени, связанное
только с созерцанием, а именно
поскольку оно само по себе ничем не
ограничено, потому что из понятий оно
никогда не могло бы быть выведено.
Таким образом, в основе математики
действительно лежат чистые априорные
созерцания, делающие возможными ее
синтетические аподиктические
положения; поэтому наша
трансцендентальная дедукция понятий
пространства и времени объясняет также
возможность чистой математики,
которую хотя И можно допустить без
такой дедукции и без признания
положения все, что может быть дано
нашим чувствам (внешним - в
пространстве, внутреннему - во времени),
мы созерцаем только так, как оно нам
является, а не как оно есть само по себе,
но понять без всего этого никак нельзя.
13
Если две вещи во всех отношениях,
которые только смогут быть познаны
каждое в отдельности (во всех
определениях величины и качества),
совершенно одинаковы, то отсюда
должно следовать, что во всех случаях и
отношениях одна из этих вещей может
быть заменена другой, так что замена не
вызовет никакого заметного различия.
Так в действительности обстоит дело с
плоскими фигурами в геометрии; однако
различные сферические фигуры,
несмотря на полное их внутреннее
совпадение, так различаются во внешнем
отношении, что одна фигура никак не
может быть замещена другой; например,
два сферических треугольника обоих
полушарий, имеющие общим основанием
ту или иную дугу экватора, могут быть
совершенно равны и сторонами, и
sowohl als Winkel, so daß an keinem, wenn
er allein und zugleich vollständig
beschrieben wird, nichts angetroffen wird,
was nicht zugleich in der Beschreibung des
andern läge, und dennoch kann einer nicht
an die Stelle des andern (nämlich auf dem
entgegengesetzten Hemisphär) gesetzt
werden, und hier ist denn doch eine innere
Verschiedenheit beider Triangel, die kein
Verstand als innerlich angeben kann, und
die sich nur durch das äußere Verhältnis im
Raume offenbaret. Allein ich will
gewöhnlichere Fälle anführen, die aus dem
gemeinen Leben genommen werden können.
Was kann wohl meiner Hand oder meinem
Ohr ähnlicher, und in allen Stücken gleicher
sein, als ihr Bild im Spiegel? Und dennoch
kann ich eine solche Hand, als im Spiegel
gesehen wird, nicht an die Stelle ihres
Urbildes setzen; denn wenn dieses eine
rechte Hand war, so ist jene im Spiegel eine
linke, und das Bild des rechten Ohres ist ein
linkes, das nimmermehr die Stelle des
ersteren vertreten kann. Nun sind hier keine
innre Unterschiede, die irgendein Verstand
nur denken könnte; und dennoch sind die
Unterschiede innerlich, soweit die Sinne
lehren, denn die linke Hand kann mit der
rechten, ohnerachtet aller beiderseitigen
Gleichheit und Ähnlichkeit, doch nicht
zwischen denselben Grenzen eingeschlossen
sein, (sie können nicht kongruieren) der
Handschuh der einen Hand kann nicht auf
der andern gebraucht werden. Was ist nun
die Auflösung? Diese Gegenstände sind
nicht etwa Vorstellungen der Dinge, wie sie
an sich selbst sind, und wie sie der pure
Verstand erkennen würde, sondern es sind
sinnliche Anschauungen, d. i.
Erscheinungen, deren Möglichkeit auf dem
Verhältnisse gewisser an sich unbekannten
Dinge zu etwas anderem, nämlich unserer
Sinnlichkeit beruht.
Von dieser ist nun der Raum die Form der
äußern Anschauung, und die innere
Bestimmung eines jeden Raumes ist nur
durch die Bestimmung des äußeren
Verhältnisses zu dem ganzen Raume, davon
jener ein Teil ist, (dem Verhältnisse zum
äußeren Sinne) d. i. der Teil ist nur durchs
Ganze möglich, welches bei Dingen an sich
углами, так что если описывать в
отдельности и полностью один из них, то
в нем не будет ничего такого, чего бы не
было также и в описании другого; и тем
не менее нельзя один поставить на место
другого (а именно в противоположном
полушарии); и здесь ведь есть какое-то
внутреннее различие обоих
треугольников, которое никаким
рассудком не может быть показано как
внутреннее, а обнаруживается только
через внешнее отношение в
пространстве. Но я приведу более
обычные случаи, взятые из повседневной
жизни.
Что может быть более подобно моей руке
или моему уху и во всех отношениях
равно им в большей мере, чем их
изображения в зеркале? И тем не менее я
не могу такую руку, какую видно в
зеркале, поставить на место ее прообраза;
действительно, если это была правая
рука, то в зеркале будет левая, и
изображение правого уха будет левым, и
никогда оно не может его заместить.
Здесь нет никаких внутренних различий,
которые мог бы мыслить какой-нибудь
рассудок; и все же эти различия
внутренние, насколько учат чувства:
несмотря на все свое равенство и
подобие, левая и правая руки не могут
быть заключены между одинаковыми
границами (не могут быть конгруэнтны);
перчатка одной руки не годится для
другой. Каково же решение? Эти
предметы не представления о вещах,
каковы они сами по себе и какими бы их
познавал чистый рассудок, а чувственные
созерцания, т. е. явления, возможность
которых основывается на отношении
некоторых самих по себе неизвестных
вещей к чему-то другому, а именно к
нашей чувственности.
Что касается нашей чувственности, то
пространство есть форма внешнего
созерцания, а внутреннее определение
всякого пространства возможно только
благодаря определению [его] внешнего
отношения ко всему пространству,
частью которого будет каждое отдельное
пространство (частью отношения к
внешнему чувству), т. е. часть возможна
только благодаря целому, а это имеет
место у одних только явлений, а никак не
у вещей самих по себе как предметов
чистого рассудка. Поэтому мы не можем
объяснить различие подобных и равных,
но тем не менее не конгруэнтных вещей
(например, раковин улиток с
противоположными по направлению
извилинами) никаким одним понятием;
это различие можно объяснить только с
помощью отношения к правой и левой
руке, которое непосредственно касается
созерцания.
Anmerkung I
Примечание I
Die reine Mathematik, und namentlich die
Чистая математика, и в особенности
reine Geometrie, kann nur unter der
чистая геометрия, может иметь
Bedingung allein objektive Realität haben,
объективную реальность только при том
daß sie bloß auf Gegenstände der Sinne
условии, что она направлена единственно
geht, in Ansehung deren aber der Grundsatz на предметы чувств, а о них имеется
feststeht: daß unsre sinnliche Vorstellung
твердо установленное Основоположение,
keinesweges eine Vorstellung der Dinge an
гласящее, что наше чувственное
sich selbst, sondern nur der Art sei, wie sie
Представление никоим образом не есть
uns erscheinen. Daraus folgt, daß die Sätze
представление о вещах самих по себе, а
der Geometrie nicht etwa Bestimmungen
есть представление только о том способе,
eines bloßen Geschöpfs unserer dichtenden
каким они нам являются. Отсюда следует
Phantasie, und also nicht mit Zuverlässigkeit не то, что положения геометрии суть
auf wirkliche Gegenstände könnten bezogen определения одного лишь порождения
werden, sondern daß sie notwendiger Weise нашей фантазии, которые нельзя было бы
vom Raume und darum auch von allem, was с достоверностью отнести к
im Raume angetroffen werden mag, gelten,
действительным предметам, а то, что эти
weil der Raum nichts anders ist, als die
положения необходимо Применимы к
Form aller äußeren Erscheinungen, unter der пространству и потому ко всему, что в
uns allein Gegenstände der Sinne gegeben
нем может оказаться, так как
werden können. Die Sinnlichkeit, deren
пространство есть не что иное, как форма
Form die Geometrie zum Grunde legt, ist
всех внешних явлений, в которой только
das, worauf die Möglichkeit äußerer
и могут быть нам даны предметы чувств.
Erscheinungen beruht; diese also können
Возможность внешних явлений
niemals etwas anderes enthalten, als was die основывается на чувственности, форму
Geometrie ihnen vorschreibt.
которой геометрия кладет себе в основу;
таким Образом, эти явления могут
содержать только то, что им
предписывает геометрия.
Ganz anders würde es sein, wenn die Sinne
Совсем иначе было бы, если бы чувства
die Objekte vorstellen müßten, wie sie an
должны были представлять предметы
sich selbst sind. Denn da würde aus der
так, как они суть сами по себе.
Vorstellung vom Raume, die der Geometer a Действительно, тогда из представлений о
priori mit allerlei Eigenschaften desselben
пространстве, которые со всеми его
zum Grunde legt, noch gar nicht folgen, daß свойствами геометр a priori кладет в
alles dieses samt dem, was daraus gefolgert основу, вовсе еще не следовало бы, будто
wird, sich gerade so in der Natur verhalten
все это, включая то, что отсюда
müsse. Man würde den Raum des
выводится, именно таково в природе.
selbst, als Gegenständen des bloßen
Verstandes niemals, wohl aber bei bloßen
Erscheinungen stattfindet. Wir können daher
auch den Unterschied ähnlicher und
gleicher, aber doch inkongruenter Dinge (z.
B. widersinnig gewundener Schnecken)
durch keinen einzigen Begriff verständlich
machen, sondern nur durch das Verhältnis
zur rechten und linken Hand, welches
unmittelbar auf Anschauung geht.
Пространство геометра считали бы
просто выдумкой и не приписывали бы
ему никакой объективной значимости,
потому чтo никак нельзя понять, почему
вещи должны необходимо
соответствовать тому образу, который
мы себе составляем о них спонтанно и
заранее.
Wenn aber dieses Bild, oder vielmehr diese Но если этот образ или, вернее, это
formale Anschauung, die wesentliche
формальное созерцание есть
Eigenschaft unserer Sinnlichkeit ist,
неотъемлемое свойство нашей
vermittelst deren uns allein Gegenstände
чувственности, посредством которой
gegeben werden, diese Sinnlichkeit aber
только и даются нам предметы,
nicht Dinge an sich selbst, sondern nur ihre
чувственность же эта представляет не
Erscheinungen vorstellt, so ist ganz leicht zu вещи сами по себе, а только их явления,begreifen, und zugleich unwidersprechlich
то становится вполне понятным и вместе
bewiesen: daß alle äußere Gegenstände
с тем неопровержимо доказанным, что
unsrer Sinnenwelt notwendig mit den Sätzen все внешние предметы нашего
der Geometrie nach aller Pünktlichkeit
чувственно воспринимаемого мира
übereinstimmen müssen, weil die
необходимо должны со всей точностью
Sinnlichkeit durch ihre Form äußerer
согласовываться с положениями
Anschauung, (den Raum) womit sich der
геометрии, так как сама чувственность
Geometer beschäftigt, jene Gegenstände, als делает возможными эти предметы лишь
bloße Erscheinungen selbst allererst möglich как явления только посредством своей
macht.
формы внешнего созерцания
(пространства), которой занимается
геометр.
Es wird allemal ein bemerkungswürdiges
Всегда останется замечательным
Phänomen in der Geschichte der Philosophie явлением в истории философии то, что
bleiben, daß es eine Zeit gegeben hat, da
было время, когда даже математики,
selbst Mathematiker, die zugleich
бывшие вместе с тем философами,
Philosophen waren, zwar nicht an der
начали сомневаться если не в
Richtigkeit ihrer geometrischen Sätze,
правильности своих геометрических
sofern sie bloß den Raum beträfen, aber an
положений - насколько они касаются
der objektiven Gültigkeit und Anwendung
только пространства,- то в объективной
dieses Begriffs selbst und aller
значимости самого этого понятия и всех
geometrischen Bestimmungen desselben auf его геометрических определений и в
Natur zu zweifeln anfingen, da sie
применении их к природе; они опасались,
besorgten, eine Linie in der Natur möchte
не состоит ли линия в природе из
doch wohl aus physischen Punkten, mithin
физических точек, а следовательно, не
der wahre Raum im Objekte aus einfachen
состоит ли истинное пространство в
Teilen bestehen, obgleich der Raum, den der объекте из простых частей, хотя
Geometer in Gedanken hat, daraus
пространство, которое мыслит себе
keinesweges bestehen kann. Sie erkannten
геометр, нисколько из этого не состоит.
nicht, daß dieser Raum in Gedanken den
Они не признавали, что именно это
physischen d. i. die Ausdehnung der Materie пространство в мыслях делает
selbst möglich mache: daß dieser gar keine
возможным физическое пространство, т.
Beschaffenheit der Dinge an sich selbst,
е. протяжение самой материи; что
sondern nur eine Form unserer sinnlichen
пространство есть вовсе не свойство
Vorstellungskraft sei: daß alle Gegenstände вещей самих по себе, а только форма
im Raume bloße Erscheinungen, d. i. nicht
нашей способности чувственного
Dinge an sich selbst, sondern Vorstellungen представления; что все предметы в
Geometers vor bloße Erdichtung halten und
ihm keine objektive Gültigkeit zutrauen;
weil man gar nicht einsieht, wie Dinge
notwendig mit dem Bilde, das wir uns von
selbst und zum voraus von ihnen machen,
übereinstimmen müßten.
unsrer sinnlichen Anschauung seien, und, da
der Raum, wie ihn sich der Geometer denkt,
ganz genau die Form der sinnlichen
Anschauung ist, die wir a priori in uns
finden, und die den Grund der Möglichkeit
aller äußern Erscheinungen (ihrer Form
nach) enthält, diese notwendig und auf das
präziseste mit den Sätzen des Geometers,
die er aus keinem erdichteten Begriff,
sondern aus der subjektiven Grundlage aller
äußern Erscheinungen, nämlich der
Sinnlichkeit selbst zieht, zusammenstimmen
müssen. Auf solche und keine andre Art
kann der Geometer wider alle Schikanen
einer seichten Metaphysik, wegen der
ungezweifelten objektiven Realität seiner
Sätze gesichert werden, so befremdend sie
auch dieser, weil sie nicht bis zu den
Quellen ihrer Begriffe zurückgeht, scheinen
müssen.
Anmerkung II
Alles, was uns als Gegenstand gegeben
werden soll, muß uns in der Anschauung
gegeben werden. Alle unsere Anschauung
geschieht aber nur vermittelst der Sinne; der
Verstand schauet nichts an, sondern
reflektiert nur. Da nun die Sinne nach dem
jetzt Erwiesenen uns niemals und in keinem
einzigen Stück die Dinge an sich selbst,
sondern nur ihre Erscheinungen zu erkennen
geben, diese aber bloße Vorstellungen der
Sinnlichkeit sind, "so müssen auch alle
Körper mitsamt dem Raume, darin sie sich
befinden, vor nichts als bloße Vorstellungen
in uns gehalten werden, und existieren
nirgend anders, als bloß in unsern
Gedanken." Ist dieses nun nicht der
offenbare Idealismus?
Der Idealismus besteht in der Behauptung,
daß es keine andere als denkende Wesen
gebe, die übrige Dinge, die wir in der
Anschauung wahrzunehmen glauben, wären
nur Vorstellungen in den denkenden Wesen,
denen in der Tat kein außerhalb diesen
befindlicher Gegenstand korrespondierete.
Ich dagegen sage: es sind uns Dinge als
außer uns befindliche Gegenstände unserer
Sinne gegeben, allein von dem, was sie an
пространстве суть лишь явления, т. е. не
вещи сами по себе, а представления
нашего чувственного созерцания; что
поскольку пространство, как его мыслит
себе геометр, есть как раз форма
чувственного созерцания, которую мы a
priori находим в себе и которая содержит
основание для возможности всех
внешних явлений (по их форме), то эти
явления необходимо и со всей точностью
должны согласовываться с положениями
геометра, которые он выводит не из
какого-нибудь выдуманного понятия, а
из субъективной основы всех внешних
явлений, а именно из самой
чувственности. Только так, и никак
иначе, может геометр быть гарантирован
в отношении несомненной объективной
реальности своих положений против
придирок поверхностной метафизики,
какой 6bi странной ни казалась этой
метафизике реальность таких положений,
поскольку она не добирается до
источников своих понятий.
Примечание II
Все, что нам дается как предмет, должно
быть дано нам в созерцании. Но всякое
наше созерцание происходит только
посредством чувств: рассудок ничего не
созерцает, а только рефлектирует. А так
как, согласно только что доказанному,
чувства никогда и ни в каком отношении
не дают нам познания вещей самих по
себе, а позволяют нам познавать только
их явления, которые суть лишь
представления чувственности, "то,
следовательно, и все тела вместе с
пространством, в котором они находятся,
должны считаться только
представлениями в нас самих и
существуют они только в ; наших
мыслях". Не есть ли это явный идеализм?
Идеализм состоит в утверждении, что
существуют только мыслящие существа,
а остальные вещи, которые мы думаем
воспринимать в созерцании суть только
представления в мыслящих существах,
представления, которым на самом деле не
соответствует никакой вне их
находящийся предмет. Я же, напротив,
говорю: нам даны вещи как вне нас
находящиеся предметы наших чувств, но
sich selbst sein mögen, wissen wir nichts,
sondern kennen nur ihre Erscheinungen, d. i.
die Vorstellungen, die sie in uns wirken,
indem sie unsere Sinne affizieren. Demnach
gestehe ich allerdings, daß es außer uns
Körper gebe, d. i. Dinge, die, obzwar nach
dem, was sie an sich selbst sein mögen, uns
gänzlich unbekannt, wir durch die
Vorstellungen kennen, welche ihr Einfluß
auf unsre Sinnlichkeit uns verschafft, und
denen wir die Benennung eines Körpers
geben, welches Wort also bloß die
Erscheinung jenes uns unbekannten, aber
nichtsdestoweniger wirklichen
Gegenstandes bedeutet. Kann man dieses
wohl Idealismus nennen?
Es ist ja gerade das Gegenteil davon. Daß
man, unbeschadet der wirklichen Existenz
äußerer Dinge von einer Menge ihrer
Prädikate sagen könne: sie gehöreten nicht
zu diesen Dingen an sich selbst, sondern nur
zu ihren Erscheinungen, und hätten außer
unserer Vorstellung keine eigene Existenz,
ist etwas, was schon lange vor LOCKES
Zeiten, am meisten aber nach diesen,
allgemein angenommen und zugestanden ist.
Dahin gehören die Wärme, die Farbe, der
Geschmack etc. Daß ich aber noch über
diese, aus wichtigen Ursachen, die übrigen
Qualitäten der Körper, die man primarias
nennt, die Ausdehnung, den Ort, und
überhaupt den Raum, mit allem was ihm
anhängig ist, (Undurchdringlichkeit oder
Materialität, Gestalt etc.) auch mit zu bloßen
Erscheinungen zähle, dawider kann man
nicht den mindesten Grund der
Unzulässigkeit anführen, und so wenig, wie
der, so die Farben nicht als Eigenschaften,
die dem Objekt an sich selbst, sondern nur
dem Sinn des Sehens als Modifikationen
anhängen, will gelten lassen, darum ein
Idealist heißen kann: so wenig kann mein
Lehrbegriff idealistisch heißen, bloß
deshalb, weil ich finde, daß noch mehr, ja
alle Eigenschaften, die die Anschauung
eines Körpers ausmachen, bloß zu seiner
Erscheinung gehören; denn die Existenz des
Dinges, was erscheint, wird dadurch nicht
wie beim wirklichen Idealism aufgehoben,
sondern nur gezeigt, daß wir es, wie es an
sich selbst sei, durch Sinne gar nicht
erkennen können.
о том, каковы они сами по себе, мы
ничего не знаем, а знаем только их
явления, т. е. представления, которые они
в нас производят, воздействуя на наши
чувства. Следовательно, я, конечно,
признаю, что вне нас существуют тела, т.
е. вещи, относительно которых нам
совершенно неизвестно, каковы они сами
по себе, но о которых мы знаем по
представлениям, доставляемым нам их
влиянием на нашу чувственность а
получающим от нас название тел,.название, означающее, таким образом,
только явление того неизвестного нам, но
тем не менее действительного предмета.
Разве можно назвать это идеализмом?
Это его прямая противоположность, что
о множестве предикатов внешних вещей,
не отрицая действительного их
существования, можно сказать: они не
принадлежат к этим вещам самим по
себе, а только к их явлениям и вне
нашего представления не имеют
собственного существования,- это еще
задолго до Локка, но в особенности после
него считается общепринятым и
признанным. Сюда относится теплота,
цвет, вкус и пр. А что я по важным
причинам причислил к явлениям кроме
этих [предикатов] остальные качества
тел, называемые primarias, как-то:
протяжение, место и вообще
пространство со всем, что ему присуще
(непроницаемость или материальность,
фигура и пр.),- не допускать этого нет ни
малейшего основания; и точно так же как
тот, кто признает, что цвета не свойства,
присущие объекту самому по себе, а
только видоизменения чувства зрения, не
может за это называться идеалистом, так
и мое учение не может называться
идеалистическим только за то, что я
считаю принадлежащими лишь к
явлению тела не одни эти, а даже все
свойства, составляющие созерцание
этого тела; ведь существование
являющейся вещи этим не отрицается в
отличие от настоящего идеализма, а
показывается только, что посредством
чувств мы никак не можем познать эту
вещь, какая она есть сама по себе.
Ich möchte gerne wissen, wie denn meine
Behauptungen beschaffen sein müßten,
damit sie nicht einen Idealism enthielten.
Ohne Zweifel müßte ich sagen: daß die
Vorstellung vom Raume nicht bloß dem
Verhältnisse, was unsre Sinnlichkeit zu den
Objekten hat, vollkommen gemäß sei, denn
das habe ich gesagt, sondern daß sie sogar
dem Objekt völlig ähnlich sei; eine
Behauptung, mit der ich keinen Sinn
verbinden kann, so wenig, als daß die
Empfindung des Roten mit der Eigenschaft
des Zinnobers, der diese Empfindung in mir
erregt, eine Ähnlichkeit habe.
Anmerkung III
Wenn uns Erscheinung gegeben ist, so sind
wir noch ganz frei, wie wir die Sache daraus
beurteilen wollen. Jene, nämlich
Erscheinung, beruhete auf den Sinnen, diese
Beurteilung aber auf dem Verstande, und es
frägt sich nur, ob in der Bestimmung des
Gegenstandes Wahrheit sei oder nicht. Der
Unterschied aber zwischen Wahrheit und
Traum wird nicht durch die Beschaffenheit
der Vorstellungen, die auf Gegenstände
bezogen werden, ausgemacht, denn die sind
in beiden einerlei, sondern durch die
Verknüpfung derselben nach denen Regeln,
welche den Zusammenhang der
Vorstellungen in dem Begriffe eines Objekts
bestimmen, und wie fern sie in einer
Erfahrung beisammen stehen können oder
nicht.
Den Gang der Planeten stellen uns die Sinne
bald rechtläufig, bald rückläufig vor, und
hierin ist weder Falschheit noch Wahrheit,
weil, so lange man sich bescheidet, daß
dieses vorerst nur Erscheinung ist, man über
die objektive Beschaffenheit ihrer
Bewegung noch gar nicht urteilt. Weil aber,
wenn der Verstand nicht wohl darauf Acht
hat zu verhüten, daß diese subjektive
Vorstellungsart nicht vor objektiv gehalten
werde, leichtlich ein falsches Urteil
entspringen kann, so sagt man: sie scheinen
zurückzugehen; allein der Schein kommt
nicht auf Rechnung der Sinne, sondern des
Verstandes, dem es allein zukommt, aus der
Erscheinung ein objektives Urteil zu fällen.
Auf solche Weise, wenn wir auch gar nicht
Я бы хотел знать, какими же должны
быть мои утверждения, чтобы не
содержать в себе никакого идеализма. Без
сомнения, я должен был бы сказать не
только то, что представление о
пространстве полностью соответствует
отношению нашей чувственности к
объектам (ведь это-то я сказал), но и то,
что это представление даже совершенно
сходно с объектом; такое утверждение,
однако, для меня так же бессмысленно,
как и то, что ощущение красного имеет
сходство со свойством киновари,
возбуждающей во мне это ощущение.
Примечание III
Когда нам дано явление, мы на основе
этого еще вполне свободны судить о
вещи как угодно. Явление основано на
чувствах, суждение же - на рассудке, и
спрашивается только: есть ли в
определении предмета истина или нет? А
различие между истиной и грезами
устанавливается не из свойства
представлений, относимых к предметам,
так как они у обоих одинаковы, а из
соединения их по правилам,
определяющим связь представлений в
понятии объекта, и поскольку они могут
соприсутствовать в опыте.
Чувства представляют нам движение
планет то с запада на восток, то в
обратном направлении, и в этом нет ни
лжи, ни истины, так как, пока мы
довольствуемся тем, что это прежде всего
только явление, мы еще не составляем
никакого суждения об объективном
свойстве движения планет. Но когда
рассудок не старается предостеречь,
чтобы этот субъективный способ
представления не был принят за
объективный, вследствие чего легко
возникает ложное суждение, тогда
говорят: кажется, что планеты
возвращаются назад; но в этом "кажется"
виноваты не чувства, а рассудок: только
ему подобает составлять объективное
суждение на основе явления.
Таким образом, если мы даже не
размышляем о происхождении наших
представлений и в одном опыте
связываем в пространстве и времени
наши чувственные созерцания (что бы
они ни содержали) по правилам общей
связи всякого познания,- то, смотря по
тому, поступаем ли мы неосмотрительно
или осторожно, может возникнуть
обманчивая видимость или истина; это
касается только применения чувственных
представлений в рассудке, а не их
происхождения. Точно так же, если я
считаю все представления чувств вместе
с их формой - пространством и временем
- не чем иным, как явлениями; если я
признаю явления только за форму
чувственности, вовсе не существующую
вне этой чувственности в самих объектах,
и если я пользуюсь этими
представлениями только по отношению к
возможному опыту, - то мое признание
этих представлений только явлениями
еще ничуть не вводит в заблуждение и в
этом признании нет никакой иллюзии,
потому что при всем том они могут
правильно соотноситься в опыте по
правилам истины. Так, все
геометрические положения применимы к
пространству и ко всем предметам
чувств, стало быть, ко всему возможному
опыту, рассматриваю ли я пространство
лишь как форму чувственности или же
как нечто присущее самим вещам, хотя
только в первом случае я могу понять,
как можно знать a priori эти положения
обо всех предметах внешнего созерцания;
вообще же в отношении всякого
возможного опыта все остается так, как
если бы я нисколько не расходился в
этом вопросе с общим мнением.
Wage ich es aber mit meinen Begriffen von Но решись я выйти со своими понятиями
Raum und Zeit über alle mögliche Erfahrung пространства и времени за пределы
hinauszugehen, welches unvermeidlich ist,
всякого возможного опыта, что
wenn ich sie vor Beschaffenheiten ausgebe, неизбежно, если выдавать эти понятия за
die den Dingen an sich selbst anhingen,
свойства вещей самих по себе (ведь что
(denn was sollte mich da hindern, sie auch
мне помешает признать мои понятия
von ebendenselben Dingen, meine Sinnen
приложимыми к этим вещам, если бы
möchten nun auch anders eingerichtet sein,
даже мои чувства были иначе устроены и
und vor sie passen oder nicht, dennoch
не подходили бы к ним?), тогда могло бы
gelten zu lassen? ) alsdenn kann ein
возникнуть большое заблуждение,
wichtiger Irrtum entspringen, der auf einem основанное на видимости, так как я в
Scheine beruht, da ich das, was eine bloß
этом случае выдавал бы принадлежащее
über den Ursprung unserer Vorstellungen
nachdächten, und unsre Anschauungen der
Sinne, sie mögen enthalten was sie wollen,
im Raume und Zeit nach Regeln des
Zusammenhanges aller Erkenntnis in einer
Erfahrung verknüpfen; so kann, nachdem
wir unbehutsam oder vorsichtig sind,
trüglicher Schein oder Wahrheit
entspringen; das geht lediglich den
Gebrauch sinnlicher Vorstellungen im
Verstande, und nicht ihren Ursprung an.
Ebenso, wenn ich alle Vorstellungen der
Sinne samt ihrer Form, nämlich Raum und
Zeit, vor nichts als Erscheinungen, und die
letztern vor eine bloße Form der Sinnlichkeit
halte, die außer ihr an den Objekten gar
nicht angetroffen wird, und ich bediene
mich derselben Vorstellungen nur in
Beziehung auf mögliche Erfahrung, so ist
darin nicht die mindeste Verleitung zum
Irrtum oder ein Schein enthalten, daß ich sie
vor bloße Erscheinungen halte; denn sie
können dessen ungeachtet nach Regeln der
Wahrheit in der Erfahrung richtig
zusammenhängen. Auf solche Weise gelten
alle Sätze der Geometrie vom Raume
ebensowohl von allen Gegenständen der
Sinne, mithin in Ansehung aller möglichen
Erfahrung, ob ich den Raum als eine bloße
Form der Sinnlichkeit, oder als etwas an den
Dingen selbst haftendes ansehe; wiewohl ich
im ersteren Falle allein begreifen kann, wie
es möglich sei, jene Sätze von allen
Gegenständen der äußeren Anschauung a
priori zu wissen; sonst bleibt in Ansehung
aller nur möglichen Erfahrung alles ebenso,
wie wenn ich diesen Abfall von der
gemeinen Meinung gar nicht unternommen
hätte.
моему субъекту условие созерцания
вещей, имеющее силу, несомненно, для
всех предметов чувств, стало быть, для
всего возможного лишь опыта, за
общезначимое, относя его к вещам самим
по себе, вместо того чтобы ограничивать
его условиями опыта.
Таким образом, мое учение об
идеальности пространства и времени не
только не превращает весь чувственно
воспринимаемый мир в чистую
видимость, но, напротив, оно есть
единственное средство, гарантирующее
применение одного из важнейших
познаний, а именно познания априорной
математики, к действительным объектам
и не допускающее, что такое познание
есть одна лишь видимость;
действительно, без признания этой
идеальности было бы совершенно
невозможно установить, что наши
созерцания пространства и времени,
которые мы не заимствуем ни из какого
опыта и которые тем не менее a priori
находятся в нашем представлении, не
произвольные химеры, которым не
соответствует, во всяком случае
адекватно, никакой предмет, - в таком
случае сама геометрия была бы одной
только видимостью; напротив,
бесспорная достоверность геометрии
относительно всех предметов чувственно
воспринимаемого мира могла быть нами
доказана именно потому, что эти
предметы суть только явления.
Es ist zweitens so weit gefehlt, daß diese
Во-вторых, эти мои принципы,
meine Prinzipien darum, weil sie aus den
рассматривая представления чувств как
Vorstellungen der Sinne Erscheinungen
явления, не только не превращают этим
machen, statt der Wahrheit der Erfahrung sie истину опыта в простую видимость, но,
in bloßen Schein verwandeln sollten, daß sie напротив, составляют единственное
vielmehr das einzige Mittel sind, den
средство, предохраняющее от
transszendentalen Schein zu verhüten,
трансцендентальной видимости, которая
wodurch Metaphysik von jeher getäuscht,
издавна вводит метафизику в
und eben dadurch zu den kindischen
заблуждение и побуждает ее к детскому
Bestrebungen verleitet worden, nach
стремлению гоняться за мыльными
Seifenblasen zu haschen, weil man
пузырями, принимая явления, которые
Erscheinungen, die doch bloße
суть не более как представления, за вещи
Vorstellungen sind, vor Sachen an sich
сами по себе, откуда и возникали все те
selbst nahm, woraus alle jene merkwürdige
удивительные антиномии разума, о
Auftritte der Antinomie der Vernunft erfolgt которых я упомяну впоследствии и
sind, davon ich weiterhin Erwähnung tun
которые разрешаются тем .единственным
werde, und die durch jene einzige
наблюдением, что явление истинно, пока
meinem Subjekt anhangende Bedingung der
Anschauung der Dinge war, und sicher vor
alle Gegenstände der Sinne, mithin alle nur
mögliche Erfahrung galt, vor allgemein
gültig ausgab, weil ich sie auf die Dinge an
sich selbst bezog, und nicht auf
Bedingungen der Erfahrung einschränkte.
Also ist es so weit gefehlt, daß meine Lehre
von der Idealität des Raumes und der Zeit
die ganze Sinnenwelt zum bloßen Scheine
mache, daß sie vielmehr das einzige Mittel
ist, die Anwendung einer der
allerwichtigsten Erkenntnisse, nämlich
derjenigen, welche Mathematik a priori
vorträgt, auf wirkliche Gegenstände zu
sicheren, und zu verhüten, daß sie nicht vor
bloßen Schein gehalten werde, weil ohne
diese Bemerkung es ganz unmöglich wäre
auszumachen, ob nicht die Anschauungen
von Raum und Zeit, die wir von keiner
Erfahrung entlehnen, und die dennoch in
unserer Vorstellung a priori liegen, bloße
selbstgemachte Hirngespinste wären, denen
gar kein Gegenstand, wenigstens nicht
adäquat, korrespondierte, und also
Geometrie selbst ein bloßer Schein sei,
dagegen ihre unstreitige Gültigkeit in
Ansehung aller Gegenstände der
Sinnenwelt, eben darum, weil diese bloße
Erscheinungen sind, von uns hat dargetan
werden können.
Bemerkung gehoben wird: daß Erscheinung,
so lange als sie in der Erfahrung gebraucht
wird, Wahrheit, sobald sie aber über die
Grenze derselben hinausgeht und
transszendent wird, nichts als lauter Schein
hervorbringt.
Da ich also den Sachen, die wir uns durch
Sinne vorstellen, ihre Wirklichkeit lasse,
und nur unsre sinnliche Anschauung von
diesen Sachen dahin einschränke, daß sie in
gar keinem Stücke, selbst nicht in den reinen
Anschauungen von Raum und Zeit, etwas
mehr als bloß Erscheinung jener Sachen,
niemals aber die Beschaffenheit derselben
an ihnen selbst vorstellen, so ist dies kein
der Natur von mir angedichteter
durchgängiger Schein, und meine
Protestation wider alle Zumutung eines
Idealism ist so bündig und einleuchtend, daß
sie sogar überflüssig scheinen würde, wenn
es nicht unbefugte Richter gäbe, die, indem
sie vor jede Abweichung von ihrer
verkehrten obgleich gemeinen Meinung
gerne einen alten Namen haben möchten,
und niemals über den Geist der
philosophischen Benennungen urteilen,
sondern bloß am Buchstaben hingen, bereit
ständen, ihren eigenen Wahn an die Stelle
wohl bestimmter Begriffe zu setzen, und
diese dadurch zu verdrehen und zu
verunstalten. Denn daß ich selbst dieser
meiner Theorie den Namen eines
transszendentalen Idealisms gegeben habe,
kann keinen berechtigen, ihn mit dem
empirischen Idealism DESCARTES
(wiewohl dieser nur eine Aufgabe war,
wegen deren Unauflöslichkeit es, nach
CARTESENS Meinung, jedermann frei
stand, die Existenz der körperlichen Welt zu
verneinen, weil sie niemals gnugtuend
beantwortet werden könnte), oder mit dem
mystischen und schwärmerischen des
BERKELEY (wowider und andre ähnliche
Hirngespinste unsre Kritik vielmehr das
eigentliche Gegenmittel enthält) zu
verwechseln.
Denn dieser von mir sogenannte Idealism
betraf nicht die Existenz der Sachen, (die
Bezweifelung derselben aber macht
eigentlich den Idealism in rezipierter
Bedeutung aus) denn die zu bezweifeln, ist
mir niemals in den Sinn gekommen, sondern
имеет применение в опыте, но, как
только оно выходит за его пределы и
становится трансцендентным, оно не
создает ничего, кроме одной лишь
видимости.
Итак, я оставляю вещам, которые мы
представляем себе посредством чувств,
их действительность и только
ограничиваю наше чувственное
созерцание этих вещей в том смысле, что
оно во всех своих частях, даже в чистых
созерцаниях пространства и времени,
представляет только явления вещей, но
отнюдь не свойства их самих по себе;
следовательно, все это вовсе не сплошная
видимость, приписываемая мною
природе, и мои возражения против
всякого обвинения в идеализме столь
убедительны и ясны, что они казались бы
даже излишними, если бы не было
некомпетентных судей, которые, охотно
давая старое название каждому
отклонению от их превратного, хотя бы и
общепринятого, мнения и придерживаясь
только буквы, а не высказывая своих
взглядов на дух философских терминов,
всегда готовы поставить свою
собственную выдумку на место хорошо
определенных понятий и тем самым
извратить и исказить эти понятия. Если я
сам назвал свою теорию
трансцендентальным идеализмом, то это
еще не дает никому права смешивать ее с
эмпирическим идеализмом Декарта (хотя
этот идеализм был только задачей, из-за
неразрешимости которой всякий, по
мнению Декарта, волен был отрицать
существование телесного мира, так как
оно никогда не могло быть
удовлетворительно доказано) или с
мистическим и мечтательным
идеализмом Беркли (против которого и
других подобных измышлений наша
критика, скорее, содержит настоящее
противоядие).
Действительно, мой так называемый
идеализм касался не существования
вещей - сомневаться в этом мне и в
голову не приходило (а ведь именно
такое сомнение и составляет суть
идеализма в общепринятом значении
слова),- а только чувственного
представления о вещах, к которому
принадлежит прежде всего пространство
и время; и о них, стало быть вообще о
всех явлениях, я показал только, что они
не вещи и не определения вещей самих
по себе (а только различные способы
представления).
Das Wort transszendental aber, welches bei Слово же трансцендентальный, которым
mir niemals eine Beziehung unserer
я обозначаю отношение нашего познания
Erkenntnis auf Dinge, sondern nur aufs
не к вещам, а только к познавательной
Erkenntnisvermögen bedeutet, sollte diese
способности, должно было бы
Mißdeutung verhüten. Ehe sie aber dieselbe предохранить от этого ложного
doch noch fernerhin veranlasse, nehme ich
истолкования. Но чтобы оно впредь не
diese Benennung lieber zurück und will ihn подавало повода к недоразумениям, я
den kritischen genannt wissen. Wenn es aber беру его назад и заменяю словом
ein in der Tat verwerflicher Idealism ist,
критический. Если превращать вещи (а
wirkliche Sachen, (nicht Erscheinungen) in
не явления) просто в представления есть
bloße Vorstellungen zu verwandeln, mit
действительно неприемлемый идеализм,
welchem Namen will man denjenigen
то как же назвать тот идеализм, который,
benennen, der umgekehrt bloße
наоборот, выдает представления за вещи?
Vorstellungen zu Sachen macht? Ich denke, Я полагаю, его можно назвать грезящим
man könne ihn den träumenden Idealism
идеализмом в отличие от первого,
nennen, zum Unterschiede von dem vorigen, который может быть назван
der der schwärmende heißen mag, welche
мечтательным, и оба они должны быть
beide durch meinen, sonst sogenannten
отброшены моим так называемым
transszendentalen, besser kritischen Idealism трансцендентальным или, лучше,
haben abgehalten werden sollen.
критическим идеализмом.
bloß die sinnliche Vorstellung der Sachen,
dazu Raum und Zeit zuoberst gehören, und
von diesen, mithin überhaupt von allen
Erscheinungen, habe ich nur gezeigt: daß sie
nicht Sachen, (sondern bloße
Vorstellungsarten) auch nicht den Sachen an
sich selbst angehörige Bestimmungen sind.
Der transszendentalen Hauptfrage Zweiter Teil Wie ist reine Naturwissenschaft
möglich?/Главного трансцендентального вопроса Часть вторая Как возможно
чистое естествознание?
14
Natur ist das Dasein der Dinge, sofern es
nach allgemeinen Gesetzen bestimmt ist.
Sollte Natur das Dasein der Dinge an sich
selbst bedeuten, so würden wir sie niemals,
weder a priori noch a posteriori, erkennen
können. Nicht a priori, denn wie wollen wir
wissen, was den Dingen an sich selbst
zukomme, da dieses niemals durch
Zergliederung unserer Begriffe (analytische
Sätze) geschehen kann, weil ich nicht
wissen will, was in meinem Begriffe von
einem Dinge enthalten sei, (denn das gehört
zu seinem logischen Wesen) sondern was in
der Wirklichkeit des Dinges zu diesem
Begriff hinzukomme, und wodurch das Ding
selbst in seinem Dasein außer meinem
Begriffe bestimmt sei. Mein Verstand, und
die Bedingungen, unter denen er allein die
14
Природа есть существование вещей,
поскольку оно определено по общим
законам. Если бы природа означалa
существование вещей самих по себе, то
мы никогда не могли бы ее познать ни a
priori, ни a posteriori. Этo было бы
невозможно a priori; в самом деле, как мы
узнаем, что присуще вещам самим по
себе, когда с помощью расчленения
наших понятий (аналитических
положений) мы никак не можем этого
узнать, так как я хочу знать не о том, что
содержится в моем понятии о вещи (это
ведь относится к его логическому
существу), а о том, что присуще этому
понятию в действительности вещи и чем
сама вещь определяется вдвоем
существовании вне моего понятия. Мой
рассудок и те условия, единственно при
которых он может связывать определения
вещей в их существовании, не
Предписывают самим вещам никаких
правил; не вещи преобразуются с моим
рассудком, а мой рассудок должен был
бы сообразоваться с вещами;
следовательно, они должны бы быть мне
даны заранее, чтобы взять у них эти
определения; но тогда они не были бы
познаваемы a priori.
Auch a posteriori wäre eine solche
И a posteriori было бы невозможно такое
Erkenntnis der Natur der Dinge an sich
познание природы вещей самих по себе.
selbst unmöglich. Denn wenn mich
В самом деле, если опыт должен учить
Erfahrung Gesetze, unter denen das Dasein
меня законам, которым подчинено
der Dinge steht, lehren soll, so müßten
существование вещей, то эти законы,
diese, sofern sie Dinge an sich selbst
поскольку они касаются вещей самих по
betreffen, auch außer meiner Erfahrung
себе, должны были бы необходимо быть
ihnen notwendig zukommen. Nun lehrt mich присущи этим вещам и вне моего опыта.
die Erfahrung zwar, was da sei, und wie es
Между тем опыт хотя и учит меня тому,
sei, niemals aber, daß es notwendiger Weise что существует и как оно существует, но
so und nicht anders sein müsse. Also kann
никогда не научает тому, что это
sie die Natur der Dinge an sich selbst
необходимо должно быть так, а не иначе.
niemals lehren.
Следовательно, опыт никогда не даст
познания природы вещей самих по себе.
15
15
Nun sind wir gleichwohl wirklich im
Тем не менее мы действительно обладаем
Besitze einer reinen Naturwissenschaft, die a чистым естествознанием, которое a priori
priori und mit aller derjenigen
и со всей необходимостью, требуемой
Notwendigkeit, welche zu apodiktischen
для аподиктических положений, излагает
Sätzen erforderlich ist, Gesetze vorträgt,
законы, коим подчинена природа. Мне
unter denen die Natur steht. Ich darf hier nur достаточно сослаться на ту пропедевтику
diejenige Propädeutik der Naturlehre, die,
естествоведения, которая под именем
unter dem Titel der allgemeinen
общего естествознания предшествует
Naturwissenschaft, vor aller Physik (die auf всякой физике (основанной на
empirische Prinzipien gegründet ist)
эмпирических принципах). Здесь мы
vorhergeht, zum Zeugen rufen. Darin findet находим математику, применяемую к
man Mathematik, angewandt auf
явлениям, а также чисто дискурсивные
Erscheinungen, auch bloß diskursive
основоположения (из понятий),
Grundsätze (aus Begriffen), welche den
составляющие философскую часть
philosophischen Teil der reinen
чистого познания природы. Но и в этой
Naturerkenntnis ausmachen. Allein es ist
дисциплине есть многое, что не вполне
doch auch manches in ihr, was nicht ganz
чисто и не совсем независимо от
rein und von Erfahrungsquellen unabhängig источников опыта; таковы понятия
ist: als der Begriff der Bewegung, der
движения, непроницаемости, (на которой
Undurchdringlichkeit (worauf der
основывается эмпирическое понятие
empirische Begriff der Materie beruht), der
материи), инерции и т. п.,
Trägheit u. a. m. welche es verhindern, daß
препятствующие ей быть совершенно
sie nicht ganz reine Naturwissenschaft
чистым естествознанием; кроме того, она
heißen kann; zudem geht sie nur auf die
относится только к предметам внешних
Gegenstände äußerer Sinne, also gibt sie
чувств, следовательно, не дает примера
kein Beispiel von einer allgemeinen
общего естествознания в строгом смысле,
Bestimmungen der Dinge in ihrem Dasein
verknüpfen kann, schreibt den Dingen selbst
keine Regel vor; diese richten sich nicht
nach meinem Verstande, sondern mein
Verstand müßte sich nach ihnen richten; sie
müßten also mir vorher gegeben sein, um
diese Bestimmungen von ihnen
abzunehmen, alsdenn aber wären sie nicht a
priori erkannt.
потому что такая наука должна
подводить под общие законы всю
природу вообще, касается ли она
предмета внешних чувств или же
предмета внутреннего чувства (предмета
и физики, и психологии). Но среди
основоположений общей физики
находятся некоторые, действительно
обладающие требуемой всеобщностью;
таковы положения: субстанция
сохраняется и постоянна; все, что
происходит, всегда заранее определено
некоторой причиной по постоянным
законам и т. д. Это действительно общие
законы природы, существующие
совершенно a priori. Таким образом, в
самом деле имеется чистое
естествознание; спрашивается лишь: как
оно возможно?
16
16
Noch nimmt das Wort Natur eine andre
Слово природа принимает еще другое
Bedeutung an, die nämlich das Objekt
значение, а именно определяющее
bestimmt, indessen daß in der obigen
объект, тогда как в прежнем значении
Bedeutung sie nur die Gesetzmäßigkeit der
природа означала лишь закономерность в
Bestimmungen des Daseins der Dinge
определениях существования вещей
überhaupt andeutete. Natur also materialiter вообще. Таким образом, природа,
betrachtet ist der Inbegriff aller Gegenstände рассматриваемая materialiter, есть
der Erfahrung. Mit dieser haben wir es hier
совокупность всех предметов опыта.
nur zu tun, da ohnedem Dinge, die niemals
Только с этой природой мы и имеем
Gegenstände einer Erfahrung werden
здесь дело, так как, впрочем, намерение
können, wenn sie nach ihrer Natur erkannt
познать природу таких вещей, которые
werden sollten, uns zu Begriffen nötigen
никогда не могут стать предметами
würden, deren Bedeutung niemals in
опыта, заставило бы нас [прийти] к
concreto (in irgend einem Beispiele einer
понятиям, значение которых не могло бы
möglichen Erfahrung) gegeben werden
быть дано in concrete (на каком-нибудь
könnte, und von deren Natur wir uns also
примере из возможного опыта);
lauter Begriffe machen müßten, deren
следовательно, о природе этих вещей мы
Realität, d. i. ob sie wirklich sich auf
должны были бы составить только такие
Gegenstände beziehen, oder bloße
понятия, реальность которых всегда
Gedankendinge sind, gar nicht entschieden
оставалась бы сомнительной, т. е.
werden könnte.
совершенно нельзя было бы решить,
относятся ли они действительно к
предметам, или же они не более как
пустые порождения мысли.
17
17
Das Formale der Natur in dieser engern
Формальным же в природе в этом более
Bedeutung ist also die Gesetzmäßigkeit aller узком смысле будет, следовательно,
Gegenstände der Erfahrung, und, sofern sie
закономерность всех предметов опыта, и
a priori erkannt wird, die notwendige
притом, поскольку она познается a priori,
Gesetzmäßigkeit derselben. Es ist aber eben закономерность необходимая. Но уже
dargetan: daß die Gesetze der Natur an
было доказано, что законы природы
Gegenständen, sofern sie nicht in Beziehung нельзя познать a priori, если предметы
Naturwissenschaft in strenger Bedeutung,
denn die muß die Natur überhaupt, sie mag
den Gegenstand äußerer Sinne oder den des
innern Sinnes (den Gegenstand der Physik
sowohl als Psychologie) betreffen, unter
allgemeine Gesetze bringen. Es finden sich
aber unter den Grundsätzen jener
allgemeinen Physik etliche, die wirklich die
Allgemeinheit haben, die wir verlangen, als
der Satz: daß die Substanz bleibt und
beharrt, daß alles, was geschieht, jederzeit
durch eine Ursache nach beständigen
Gesetzen vorher bestimmt sei, u. s. w. Diese
sind wirklich allgemeine Naturgesetze, die
völlig a priori bestehen. Es gibt also in der
Tat eine reine Naturwissenschaft, und nun
ist die Frage: wie ist sie möglich?
рассматриваются как вещи сами по себе,
безотносительно к возможному опыту.
Но мы здесь имеем дело не с вещами
самими по себе (вопрос об их свойствах
оставляем нерешенным), а только с
вещами как предметами возможного
опыта, и совокупность этих предметов и
есть, собственно, то, что мы здесь
называем природой. И вот я спрашиваю,
не лучше ли, когда речь идет о
возможности априорного познания
природы, сформулировать (einrichten)
вопрос следующим образом: как
возможно познать a priori необходимую
закономерность вещей как предметов
опыта или: как возможно познать a priori
необходимую закономерность самого
опыта в отношении всех его предметов
вообще?
Denn die subjektiven Gesetze, unter denen
Действительно, субъективные законы,
allein eine Erfahrungserkenntnis von Dingen единственно делающие возможным
möglich ist, gelten auch von diesen Dingen, опытное познание вещей, применимы и к
als Gegenständen einer möglichen
этим вещам как предметам возможного
Erfahrung, (freilich aber nicht von ihnen als опыта (но, конечно, не применимы к ним
Dingen an sich selbst, dergleichen aber hier как вещам самим по себе, которых мы
auch in keine Betrachtung kommen). Es ist
здесь и не рассматриваем). Решительно
gänzlich einerlei, ob ich sage: ohne das
все равно, утверждаю ли я: без "того
Gesetz, daß, wenn eine Begebenheit
закона, по которому любое
wahrgenommen wird, sie jederzeit auf
воспринимаемое событие всегда
etwas, was vorhergeht, bezogen werde,
относится к чему-то предшествующему,
worauf sie nach einer allgemeinen Regel
за чем оно следует согласно всеобщему
folgt, kann niemals ein Wahrnehmungsurteil правилу, никакое суждение восприятия
für Erfahrung gelten
никогда не может считаться опытом;
Es ist indessen doch schicklicher, die erstere Однако больше подходит первая
Formel zu wählen. Denn da wir wohl a
формула. В самом деле, мы можем,
priori und vor allen gegebenen
конечно, a priori и до всяких данных
Gegenständen eine Erkenntnis derjenigen
предметов познавать те условия,
Bedingungen haben können, unter denen
единственно при которых возможен опыт
allein eine Erfahrung in Ansehung ihrer
относительно этих предметов; но каким
möglich ist, niemals aber, welchen Gesetzen законам подчинены эти предметы сами
sie, ohne Beziehung auf mögliche Erfahrung по себе, безотносительно к возможному
an sich selbst unterworfen sein mögen, so
опыту,- этого мы никогда не можем
werden wir die Natur der Dinge a priori
знать; следовательно, мы можем a priori
nicht anders studieren können, als daß wir
изучать природу вещей, не иначе как
die Bedingungen und allgemeine (obgleich
исследуя условия и общие (хотя и
subjektive) Gesetze erforschen, unter denen субъективные) законы, единственно при
allein ein solches Erkenntnis, als Erfahrung, которых возможно такое познание, как
(der bloßen Form nach) möglich ist, und
опыт (по одной лишь форме), и в
darnach die Möglichkeit der Dinge, als
соответствии с этим определять
Gegenstände der Erfahrung, bestimmen;
возможность вещей как предметов опыта,
denn, würde ich die zweite Art des
если же я предпочту вторую формулу и
Ausdrucks wählen, und die Bedingungen a
стану отыскивать априорные условия,
auf mögliche Erfahrung, sondern als Dinge
an sich selbst betrachtet werden, niemals a
priori können erkannt werden. Wir haben es
aber hier auch nicht mit Dingen an sich
selbst (dieser ihre Eigenschaften lassen wir
dahingestellt sein) sondern bloß mit Dingen,
als Gegenständen einer möglichen
Erfahrung zu tun, und der Inbegriff
derselben ist es eigentlich, was wir hier
Natur nennen. Und nun frage ich, ob, wenn
von der Möglichkeit einer Naturerkenntnis a
priori die Rede ist, es besser sei, die
Aufgabe so einzurichten: wie ist die
notwendige Gesetzmäßigkeit der Dinge als
Gegenstände der Erfahrung, oder: wie ist die
notwendige Gesetzmäßigkeit der Erfahrung
selbst in Ansehung ihrer Gegenstände
überhaupt a priori zu erkennen möglich?
priori suchen, unter denen Natur als
Gegenstand der Erfahrung möglich ist, so
würde ich leichtlich in Mißverstand geraten
können und mir einbilden, ich hätte von der
Natur als einem Dinge an sich selbst zu
reden, und da würde ich fruchtlos in
endlosen Bemühungen herumgetrieben
werden, vor Dinge, von denen mir nichts
gegeben ist, Gesetze zu suchen.
Wir werden es also hier bloß mit der
Erfahrung und den allgemeinen und a priori
gegebenen Bedingungen ihrer Möglichkeit
zu tun haben, und daraus die Natur, als den
ganzen Gegenstand aller möglichen
Erfahrung, bestimmen. Ich denke, man
werde mich verstehen: daß ich hier nicht die
Regeln der Beobachtung einer Natur, die
schon gegeben ist, verstehe, die setzen schon
Erfahrung voraus, also nicht, wie wir (durch
Erfahrung) der Natur die Gesetze ablernen
können, denn diese wären alsdenn nicht
Gesetze a priori, und gäben keine reine
Naturwissenschaft, sondern wie die
Bedingungen a priori von der Möglichkeit
der Erfahrung zugleich die Quellen sind, aus
denen alle allgemeine Naturgesetze
hergeleitet werden müssen.
18
Wir müssen denn also zuerst bemerken: daß,
obgleich alle Erfahrungsurteile empirisch
sind, d. i. ihren Grund in der unmittelbaren
Wahrnehmung der Sinne haben, dennoch
nicht umgekehrt alle empirische Urteile
darum Erfahrungsurteile sind, sondern, daß
über das Empirische, und überhaupt über
das der sinnlichen Anschauung Gegebene,
noch besondere Begriffe hinzukommen
müssen, die ihren Ursprung gänzlich a priori
im reinen Verstande haben, unter die jede
Wahrnehmung allererst subsumiert, und
dann vermittelst derselben in Erfahrung
kann verwandelt werden.
Empirische Urteile, sofern sie objektive
Gültigkeit haben, sind Erfahrungsurteile;
die aber, so nur subjektiv gültig sind, nenne
ich bloße Wahrnehmungsurteile. Die
letztern bedürfen keines reinen
Verstandesbegriffs, sondern nur der
logischen Verknüpfung der
Wahrnehmungen in einem denkenden
при которых возможна природа как
предмет опыта, то я легко могу
совершить ошибку и вообразить себе,
будто речь должна идти у меня о природе
как вещи самой по себе, и тогда я
напрасно потрачу все свои усилия на
отыскание законов для вещей, о которых
мне ничего не известно.
Итак, мы будем иметь здесь дело только
с опытом и с общими и a priori данными
условиями его возможности и, исходя из
этого, определим природу как весь
предмет всего возможного опыта. Меня,
как мне кажется, поймут, что я здесь не
разумею уже предполагающие опыт
правила для наблюдения данной уже
природы. Дело не в том, как мы можем
(на опыте) научиться у природы ее
законам: ведь такие законы не были бы в
таком случае априорными и не давали бы
чистого естествознания; а дело в том,
каким образом априорные условия
возможности опыта суть вместе с тем
источники, из которых должны быть
выведены все всеобщие законы природы.
18
Прежде всего мы должны заметить, что
хотя все суждения опыта эмпирические,
т. е. имеют свою основу в
непосредственном восприятии чувств,
однако нельзя сказать обратное, что все
эмпирические суждения тем самым суть
и суждения опыта; чтобы им быть
суждениями опыта, для этого к
эмпирическому и вообще к данному в
чувственном созерцании должны еще
быть присовокуплены особые понятия,
совершенно а priori берущие свое начало
в чистом рассудке; каждое восприятие
должно быть сначала подведено под эти
понятия и тогда уже посредством них
может быть превращено в опыт.
Эмпирические суждения, поскольку они
имеют объективную значимость, суть
суждения опыта; если же Ми имеют
лишь субъективную значимость, я
называю их просто суждениями
восприятия. Последние не нуждаются ни
в каком чистом рассудочном понятии,
требуют лишь логической связи
восприятии в мыслящем субъекте.
Первые же всегда требуют кроме
представлений чувственного созерцания
еще особых, первоначально
произведенных в рассудке понятий,
которые и придают суждению опыта
объективную значимость.
Alle unsere Urteile sind zuerst bloße
Все наши суждения сперва только
Wahrnehmungsurteile: sie gelten bloß für
суждения восприятия; они значимы
uns, d. i. für unser Subjekt, und nur
только для нас, т. е. для нашего субъекта,
hintennach geben wir ihnen eine neue
и лишь после мы им даем новое
Beziehung, nämlich auf ein Objekt und
отношение, а именно отношение к
wollen, daß es auch für uns jederzeit und
объекту, и хотим, чтобы они были
eben so für jedermann gültig sein solle; denn постоянно значимы и для нас, и для всех
wenn ein Urteil mit einem Gegenstande
других; ведь если одно суждение
übereinstimmt, so müssen alle Urteile über
согласуется с предметом, то и все
denselben Gegenstand auch unter einander
Суждения о том же предмете должны
übereinstimmen, und so bedeutet die
согласоваться между собой, так что
objektive Gültigkeit des Erfahrungsurteils
объективная значимость суждения опыта
nichts anders, als die notwendige
есть не что иное, как его необходимая
Allgemeingültigkeit desselben. Aber auch
общезначимость. Но и наоборот, если у
umgekehrt, wenn wir Ursache finden, ein
нас есть основание считать суждение
Urteil vor notwendig allgemeingültig zu
необходимо общезначимым (это
halten (welches niemals auf der
зиждется не на восприятии, а всегда на
Wahrnehmung, sondern dem reinen
чистом рассудочном понятии, под
Verstandesbegriffe beruht, unter dem die
которое восприятие подведено), то мы
Wahrnehmung subsumiert ist), so müssen
должны признавать его и объективным, т.
wir es auch vor objektiv halten, d. i. daß es
е. выражающим не только отношение
nicht bloß eine Beziehung der
восприятия к субъекту, но и свойство
Wahrnehmung auf ein Subjekt, sondern eine предмета; в самом деле, на каком
Beschaffenheit des Gegenstandes ausdrücke; основании суждения других должны
denn es wäre kein Grund, warum anderer
были бы необходимо согласоваться с
Urteile notwendig mit dem meinigen
моим, если бы не было единства
übereinstimmen müßten, wenn es nicht die
предмета, к которому все они относятся и
Einheit des Gegenstandes wäre, auf den sie
которому они должны соответствовать, а
sich alle beziehen, mit dem sie
потому согласоваться также и между
übereinstimmen, und daher auch alle unter
собой.
einander zusammenstimmen müssen.
19
19
Es sind daher objektive Gültigkeit und
Таким образом, объективная значимость
notwendige Allgemeingültigkeit (für
и необходимая общезначимость (для
jedermann) Wechselbegriffe, und ob wir
каждого) суть взаимозаменяемые
gleich das Objekt an sich nicht kennen, so
понятия, и хотя мы не знаем объекта
ist doch, wenn wir ein Urteil als
самого по себе, но когда мы
gemeingültig und mithin notwendig
рассматриваем суждение как
ansehen, eben darunter die objektive
общезначимое и, стало быть,
Gültigkeit verstanden. Wir erkennen durch
необходимое, то под этим мы разумеем
dieses Urteil das Objekt, (wenn es auch
объективную значимость. С помощью
sonst, wie es an sich selbst sein möchte,
этого суждения мы познаем объект (хотя
unbekannt bliebe,) durch die
бы при этом осталось неизвестным, каков
allgemeingültige und notwendige
он сам по себе) посредством
Verknüpfung der gegebenen
общезначимой и необходимой связи
Subjekt. Die ersteren aber erfordern
jederzeit, über die Vorstellungen der
sinnlichen Anschauung, noch besondere im
Verstande ursprünglich erzeugte Begriffe,
welche es eben machen, daß das
Erfahrungsurteil objektiv gültig ist.
данных восприятии; и поскольку так
обстоит дело со всеми предметами
чувств, суждения опыта заимствуют свою
объективную значимость не от
непосредственного познания предмета
(которое невозможно), а только от
условия общезначимости эмпирических
суждений; общезначимость же их, как
было сказано, зависит не от
эмпирических и вообще не от
чувственных условий, а всегда от чистого
рассудочного понятия. Объект сам по
себе всегда остается неизвестным; но
когда связь представлений, полученных
от этого объекта нашей чувственностью,
определяется рассудочным понятием как
общезначимая, то предмет определяется
этим отношением и суждение
объективно.
Wir wollen dieses erläutern: daß das
Поясним это. Комната теплая, сахар
Zimmer warm, der Zuker süß, der Wermut
сладкий, полынь горькая - это суждения,
widrig sei [5] , sind bloß subjektiv gültige
имеющие лишь субъективную
Urteile. Ich verlange gar nicht, daß ich es
значимость. Я вовсе не требую, чтобы я
jederzeit, oder jeder andrer es ebenso, wie
сам, а также всякий другой всегда считал
ich, finden soll, sie drücken nur eine
это таким, каким я это считаю теперь; эти
Beziehung zweener Empfindungen auf
суждения выражают лишь отношение
dasselbe Subjekt, nämlich mich selbst, und
двух ощущений к одному и тому же
auch nur in meinem diesmaligen Zustande
субъекту, а именно ко мне и только в
der Wahrnehmung aus, und sollen daher
моем теперешнем состоянии восприятия,
auch nicht vom Objekte gelten; dergleichen и поэтому они не применимы к объекту;
nenne ich Wahrnehmungsurteile. Eine ganz такие суждения я называю суждениями
andere Bewandtnis hat es mit dem
восприятия. Совершенно иначе обстоит
Erfahrungsurteile. Was die Erfahrung unter
дело с суждениями опыта. Чему опыт
gewissen Umständen mich lehrt, muß sie
учит меня при определенных
mich jederzeit und auch jedermann lehren,
обстоятельствах, тому он должен учить
und die Gültigkeit derselben schränkt sich
меня всегда, а также и всякого другого, и
nicht auf das Subjekt oder seinen damaligen применимость этих суждений не
Zustand ein. Daher spreche ich alle
ограничивается субъектом или данным
dergleichen Urteile als objektiv gültige aus, состоянием его. Поэтому я приписываю
als z. B. wenn ich sage, die Luft ist elastisch, всем таким суждениям объективную
so ist dieses Urteil zunächst nur ein
значимость; так, например, когда я
Wahrnehmungsurteil, ich beziehe zwei
говорю: воздух упруг, то сначала это
Empfindungen in meinen Sinnen nur auf
только суждение восприятия, я лишь
einander. Will ich, es soll Erfahrungsurteil
соотношу друг с другом два ощущения в
heißen, so verlange ich, daß diese
моих чувствах. Если же я хочу, чтобы
Verknüpfung unter einer Bedingung stehe,
оно было суждением опыта, то я требую,
welche sie allgemein gültig macht. Ich will
чтобы эта связь была подчинена условий,
also, daß ich jederzeit, und auch jedermann
Которое делает ее общезначимой, т. е. я
dieselbe Wahrnehmung unter denselben
хочу, чтобы и я, и всякий другой
Umständen notwendig verbinden müsse.
необходимо связывали всегда эти
восприятия при одинаковых
обстоятельствах.
Wahrnehmungen, und da dieses der Fall von
allen Gegenständen der Sinne ist, so werden
Erfahrungsurteile ihre objektive Gültigkeit
nicht von der unmittelbaren Erkenntnis des
Gegenstandes, (denn diese ist unmöglich),
sondern bloß von der Bedingung der
Allgemeingültigkeit der empirischen Urteile
entlehnen, die, wie gesagt, niemals auf den
empirischen, ja überhaupt sinnlichen
Bedingungen, sondern auf einem reinen
Verstandesbegriffe beruht. Das Objekt bleibt
an sich selbst immer unbekannt; wenn aber
durch den Verstandesbegriff die
Verknüpfung der Vorstellungen, die unsrer
Sinnlichkeit von ihm gegeben sind, als
allgemeingültig bestimmt wird, so wird der
Gegenstand durch dieses Verhältnis
bestimmt, und das Urteil ist objektiv.
20
Wir werden daher Erfahrung überhaupt
zergliedern müssen, um zu sehen, was in
diesem Produkt der Sinne und des
Verstandes enthalten, und wie das
Erfahrungsurteil selbst möglich sei. Zum
Grunde liegt die Anschauung, deren ich mir
bewußt bin, d. i. Wahrnehmung (perceptio),
die bloß den Sinnen angehört. Aber zweitens
gehört auch dazu das Urteilen (das bloß dem
Verstande zukömmt). Dieses Urteilen kann
nun zwiefach sein: erstlich, indem ich bloß
die Wahrnehmungen vergleiche, und in
einem Bewußtsein meines Zustandes, oder
zweitens da ich sie in einem Bewußtsein
überhaupt verbinde.
20
Итак, мы должны будем анализировать
опыт вообще, чтобы посмотреть, что
содержится в этом произведении чувств и
рассудка и как возможно само суждение
опыта. В основе лежит созерцание,
которое я сознаю, т. е. восприятие
(perceptio), принадлежащее только
чувствам. Но во-вторых, сюда
принадлежит также деятельность
суждения (которая присуща лишь
рассудку); эта деятельность суждения
может быть двоякой: во-первых, когда я
только сравниваю восприятия и связываю
их в сознании моего состояния, или же,
во-вторых, когда я их связываю в
сознании вообще.
Das erstere Urteil ist bloß ein
Первое суждение есть лишь суждение
Wahrnehmungsurteil, und hat sofern nur
восприятия и постольку имеет лишь
subjektive Gültigkeit; es ist bloß
субъективную значимость: это только
Verknüpfung der Wahrnehmungen in
связь восприятии в моей душе,
meinem Gemütszustande, ohne Beziehung
безотносительно к предмету. Вот почему
auf den Gegenstand. Daher ist es nicht, wie
для опыта недостаточно, как обычно
man gemeiniglich sich einbildet, zur
думают, сравнивать восприятия и
Erfahrung gnug, Wahrnehmungen zu
связывать их в сознании деятельностью
vergleichen, und in einem Bewußtsein
суждения; от этого еще не возникает
vermittelst des Urteilens zu verknüpfen;
никакой общезначимости и
dadurch entspringt keine
необходимости суждения, единственно
Allgemeingültigkeit und Notwendigkeit des благодаря которым оно и приобретает
Urteils, um deren willen es allein objektiv
объективную значимость и становится
gültig und Erfahrung sein kann.
опытом.
Es geht also noch ein ganz anderes Urteil
Таким образом, превращению восприятия
voraus, ehe aus Wahrnehmung Erfahrung
в опыт предшествует еще совершенно
werden kann. Die gegebene Anschauung
другое суждение. Данное созерцание
muß unter einem Begriff subsumiert werden, должно быть подведено под такое
der die Form des Urteilens überhaupt in
понятие, которое определяет форму
Ansehung der Anschauung bestimmt, das
деятельности суждения вообще в
empirische Bewußtsein der letzteren in
отношении созерцания, связывает
einem Bewußtsein überhaupt verknüpft, und эмпирическое сознание этого созерцания
dadurch den empirischen Urteilen
в сознании вообще и тем самым придает
Allgemeingültigkeit verschafft; dergleichen эмпирическим суждениям
Begriff ist ein reiner Verstandesbegriff a
общезначимость. Такое понятие есть
priori, welcher nichts tut, als bloß einer
чистое априорное понятие рассудка,
Anschauung die Art überhaupt zu
единственная функция которого bestimmen, wie sie zu Urteilen dienen kann. определять способ вообще, каким
Es sei ein solcher Begriff der Begriff der
созерцание может служить для
Ursache, so bestimmt er die Anschauung,
деятельности суждения. Пусть таким
die unter ihm subsumiert ist, z. B. die der
понятием будет понятие причины; оно
Luft, in Ansehung des Urteilens überhaupt,
определяет подведенное под него
nämlich daß der Begriff der Luft in
созерцание, например созерцание
Ansehung der Ausspannung in dem
воздуха, в отношении деятельности
Verhältnis des Antecedens zum Consequens суждения вообще, а именно что понятие
воздуха относится к понятию
расширения, как предшествующее к
последующему в гипотетическом
суждении. Понятие причины есть, этаким
образом, чистое понятие рассудка,
совершенно отличное от всякого
возможного восприятия и служащее
только для того, чтобы определять
подпадающее него представление в
отношении деятельности суждения
вообще и, стало быть, делать возможным
общезначимое суждение.
Nun wird, ehe aus einem
Прежде чем суждение восприятия
Wahrnehmungsurteil ein Urteil der
сможет стать Суждением опыта, нужно
Erfahrung werden kann, zuerst erfordert:
подвести восприятие под какое-нибудь
daß die Wahrnehmung unter einem
рассудочное понятие; так, например,
dergleichen Verstandesbegriffe subsumiert
воздух подводится под понятие причины,
werde; z. B. die Luft gehört unter den
которая определяет суждение о воздухе
Begriff der Ursachen, welcher das Urteil
(в отношении протяжения) как
über dieselbe in Ansehung der Ausdehnung гипотетическое. Тем самым это
als hypothetisch bestimmt [6] . Dadurch
протяжение представляется
wird nun nicht diese Ausdehnung, als bloß
принадлежащим не только моему
zu meiner Wahrnehmung der Luft in
восприятию воздуха в моем состоянии,
meinem Zustande, oder in mehrern meiner
или во многих моих состояниях, или в
Zustände, oder in dem Zustande der
состоянии восприятия у других, но и
Wahrnehmung anderer gehörig, sondern als необходимо принадлежащим восприятию
dazu notwendig gehörig, vorgestellt, und das воздуха вообще; и суждение воздух
Urteil, die Luft ist elastisch, wird
упруг становится общезначимым
allgemeingültig, und dadurch allererst
суждением опыта только благодаря тому,
Erfahrungsurteil, daß gewisse Urteile
что [ему] предшествуют суждения,
vorhergehen, die die Anschauung der Luft
которые подводят созерцание воздуха
unter den Begriff der Ursache und Wirkung под понятие причины и действия,
subsumieren, und dadurch die
определяют тем самым восприятия не
Wahrnehmungen nicht bloß respective auf
только относительно друг друга моем
einander in meinem Subjekte, sondern in
субъекте, но и в отношении (здесь
Ansehung der Form des Urteilens überhaupt гипотетической) формы деятельности
(hier der hypothetischen) bestimmen, und
суждения вообще и таким образом
auf solche Art das empirische Urteil
делают эмпирическое суждение
allgemeingültig machen.
общезначимым.
Zergliedert man alle seine synthetische
Если расчленить все наши синтетические
Urteile, sofern sie objektiv gelten, so findet
суждения, поскольку они объективно
man, daß sie niemals aus bloßen
значимы, то окажется, что они никогда не
Anschauungen bestehen, die bloß, wie man
состоят из одних лишь созерцаний,
gemeiniglich dafür hält, durch Vergleichung связанных, как обычно полагают, в одно
in einem Urteil verknüpft worden, sondern
суждение только через сравнение; они
daß sie unmöglich sein würden, wäre nicht
были бы невозможны, если бы к
über die von der Anschauung abgezogene
отвлеченным от созерцания понятиям не
Begriffe noch ein reiner Verstandesbegriff
было еще присовокуплено чистое
hinzugekommen, unter dem jene Begriffe
рассудочное понятие, под которое те
subsumiert, und so allererst in einem
понятия были подведены и только таким
objektiv gültigen Urteile verknüpft worden. образом связаны в объективно значимое
Selbst die Urteile der reinen Mathematik in
суждение. Даже суждения чистой
in einem hypothetischen Urteile diene. Der
Begriff der Ursache ist also ein reiner
Verstandesbegritf, der von aller möglichen
Wahrnehmung gänzlich unterschieden ist,
und nur dazu dient, diejenige Vorstellung,
die unter ihm enthalten ist, in Ansehung des
Urteilens überhaupt zu bestimmen, mithin
ein allgemeingültiges Urteil möglich zu
machen.
ihren einfachsten Axiomen sind von dieser
Bedingung nicht ausgenommen. Der
Grundsatz: die gerade Linie ist die kürzeste
zwischen zweien Punkten, setzt voraus, daß
die Linie unter den Begriff der Größe
subsumiert werde, welcher gewiß keine
bloße Anschauung ist, sondern lediglich im
Verstande seinen Sitz hat, und dazu dient,
die Anschauung (der Linie) in Absicht auf
die Urteile, die von ihr gefället werden
mögen, in Ansehung der Quantität
derselben, nämlich der Vielheit (als iudicia
plurativa [7] ) zu bestimmen, indem unter
ihnen verstanden wird, daß in einer
gegebenen Anschauung vieles gleichartige
enthalten sei.
21
Um nun also die Möglichkeit der Erfahrung,
soferne sie auf reinen Verstandesbegriffen a
priori beruht, darzulegen, müssen wir zuvor
das, was zum Urteilen überhaupt gehört, und
die verschiedene Momente des Verstandes
in denselben, in einer vollständigen Tafel
vorstellen; denn die reinen
Verstandesbegriffe, die nichts weiter sind,
als Begriffe von Anschauungen überhaupt,
sofern diese in Ansehung eines oder des
andern dieser Momente zu Urteilen an sich
selbst, mithin notwendig und
allgemeingültig bestimmt sind, werden
ihnen ganz genau parallel ausfallen.
Hiedurch werden auch die Grundsätze a
priori der Möglichkeit aller Erfahrung, als
einer objektiv gültigen empirischen
Erkenntnis, ganz genau bestimmt werden.
Denn sie sind nichts anders, als Sätze,
welche alle Wahrnehmung (gemäß gewissen
allgemeinen Bedingungen der Anschauung)
unter jene reine Verstandesbegriffe
subsumieren.
Logische Tafel
der Urteile
1.
Der Quantität nach
Allgemeine
Besondere
Einzelne
2.
Der Qualität nach
Bejahende
математики в ее простейших аксиомах не
исключаются из этого условия.
Основоположение прямая линия есть
кратчайшая между двумя точками
предполагает, что линия подводится под
понятие величины; а это понятие,
конечно, не есть созерцание, а коренится
исключительно в рассудке и служит для
того, чтобы определить созерцание
(линии) в отношении суждений о ней,
относительно их количества, а именно
множественности (как iudicia plurativa),
так как под ними разумеется, что в
данном созерцании содержится много
однородного.
21
Итак, чтобы показать возможность
опыта, поскольку он основывается на
чистых априорных понятиях рассудка,
мы должны сперва представить в
исчерпывающей таблице то, что
принадлежит к деятельности суждения
вообще, и различные моменты рассудка в
них; чистые же рассудочные понятия
окажутся вполне точно им
параллельными, будучи только
понятиями о созерцании вообще,
поскольку эти последние определены
сами по себе, стало быть, необходимо и
общезначимо в отношении того или
другого из моментов деятельности
суждения. Этим же вполне точно будут
определены и априорные
основоположения возможности всякого
опыта как объективно значимого
эмпирического познания; ведь они суть
не что иное, как положения, подводящие
всякое восприятие под чистые
рассудочные понятия (сообразно
определенным всеобщим условиям
созерцания).
Verneinende
Unendliche
3.
Der Relation nach
Kategorische
Hypothetische
Disjunktive
4.
Der Modalität nach
Problematische
Assertorische
Apodiktische
Transszendentale Tafel
der Verstandesbegriffe
1.
Der Quantität nach
Einheit (das Maß)
Vielheit (die Größe)
Allheit (das Ganze)
2.
Der Qualität
Realität
Negation
Einschränkung
3.
Der Relation
Substanz
Ursache
Gemeinschaft
4.
Der Modalität
Möglichkeit
Dasein
Notwendigkeit
Reine physiologische Tafel
allgemeiner Grundsätze der
Naturwissenschaft.
1.
Axiomen
der Anschauung
2.
Antizipationen
der Wahrnehmung
3.
Analogien
der Erfahrung
4.
Postulate
des empirischen Denkens überhaupt
21a
Um alles Bisherige in einen Begriff
zusammenzufassen, ist zuvörderst nötig, die
Leser zu erinnern: daß hier nicht von dem
Entstehen der Erfahrung die Rede sei,
sondern von dem, was in ihr liegt. Das
erstere gehört zur empirischen Psychologie,
und würde selbst auch da, ohne das zweite,
welches zur Kritik der Erkenntnis und
besonders des Verstandes gehört, niemals
gehörig entwickelt werden können.
Erfahrung besteht aus Anschauungen, die
der Sinnlichkeit angehören, und aus
Urteilen, die lediglich ein Geschäfte des
Verstandes sind. Diejenige Urteile aber, die
der Verstand lediglich aus sinnlichen
Anschauungen macht, sind noch bei weitem
nicht Erfahrungsurteile. Denn in jenem Falle
würde das Urteil nur die Wahrnehmungen
verknüpfen, sowie sie in der sinnlichen
Anschauung gegeben sind, in dem letztern
Falle aber sollen die Urteile sagen, was
Erfahrung überhaupt, mithin nicht was die
bloße Wahrnehmung, deren Gültigkeit bloß
subjektiv ist, enthält. Das Erfahrungsurteil
muß also noch über die sinnliche
Anschauung und die logische Verknüpfung
derselben (nachdem sie durch Vergleichung
allgemein gemacht worden) in einem Urteile
etwas hinzufügen, was das synthetische
Urteil als notwendig und hiedurch als
allgemeingültig bestimmt, und dieses kann
nichts anders sein, als derjenige Begriff, der
die Anschauung in Ansehung einer Form
des Urteils vielmehr als der anderen, als an
sich bestimmt, vorstellt, d. i. ein Begriff von
derjenigen synthetischen Einheit der
Anschauungen, die nur durch eine gegebne
logische Funktion der Urteile vorgestellt
werden kann.
22
Die Summe hievon ist diese: Die Sache der
Sinne ist, anzuschauen; die des Verstandes,
zu denken. Denken aber ist Vorstellungen in
einem Bewußtsein vereinigen. Diese
Vereinigung entsteht entweder bloß relativ
aufs Subjekt, und ist zufällig und subjektiv,
oder sie findet schlechthin statt, und ist
notwendig oder objektiv. Die Vereinigung
der Vorstellungen in einem Bewußtsein ist
das Urteil. Also ist Denken soviel, als
21 [а]
Чтобы охватить все предыдущее одним
понятием, необходимо прежде всего
напомнить читателю, что здесь речь идет
не о происхождении опыта, а о том, что в
нем заключается. Первое относится к
эмпирической психологии, но и в ней оно
никогда не могло бы быть как следует
развито без второго, составляющего
задачу критики познания и в особенности
рассудка.
Опыт состоит из созерцаний,
принадлежащих чувственности, и из
суждений, которые представляют собой
исключительно дело рассудка. Но таким
суждениям, которые рассудок составляет
из одних лишь чувственных созерцаний,
еще далеко до суждений опыта. В самом
деле, в первом случае суждение
связывало бы восприятия только так, как
они даны в чувственном созерцании,
тогда как в последнем случае суждения
выражают содержание опыта вообще, а
не содержание одного лишь восприятия,
значимость которого чисто субъективна.
Следовательно, к чувственному
созерцанию и логической его связи
(после того как она через сравнение стала
общей) суждение опыта должно
прибавить еще нечто, что определяет
синтетическое суждение как
необходимое и, стало быть, как
общезначимое; а этим может быть только
то понятие, которое представляет
созерцание самим по себе определенным
скорее в отношении одной формы
суждения, чем в отношении другой, т. е.
понятие о том синтетическом единстве
созерцаний, которое может быть
представлено только посредством данной
логической функции суждений.
22
Итог таков: дело чувств - созерцать, дело
рассудка - мыслить. Мыслить же - значит
соединять представления в сознании. Это
соединение происходит или сколько
относительно субъекта, тогда оно
случайно и субъективно; или же оно
безусловно происходит, или тогда оно
необходимо, или объективно.
Соединение представлений в сознании
есть суждение. Следовательно, мыслить
Urteilen, oder Vorstellungen auf Urteile
überhaupt beziehen. Daher sind Urteile
entweder bloß subjektiv, wenn
Vorstellungen auf ein Bewußtsein in einem
Subjekt allein bezogen und in ihm vereinigt
werden, oder sie sind objektiv, wenn sie in
einem Bewußtsein überhaupt d. i. darin
notwendig vereinigt werden. Die logische
Momente aller Urteile sind so viel mögliche
Arten, Vorstellungen in einem Bewußtsein
zu vereinigen. Dienen aber ebendieselben
als Begriffe, so sind sie Begriffe von der
notwendigen Vereinigung derselben in
einem Bewußtsein, mithin Prinzipien
objektiv gültiger Urteile. Diese Vereinigung
in einem Bewußtsein ist entweder
analytisch, durch die Identität, oder
synthetisch, durch die Zusammensetzung
und Hinzukunft verschiedener
Vorstellungen zueinander. Erfahrung besteht
in der synthetischen Verknüpfung der
Erscheinungen (Wahrnehmungen) in einem
Bewußtsein, sofern dieselbe notwendig ist.
Daher sind reine Verstandesbegriffe
diejenige, unter denen alle Wahrnehmungen
zuvor müssen subsumiert werden, ehe sie zu
Erfahrungsurteilen dienen können, in
welchen die synthetische Einheit der
Wahrnehmungen als notwendig und
allgemeingültig vorgestellt wird [8] .
23
Urteile, sofern sie bloß als die Bedingung
der Vereinigung gegebener Vorstellungen in
einem Bewußtsein betrachtet werden, sind
Regeln. Diese Regeln, sofern sie die
Vereinigung als notwendig vorstellen, sind
Regeln a priori, und sofern keine über sie
sind, von denen sie abgeleitet werden,
Grundsätze. Da nun in Ansehung der
Möglichkeit aller Erfahrung, wenn man an
ihr bloß die Form des Denkens betrachtet,
keine Bedingungen der Erfahrungsurteile
über diejenige sind, welche die
Erscheinungen, nach der verschiedenen
Form ihrer Anschauung, unter reine
Verstandesbegriffe bringen, die das
empirische Urteil objektiv-gültig machen, so
sind diese die Grundsätze a priori möglicher
Erfahrung.
Die Grundsätze möglicher Erfahrung sind
есть то же, что составлять суждения или
относить представления к суждениям
вообще. Поэтому суждения или только
субъективны, когда предоставления
относятся к сознанию в одном лишь
субъекте и в нем соединяются, или же
они объективны, когда представления
соединяются в сознании вообще, т. е.
необходимо. Логические моменты всех
суждений суть различные возможные
способы соединять представления в
сознании. Если же они понятия, то они
понятия необходимом соединении
представлений в сознании, стало быть,
принципы объективно значимых
суждений. Это соединение в сознании
или аналитическое, через тождество, или
же синтетическое, через сочетание и
Прибавление различных представлений
друг к другу. 0пыт состоит в
синтетической связи явлений
(восприятии) в сознании, поскольку эта
связь необходимая. Поэтому чистые
рассудочные понятия суть понятия, вод
которые должны быть подведены все
восприятия, прежде чем они могут
служить суждениями опыта,
Подставляющими синтетическое
единство восприятии необходимое и
общезначимое.
23
Суждения, поскольку они
рассматриваются только как условие для
соединения данных представлений в
сознании, суть правила. Эти правила,
поскольку они представляют соединение
необходимым, суть априорные правила; и
если над ними нет таких правил, из
которых они могли бы быть выведены, то
они суть основоположения. А так как в
отношении возможности всякого опыта,
если рассматривать здесь только форму
мышления, нет никаких условий для
суждений опыта сверх тех, которые
подводят явления (в зависимости от
формы их созерцания) под чистые
рассудочные понятия, делающие
эмпирическое суждение объективно
значимым, то эти чистые рассудочные
понятия суть априорные
основоположения возможного опыта.
А основоположения возможного опыта
суть вместе с тем всеобщие законы
природы, которые могут быть познаны a
priori. Так разрешена задача,
содержащаяся в нашем втором вопросе:
как возможно чистое естествознание?
Действительно, то систематическое, что
необходимо для формы науки, здесь
имеется полностью, так как сверх
указанных формальных условий всех
суждений вообще, стало быть всех
логических правил вообще, невозможны
никакие другие, и составляют они
логическую систему; основанные же на
них понятия, содержащие априорные
условия для всех синтетических и
необходимых суждений, составляют по
той же причине трансцендентальную
систему
24
24
Der erste [9] jener physiologischen
Первое из указанных физиологических
Grundsätze subsumiert alle Erscheinungen,
основоположений подводит все явления
alle Anschauungen im Raum und Zeit, unter как созерцания в пространстве и времени
den Begriff der Größe, und ist sofern ein
под понятие величины и постольку ,
Prinzip der Anwendung der Mathematik auf составляет принцип применения
Erfahrung. Der zweite subsumiert das
математики к опыту. Второе
eigentlich Empirische, nämlich die
физиологическое основоположение
Empfindung, die das Reale der
подводит собственно эмпирическое, а
Anschauungen bezeichnet, nicht geradezu
именно ощущение, которое означает
unter den Begriff der Größe, weil
реальное в созерцаниях, не прямо под
Empfindung keine Anschauung ist, die
понятие величины, так как ощущение не
Raum oder Zeit enthielte, ob sie gleich den
есть созерцание, содержащее
ihr korrespondierenden Gegenstand in beide пространство или время, хотя оно и
setzt; allein es ist zwischen Realität
полагает соответствующий ему предмет в
(Empfindungsvorstellung) und der Null d. i. обе эти формы; однако между
dem gänzlich Leeren der Anschauung in der реальностью (представлением
Zeit, doch ein Unterschied, der eine Größe
ощущения) и нулем, т. е. совершенной
hat, da nämlich zwischen einem jeden
пустотой созерцания, все же имеется во
gegebenen Grade Licht und der Finsternis,
времени различие, обладающее
zwischen einem jeden Grade Wärme und der некоторой величиной; действительно,
gänzlichen Kälte, jedem Grad der Schwere
между всякой данной степенью света и
und der absoluten Leichtigkeit, jedem Grade темнотой, между всякой степенью
der Erfüllung des Raumes und dem völlig
теплоты и совершенным холодом, между
leeren Raume, immer noch kleinere Grade
всякой степенью тяжести и абсолютной
gedacht werden können, so wie selbst
легкостью, между всякой степенью
zwischen einem Bewußtsein und dem
наполнения пространства и абсолютно
völligen Unbewußtsein (psychologischer
пустым пространством все еще можно
Dunkelheit) immer noch kleinere
мыслить меньшие степени, точно так же
stattfinden; daher keine Wahrnehmung
как даже между сознанием и полным
möglich ist, welche einen absoluten Mangel отсутствием сознания (психологической
bewiese, z. B. keine psychologische
темнотой) все еще имеются меньшие
Dunkelheit, die nicht als ein Bewußtsein
степени; поэтому невозможно никакое
betrachtet werden könnte, welches nur von
восприятие, которое показало бы
nun zugleich allgemeine Gesetze der Natur,
welche a priori erkannt werden können. Und
so ist die Aufgabe, die in unsrer
vorliegenden zweiten Frage liegt: Wie ist
reine Naturwissenschaft möglich?
aufgelöset. Denn das Systematische, was zur
Form einer Wissenschaft erfodert wird, ist
hier vollkommen anzutreffen, weil über die
genannte formale Bedingungen aller Urteile
überhaupt, mithin aller Regeln überhaupt,
die die Logik darbietet, keine mehr möglich
sind, und diese ein logisches System, die
darauf gegründeten Begriffe aber, welche
die Bedingungen a priori zu allen
synthetischen und notwendigen Urteilen
enthalten, ebendarum ein transszendentales,
абсолютное отсутствие, невозможна,
например, такая психологическая
темнота, которую нельзя бы было
рассматривать как сознание, над которым
лишь взяло верх другое, более сильное; и
так во всех других случаях ощущения.
поэтому рассудок может антиципировать
даже ощущение составляющие
собственно качество эмпирических
представлений (явлений), посредством
основоположения, гласящего, что они все
вместе, стало быть реальное
[содержание] всех явлении, имеют
степени, и эта антиципация представляет
собой второе применение математики
(mathesis intensorum) к естествознанию.
25
25
In Ansehung des Verhältnisses der
Что касается отношения между
Erscheinungen, und zwar lediglich in
явлениями, и притом исключительно с
Absicht auf ihr Dasein, ist die Bestimmung
точки зрения их существования, то
dieses Verhältnisses nicht mathematisch,
определение этого отношения есть не
sondern dynamisch, und kann niemals
математическое, а динамическое и
objektiv gültig, mithin zu einer Erfahrung
никогда не может иметь объективной
tauglich sein, wenn sie nicht unter
значимости, т. е. быть годным для опыта,
Grundsätzen a priori steht, welche die
если не подпадает под априорные
Erfahrungserkenntnis in Ansehung
основоположения, единственно которые
derselben allererst möglich machen. Daher
делают возможным опытное познание в
müssen Erscheinungen unter den Begriff der отношении этого определения. Явления
Substanz, welcher aller Bestimmung des
должны быть поэтому подведены, [воDaseins, als ein Begriff vom Dinge selbst,
первых], под понятие субстанции,
zum Grunde liegt, oder zweitens, sofern eine которое, как понятие самой вещи, служит
Zeitfolge unter den Erscheinungen, d. i. eine основанием для всякого определения
Begebenheit angetroffen wird, untern den
существования; во-вторых, под понятие
Begriff einer Wirkung in Beziehung auf
действия в отношении причины,
Ursache, oder, sofern das Zugleichsein
поскольку в явлениях имеет место
objektiv, d. i. durch ein Erfahrungsurteil
временная последовательность, т. е.
erkannt werden soll, unter den Begriff der
какое-нибудь событие; или под понятие
Gemeinschaft (Wechselwirkung) subsumiert общения (взаимодействия), поскольку
werden, und so liegen Grundsätze a priori
одновременное существование должно
objektiv gültigen, obgleich empirischen
познаваться объективно, т. е. с помощью
Urteilen, d. i. der Möglichkeit der
суждения опыта; таким образом, в основе
Erfahrung, sofern sie Gegenstände dem
объективно значимых, хотя и
Dasein nach in der Natur verknüpfen soll,
эмпирических, суждений, т. е. в основе
zum Grunde. Diese Grundsätze sind die
возможности опыта, поскольку он
eigentlichen Naturgesetze, welche
должен соединять предметы в природе по
dynamisch heißen können.
их существованию, лежат априорные
основоположения. Эти основоположения
суть подлинные законы природы,
которые можно назвать динамическими.
Zuletzt gehört auch zu den
Наконец, к суждениям опыта относится
Erfahrungsurteilen die Erkenntnis der
также познание соответствия и связи не
Übereinstimmung und Verknüpfung, nicht
столько явлений между собой в опыте,
anderem, stärkeren überwogen wird, und so
in allen Fällen der Empfindung, weswegen
der Verstand sogar Empfindungen, welche
die eigentliche Qualität der empirischen
Vorstellungen (Erscheinungen) ausmachen,
antizipieren kann, vermittelst des
Grundsatzes, daß sie alle insgesamt, mithin
das Reale aller Erscheinung Grade habe,
welches die zweite Anwendung der
Mathematik (mathesis intensorum) auf
Naturwissenschaft ist.
sowohl der Erscheinungen untereinander in
der Erfahrung, als vielmehr ihr Verhältnis
zur Erfahrung überhaupt, welches entweder
ihre Übereinstimmung mit den formalen
Bedingungen, die der Verstand erkennt, oder
Zusammenhang mit dem Materialen der
Sinne und der Wahrnehmung, oder beides in
einen Begriff vereinigt, folglich
Möglichkeit, Wirklichkeit und
Notwendigkeit nach allgemeinen
Naturgesetzen enthält, welches die
physiologische Methodenlehre
(Unterscheidung der Wahrheit und
Hypothesen und die Grenzen der
Zuverlässigkeit der letzteren) ausmachen
würde.
26
Obgleich die dritte aus der Natur des
Verstandes selbst nach kritischer Methode
gezogene Tafel der Grundsätze eine
Vollkommenheit an sich zeigt, darin sie sich
weit über jede andre erhebt, die von den
Sachen selbst auf dogmatische Weise,
obgleich vergeblich, jemals versucht worden
ist, oder nur künftig versucht werden mag:
nämlich daß hier alle synthetische
Grundsätze a priori vollständig und nach
einem Prinzip, nämlich dem Vermögen zu
urteilen überhaupt, welches das Wesen der
Erfahrung in Absicht auf den Verstand
ausmacht, ausgeführt worden, so daß man
gewiß sein kann, es gebe keine dergleichen
Grundsätze mehr, (eine Befriedigung, die
die dogmatische Methode niemals
verschaffen kann) so ist dieses doch bei
weitem noch nicht ihr größtes Verdienst.
Man muß auf den Beweisgrnnd achtgeben,
der die Möglichkeit dieser Erkenntnis a
priori entdeckt, und alle solche Grundsätze
zugleich auf eine Bedingung einschränkt,
die niemals übersehen werden muß, wenn
sie nicht mißverstanden und im Gebrauche
weiter ausgedehnt werden soll, als der
ursprüngliche Sinn, den der Verstand darein
legt, es haben will: nämlich, daß sie nur die
Bedingungen möglicher Erfahrung
überhaupt enthalten, sofern sie Gesetzen a
priori unterworfen ist. So sage ich nicht: daß
Dinge an sich selbst eine Größe, ihre
Realität einen Grad, ihre Existenz
Verknüpfung der Accidenzen in einer
сколько их отношения к опыту вообще;
отношение же это содержит или
соответствие явлений с формальными
условиями, познаваемыми рассудком,
или связь их с материалом чувств и
восприятия, или же соединяет и то и
другое в одно понятие, следовательно,
содержит возможность, действительность
и необходимость согласно всеобщим
законам природы, что составило бы
физиологическое учение о методе
(разграничение истины и гипотез и
[определение] границ достоверности
гипотез).
26
Третья таблица основоположений,
выведенная из природы самого рассудка
по критическому методу, далеко
превосходит своей полнотой всякую
другую таблицу о самих вещах, которую
когда-либо пытались, хотя и тщетно, или
будут пытаться составить по
догматическому методу; а именно она
содержит все без исключения априорные
синтетические основоположения 1-й
составлена по одному принципу, а
именно в соответствии со способностью
к суждениям вообще, составляющей
сущность опыта в отношении рассудка,
так это можно быть уверенным, что таких
основоположений больше нет
(удовлетворение, какое никогда не может
дать догматический метод). Но это
превосходство далеко еще не самое
большое достоинство нашей таблицы.
Нужно обратить внимание на довод,
раскрывающий возможность этого
априорного познания и вместе с тем
ограничивающий все такие
основоположения одним условием,
которое никогда нельзя упускать из вида,
Если только хотят правильно понять его
и если не применять его за пределами
первоначального смысла, вложенного в
него рассудком, а именно что эти
основоположения содержат только
условия возможного опыта вообще,
поскольку он подчинен априорным
законам. Поэтому я не говорю, что вещи
сами по себе имеют величину, что их
реальность имеет степень, что их
существование содержит связь между
акциденциями субстанции и т. д., ведь
этого никто не может доказывать, потому
что просто невозможна такая
синтетическая связь из одних понятий,
где отсутствует, с одной стороны, всякое
отношение к чувственному созерцанию, с
другой - всякая связь понятий в
возможном опыте. Каким образом,
основное ограничение понятий в этих
основоположениях состоит в том, что все
вещи необходимо a priori подчинены
названным условиям только как
предметы опыта.
Hieraus folgt denn zweitens auch eine
Отсюда следует, во-вторых,
spezifisch eigentümliche Beweisart
специфически особенный способ их
derselben: daß die gedachte Grundsätze
доказательства: указанные
auch nicht geradezu auf Erscheinungen und основоположения относятся не прямо к
ihr Verhältnis, sondern auf die Möglichkeit
явлениям и связи между ними, а к
der Erfahrung, wovon Erscheinungen nur
возможности опыта, для которого
die Materie, nicht aber die Form ausmachen, явления составляют только материю, а не
d. i. auf objektiv- und allgemeingültige
форму, т. е. что эти основоположения
synthetische Sätze, worin sich eben
относятся к имеющим объективную и
Erfahrungsurteile von bloßen
общую значимость синтетическим
Wahrnehmungsurteilen unterscheiden,
положениям, чем именно и отличаются
bezogen werden. Dieses geschieht dadurch, суждения опыта просто от суждений
daß die Erscheinungen als bloße
восприятия. Это происходит оттого, что
Anschauungen, welche einen Teil von Raum явления как одни лишь созерцания,
und Zeit einnehmen, unter dem Begriff der
занимающие часть пространства и
Größe stehen, welcher das Mannigfaltige
времени, подпадают под понятие
derselben a priori nach Regeln synthetisch
величины, соединяющее их
vereinigt, daß, sofern die Wahrnehmung
многообразное [содержание]
außer der Anschauung auch Empfindung
синтетически a priori по правилам; что
enthält, zwischen welcher und der Null, d. i. поскольку восприятие содержит кроме
dem völligen Verschwinden derselben,
созерцания также и ощущение, между
jederzeit ein Übergang durch Verringerung
которым и нулем, т. е. полным его
stattfindet, das Reale der Erscheinungen
исчезновением, всегда имеет место
einen Grad haben müsse, sofern sie nämlich переход путем уменьшения, то реальное
selbst keinen Teil von Raum oder Zeit
в явлении должно иметь степень, а
einnimmt [10], aber doch der Übergang zu
именно хотя само ощущение и не
ihr von der leeren Zeit oder Raum nur in der занимает никакой части пространства
Zeit möglich ist, mithin, obzwar
или времени, но переход к нему от
Empfindung, als die Qualität der
пустого времени или пространства тем не
empirischen Anschauung, in Ansehung
менее возможен только во времени; стало
dessen, worin sie sich spezifisch von andern быть, хотя ощущение как качество
Empfindungen unterscheidet, niemals a
эмпирического созерцания никогда
priori erkannt werden kann, sie dennoch in
нельзя познать a priori, если иметь в виду
einer möglichen Erfahrung überhaupt, als
то, чем оно специфически отличается от
Größe der Wahrnehmung intensiv von jeder других ощущений, однако как величину
andern gleichartigen unterschieden werden
восприятия его можно отличить по
könne; woraus denn die Anwendung der
степени в возможном опыте вообще от
Substanz u. s. w. enthalte; denn das kann
niemand beweisen, weil eine solche
synthetische Verknüpfung aus bloßen
Begriffen, wo alle Beziehung auf sinnliche
Anschauung einerseits, und alle
Verknüpfung derselben in einer möglichen
Erfahrung andererseits, mangelt,
schlechterdings unmöglich ist. Die
wesentliche Einschränkung der Begriffe also
in diesen Grundsätzen ist: daß alle Dinge
nur als Gegenstände der Erfahrung unter den
genannten Bedingungen notwendig a priori
stehen.
всякого другого однородного ощущения.
Именно это впервые делает возможным и
определяет применение математики к
природе, если иметь в виду чувственное
созерцание, посредством которого она
нам дается.
Denn weil diese nicht, so wie die
В самом деле, так; как они в отличие от
Grundsätze der Anwendung der Mathematik основоположений о применении
auf Naturwissenschaft überhaupt, die
математики к естествознанию вообще
Erzeugung der Anschauungen, sondern die
касаются не порождения созерцаний, а
Verknüpfung ihres Daseins in einer
связи их существования в опыте, связь же
Erfahrung betreffen, diese aber nichts
эта может быть только определением
anders, als die Bestimmung der Existenz in
существования во времени по
der Zeit nach notwendigen Gesetzen sein
необходимым законам, лишь подчиняясь
kann, unter denen sie allein objektivgültig,
которым она объективно значима, стало
mithin Erfahrung ist: so geht der Beweis
быть она есть опыт,- то доказательство
nicht auf die synthetische Einheit in der
касается не синтетического единства в
Verknüpfung der Dinge an sich selbst,
связи вещей самих по себе, а лишь
sondern der Wahrnehmungen, und zwar
восприятии, и притом не в их
dieser nicht in Ansehung ihres Inhalts,
содержании, т.е во временном
sondern der Zeitbestimmung und des
определении и отношении
Verhältnisses des Daseins in ihr, nach
существования в нем по всеобщим
allgemeinen Gesetzen. Diese allgemeinen
законам. Эти всеобщие законы должны
Gesetze enthalten also die Notwendigkeit
содержать, таким образом,
der Bestimmung des Daseins in der Zeit
необходимость определения
überhaupt (folglich nach einer Regel des
существования во времени вообще
Verstandes a priori) wenn die empirische
(следовательно, по некоторому
Bestimmung in der relativen Zeit objektivаприорному правилу рассудка), И чтобы
gültig, mithin Erfahrung sein soll.
эмпирическое определение в
относительном времени было объективно
значимым, стало быть, опытом.
27
27
Hier ist nun der Ort, den Humischen Zweifel Здесь как раз уместно окончательно
aus dem Grunde zu heben. Er behauptete mit разрешить сомнение Юма. Он
Recht: daß wir die Möglichkeit der
справедливо утверждал, что разумом :
Kausalität, d. i. der Beziehung des Daseins
никак не постигаем возможности
eines Dinges auf das Dasein von irgend
причинности, т. е. отношения
etwas anderem, was durch jenes notwendig
существования одной вещи к
gesetzt werde, durch Vernunft auf keine
существованию чего-то другого,
Weise einsehen.
необходимо полагаемого первым.
Ich setze noch hinzu, daß wir ebensowenig
К этому я прибавлю еще, что мы так же
den Begriff der Subsistenz d. i. der
мало усматриваем понятие субсистенции,
Notwendigkeit darin einsehen, daß dem
т. е. необходимости, в том, что в основе
Dasein der Dinge ein Subjekt zum Grunde
существования вещей лежит субъект,
liege, das selbst kein Prädikat von
который сам не может быть предикатом
irgendeinem anderen Dinge sein könne, ja
какой бы то ни было другой вещи; более
sogar, daß wir uns keinen Begriff von der
того, я прибавляю, что мы но можем
Möglichkeit eines solchen Dinges machen
составить себе какое-нибудь понятие о
können, (obgleich wir in der Erfahrung
возможности такой вещи (хотя и можем
Beispiele seines Gebrauchs aufzeigen
указать в опыте примеры его
können) imgleichen, daß ebendiese
применения), а также что мы не можем
Unbegreiflichkeit auch die Gemeinschaft der понять и общения вещей, так как нельзя
Mathematik auf Natur, in Ansehung der
sinnlichen Anschauung, durch welche sie
uns gegeben wird, zuerst möglich gemacht
und bestimmt wird.
Dinge betreffe, indem gar nicht einzusehen
ist, wie aus dem Zustande eines Dinges eine
Folge auf den Zustand ganz anderer Dinge
außer ihm, und so wechselseitig, könne
gezogen werden, und wie Substanzen, deren
jede doch ihre eigene abgesonderte Existenz
hat, von einander und zwar notwendig
abhängen sollen. Gleichwohl bin ich weit
davon entfernet, diese Begriffe als bloß aus
der Erfahrung entlehnt, und die
Notwendigkeit, die in ihnen vorgestellt wird,
als angedichtet und vor bloßen Schein zu
halten, den uns eine lange Gewohnheit
vorspiegelt; vielmehr habe ich hinreichend
gezeigt, daß sie und die Grundsätze aus
denselben a priori vor aller Erfahrung
feststehen, und ihre ungezweifelte objektive
Richtigkeit, aber freilich nur in Ansehung
der Erfahrung haben.
28
Ob ich also gleich von einer solchen
Verknüpfung der Dinge an sich selbst, wie
sie als Substanz existieren, oder als Ursache
wirken, oder mit andern (als Teile eines
realen Ganzen) in Gemeinschaft stehen
können, nicht den mindesten Begriff habe,
noch weniger aber dergleichen
Eigenschaften an Erscheinungen als
Erscheinungen denken kann (weil jene
Begriffe nichts, was in den Erscheinungen
liegt, sondern, was der Verstand allein
denken muß, enthalten), so haben wir doch
von einer solchen Verknüpfung der
Vorstellungen in unserm Verstande, und
zwar in Urteilen überhaupt, einen
dergleichen Begriff, nämlich: daß
Vorstellungen in einer Art Urteile als
Subjekt in Beziehung auf Prädikate, in einer
anderen als Grund in Beziehung auf Folge,
und in einer dritten als Teile, die zusammen
ein ganzes mögliches Erkenntnis
ausmachen, gehören. Ferner erkennen wir a
priori: daß ohne die Vorstellung eines
Objekts in Ansehung eines oder des andern
dieser Momente als bestimmt anzusehen,
wir gar keine Erkenntnis, die von dem
Gegenstände gelte, haben könnten, und,
wenn wir uns mit dem Gegenstande an sich
selbst beschäftigten, so wäre kein einziges
Merkmal möglich, woran ich erkennen
könnte, daß er in Ansehung eines oder des
постичь, как из состояния одной вещи
можно заключить о состоянии
совершенно других вещей вне ее,
следовательно об их взаимодействии, и
как субстанции, из которых каждая имеет
свое собственное обособленное
существование, могут зависеть друг от
друга, и притом необходимо. Тем не
менее я отнюдь не считаю эти понятия
взятыми просто из опыта, а
представленную в них необходимость вымыслом и видимостью, которая
вызвана долгой привычкой; напротив, я в
достаточной мере показал, что эти
понятия и исходящие из них
основоположения установлены a priori до
всякого опыта и имеют свою
несомненную объективную
правильность, но, конечно, только в
отношении опыта.
28
Хотя я, таким образом, не имею ни
малейшего понятия о подобной связи
вещей самих по себе, о том, как могут
они существовать в качестве субстанции,
или действовать как причина, или же
находиться в общении с другими (как
части одного реального целого), и хотя я
еще в меньшей степени могу мыслить
такие свойства в явлениях в качестве
явлений (так как указанные понятия
содержат не то, что находится в
явлениях, а то, что должно мыслиться
одним лишь рассудком) , тем не менее
мы имеем подобное понятие о такой
связи представлений в нашем рассудке, а
именно в суждениях вообще: [мы знаем],
что представления в одном виде
суждений относятся как субъект к
предикатам, в другом - как основание к
следствию, а в третьем - как части,
составляющие вместе одно целое
возможное познание. Далее мы познаем a
priori, что если не рассматривать
представление об объекте в отношении
того другого из этих моментов как
определенное, то нельзя иметь никакого
познания о предмете; и если бы мы
имели дело с предметом самим по себе,
то не могло : быть ни одного признака, по
которому можно было : узнать, что
предмет определен в отношении того и
andern gedachter Momente bestimmt sei, d.
i. unter den Begriff der Substanz, oder der
Ursache, oder (im Verhältnis gegen andere
Substanzen) unter den Begriff der
Gemeinschaft gehöre; denn von der
Möglichkeit einer solchen Verknüpfung des
Daseins habe ich keinen Begriff. Es ist aber
auch die Frage nicht, wie Dinge an sich,
sondern, wie Erfahrungserkenntnis der
Dinge in Ansehung gedachter Momente der
Urteile überhaupt bestimmt sei, d. i. wie
Dinge, als Gegenstände der Erfahrung, unter
jene Verstandesbegriffe können und sollen
subsumiert werden. Und da ist es klar: daß
ich nicht allein die Möglichkeit, sondern
auch die Notwendigkeit, alle Erscheinungen
unter diese Begriffe zu subsumieren, d. i. sie
zu Grundsätzen der Möglichkeit der
Erfahrung zu brauchen, vollkommen
einsehe.
29
Um einen Versuch an HUMES
problematischem Begriff (diesem seinem
crux metaphysicorum), nämlich dem
Begriffe der Ursache, zu machen, so ist mir
erstlich vermittelst der Logik die Form eines
bedingten Urteils überhaupt, nämlich, ein
gegebenes Erkenntnis als Grund, und das
andere als Folge zu gebrauchen, a priori
gegeben. Es ist aber möglich, daß in der
Wahrnehmung eine Regel des Verhältnisses
angetroffen wird, die da sagt: daß auf eine
gewisse Erscheinung eine andere, (obgleich
nicht umgekehrt) beständig folgt, und dieses
ist ein Fall, mich des hypothetischen Urteils
zu bedienen, und z. B. zu sagen, wenn ein
Körper lange gnug von der Sonne
beschienen ist, so wird er warm. Hier ist nun
freilich noch nicht eine Notwendigkeit der
Verknüpfung, mithin der Begriff der
Ursache. Allein ich fahre fort, und sage:
wenn obiger Satz, der bloß eine subjektive
Verknüpfung der Wahrnehmungen ist, ein
Erfahrungssatz sein soll, so muß er als
notwendig und allgemeingültig angesehen
werden. Ein solcher Satz aber würde sein:
Sonne ist durch ihr Licht die Ursache der
Wärme. Die obige empirische Regel wird
nunmehr als Gesetz angesehen, und zwar
nicht als geltend bloß von Erscheinungen,
sondern von ihnen zum Behuf einer
möglichen Erfahrung, welche durchgängig
иного из указанных моментов, т. е.
подпадает ли под понятие субстанции,
или причины, или же под понятие
общения (в отношении к другим
субстанциям); ведь о возможности такой
связи существования : не имею никакого
понятия. Но и вопрос не в том, ак
определены вещи сами по себе, а в том,
как определено опытное познание вещей
в отношении упомянутых моментов
суждений вообще, т. е. каким образом
вещи как предметы опыта могут и
должны быть подведены под указанные
рассудочные понятия. И здесь же ясно,
что я полностью постигаю не только
возможность, но и необходимость
подводить все явления под эти понятия,
т. е. использовать эти понятия как
основоположения возможности опыта.
29
Возьмем для примера проблематическое
понятие Юма (этот его crux
metaphysicorum), а именно понятие
причины. Во-первых, посредством
логики мне аpriori дана форма
обусловленного суждения вообще, т.е.
применение одного данного познания как
основания, а другого как следствия. Но
возможно, что в восприятия имеется
правило отношения, гласящее, что ,
определенным явлением постоянно
следует другое, а не наоборот), и это есть
случай, когда я пользуюсь
гипотетическим суждением; я могу,
например, сказать: когда тело достаточно
долго освещается солнцем, оно
нагревается. Но здесь, конечно, еще нет
необходимой связи, стало быть, нет
понятия причины. Однако продолжаю и
говорю: чтобы это положение, которое
есть лишь субъективная связь
восприятии, было положением опыта,
оно должно рассматриваться как
необходимое и общезначимое. А такое
положение можно выразить так: своими
лучами солнце служит причиной
теплоты. Отныне вышеуказанное
эмпирическое правило рассматривается
как закон и притом как применимое не
просто к явлениям, а к явлениям ради
возможного опыта, нуждающегося во
und also notwendig gültige Regeln bedarf.
Ich sehe also den Begriff der Ursache, als
einen zur bloßen Form der Erfahrung
notwendig gehörigen Begriff, und dessen
Möglichkeit als einer synthetischen
Vereinigung der Wahrnehmungen in einem
Bewußtsein überhaupt, sehr wohl ein; die
Möglichkeit eines Dinges überhaupt aber,
als einer Ursache, sehe ich gar nicht ein, und
zwar darum, weil der Begriff der Ursache
ganz und gar keine den Dingen, sondern nur
der Erfahrung anhängende Bedingung
andeutet, nämlich, daß diese nur eine
objektiv-gültige Erkenntnis von
Erscheinungen und ihrer Zeitfolge sein
könne, sofern die vorhergehende mit der
nachfolgenden nach der Regel
hypothetischer Urteile verbunden werden
kann.
30
Daher haben auch die reine
Verstandesbegriffe ganz und gar keine
Bedeutung, wenn sie von Gegenständen der
Erfahrung abgehen und auf Dinge an sich
selbst (noumena) bezogen werden wollen.
Sie dienen gleichsam nur, Erscheinungen zu
buchstabieren, um sie als Erfahrung lesen zu
können; die Grundsätze, die aus der
Beziehung derselben auf die Sinnenwelt
entspringen, dienen nur unserm Verstande
zum Erfahrungsgebrauch; weiter hinaus sind
es willkürliche Verbindungen, ohne
objektive Realität, deren Möglichkeit man
weder a priori erkennen, noch ihre
Beziehung auf Gegenstände durch irgendein
Beispiel bestätigen oder nur verständlich
machen kann, weil alle Beispiele nur aus
irgendeiner möglichen Erfahrung entlehnt,
mithin auch die Gegenstände jener Begriffe
nirgend anders, als in einer möglichen
Erfahrung angetroffen werden können.
Diese vollständige, obzwar wider die
Vermutung des Urhebers ausfallende
Auflösung des Humischen Problems rettet
also den reinen Verstandesbegriffen ihren
Ursprung a priori, und den allgemeinen
Naturgesetzen ihre Gültigkeit, als Gesetzen
des Verstandes, doch so, daß sie ihren
Gebrauch nur auf Erfahrung einschränkt,
darum, weil ihre Möglichkeit bloß in der
Beziehung des Verstandes auf Erfahrung
ihren Grund hat: nicht aber so, daß sie sich
всеобъемлющих и, следовательно,
необходимо действующих правилах. Я,
таким образом, очень хорошо постигаю
понятие причины как необходимо
принадлежащее лишь к форме опыта, я
понимаю его возможность как
синтетического соединения восприятии в
сознании вообще; но возможности вещи
вообще как причины я совсем не
постигаю, и именно потому, что понятие
причины указывает на условие,
свойственное вовсе не вещам, а только
опыту, а именно что опыт лишь в том
случае может быть объективно значимым
познанием явлений и их временной
последовательности, если предыдущее
может быть связано с последующим по
правилу гипотетических суждений.
30
Вот почему чистые рассудочные понятия
теряют всякое значение, если их отделить
от предметов опыта и соотнести с
вещами в себе (noumena). Они служат
лишь, так сказать, для разбора явлений
по складам, чтобы их можно было читать
как опыт; основоположения, вытекающие
из отношения этих понятий к чувственно
воспринимаемому миру, служат нашему
рассудку только для применения в опыте,
а за его пределами они произвольные
сочетания без объективной реальности,
возможность которых нельзя познать a
priori и отношение которых к предметам
нельзя подтвердить или даже пояснить
никакими примерами, так как все
примеры могут быть взяты только из
возможного опыта, стало быть, и
предметы этих понятий могут находиться
только в возможном опыте.
Это полное, хотя и против ожидания ее
автора, решение юмовской проблемы
оставляет, следовательно, за чистыми
рассудочными понятиями их априорное
происхождение, а за всеобщими
законами природы - их силу как законов
рассудка, однако таким образом, что оно
ограничивает их применение сферой
опыта, так как возможность их имеет
свою основу только в отношении
рассудка к опыту; причем не эти законы
von Erfahrung, sondern daß Erfahrung sich
von ihnen ableitet, welche ganz umgekehrte
Art der Verknüpfung HUME sich niemals
einfallen ließ.
Hieraus fließt nun folgendes Resultat aller
bisherigen Nachforschung: "Alle
synthetische Grundsätze a priori sind nichts
weiter, als Prinzipien möglicher Erfahrung"
und können niemals auf Dinge an sich
selbst, sondern nur auf Erscheinungen, als
Gegenstände der Erfahrung, bezogen
werden. Daher auch reine Mathematik
sowohl als reine Naturwissenschaft niemals
auf irgend etwas mehr als bloße
Erscheinungen gehen können, und nur das
vorstellen, was entweder Erfahrung
überhaupt möglich macht, oder was, indem
es aus diesen Prinzipien abgeleitet ist,
jederzeit in irgendeiner möglichen
Erfahrung muß vorgestellt werden können.
31
Allein da er doch, wenn man ihm seine
Vernunftprinzipien allmählich abfrägt,
gestehen muß, daß darunter viele sind, die er
nicht aus Erfahrung geschöpft hat, die also
von dieser unabhängig und a priori gültig
sind, wie und mit welchen Gründen will er
denn den Dogmatiker und sich selbst in
Schranken halten, der sich dieser Begriffe
und Grundsätze über alle mögliche
Erfahrung hinaus bedient, darum eben weil
sie unabhängig von dieser erkannt werden?
Und selbst er, dieser Adept der gesunden
Vernunft, ist so sicher nicht, ungeachtet aller
seiner angemaßten wohlfeil erworbenen
Weisheit, unvermerkt über Gegenstände der
Erfahrung hinaus in das Feld der
Hirngespinste zu geraten. Auch ist er
gemeiniglich tief gnug drin verwickelt, ob er
zwar durch die populäre Sprache, da er alles
bloß vor Wahrscheinlichkeit, vernünftige
Vermutung oder Analogie ausgibt, seinen
grundlosen Ansprüchen einigen Anstrich
gibt.
32
Schon von den ältesten Zeiten der
Philosophie her, haben sich Forscher der
reinen Vernunft, außer den Sinnenwesen
oder Erscheinungen, (phaenomena) die die
Sinnenwelt ausmachen, noch besondere
Verstandeswesen (noumena), welche eine
Verstandeswelt ausmachen sollten, gedacht,
выводятся из опыта, а, наоборот, опыт
выводится из них; такая совершенно
обратная связь Юму не приходила в
голову.
Итак, результат всех предыдущих
исследований таков: "все априорные
синтетические основоположения суть не
что иное, как принципы возможного
опыта", и относимы отнюдь не к вещам
самим по себе, а только к явлениям как
предметам опыта. Поэтому и чистая
математика, и чистое естествознание
могут иметь дело с одними лишь
явлениями и представлять только то, что
делает возможным опыт вообще, или то,
что, будучи выведенным из этих
принципов, всегда в состоянии быть
представленным в каком-либо
возможном опыте.
31
Однако если постепенно выведать у него
его принципы разума, то ему придется
признать, что многие из них почерпнуты
им не из опыта, стало быть, независимы
от опыта и значимы a priori. Каким же
образом и на каких основаниях будет он
держать в должных рамках и самого себя,
и догматика, пользующегося этими
понятиями и основоположениями вне
сферы всякого возможного опыта именно
потому, что они познаются независимо от
опыта? Да и сам он, этот приверженец
здравого ума, не столь уверен, что,
несмотря на всю эту дешево
приобретенную им мнимую мудрость, не
будет незаметно для себя попадать за
пределы опыта - в область химер.
Обычно он достаточно глубоко в них
запутан, хотя с помощью популярного
языка как-то прикрашивает связи
необоснованные притязания, выдавая их
лишь за правдоподобности, разумные
предположения или аналогии.
32
Уже с древнейших времен философии
исследователи чистого разума мыслили
себе кроме чувственно воспринимаемых
вещей, или явлений (phaenomena),
составляющих чувственно
воспринимаемый мир, еще особые
умопостигаемые сущности (noumena),
und da sie, (welches einem noch
unausgebildeten Zeitalter wohl zu verzeihen
war) Erscheinung und Schein vor einerlei
hielten, den Verstandeswesen allein
Wirklichkeit zugestanden.
In der Tat, wenn wir die Gegenstände der
Sinne, wie billig, als bloße Erscheinungen
ansehen, so gestehen wir hiedurch doch
zugleich, daß ihnen ein Ding an sich selbst
zum Grunde liege, ob wir dasselbe gleich
nicht, wie es an sich beschaffen sei, sondern
nur seine Erscheinung, d. i. die Art, wie
unsre Sinnen von diesem unbekannten
Etwas affiziert werden, kennen. Der
Verstand also, ebendadurch, daß er
Erscheinungen annimmt, gesteht auch das
Dasein von Dingen an sich selbst zu, und
sofern können wir sagen, daß die
Vorstellung solcher Wesen, die den
Erscheinungen zum Grunde liegen, mithin
bloßer Verstandeswesen nicht allein
zulässig, sondern auch unvermeidlich sei.
Unsere kritische Deduktion schließt
dergleichen Dinge (Noumena) auch
keinesweges aus, sondern schränkt vielmehr
die Grundsätze der Ästhetik dahin ein, daß
sie sich ja nicht auf alle Dinge erstrecken
sollen, wodurch alles in bloße Erscheinung
verwandelt werden würde, sondern daß sie
nur von Gegenständen einer möglichen
Erfahrung gelten sollen. Also werden
hiedurch Verstandeswesen zugelassen, nur
mit Einschärfung dieser Regel, die gar keine
Ausnahme leidet: daß wir von diesen reinen
Verstandeswesen ganz und gar nichts
Bestimmtes wissen, noch wissen können,
weil unsere reine Verstandesbegriffe sowohl
als reine Anschauungen auf nichts als
Gegenstände möglicher Erfahrung, mithin
auf bloße Sinnenwesen gehen, und, sobald
man von diesen abgeht, jenen Begriffen
nicht die mindeste Bedeutung mehr übrig
bleibt.
33
Es ist in der Tat mit unseren reinen
Verstandesbegriffen etwas Verfängliches, in
Ansehung der Anlockung zu einem
transszendenten Gebrauch; denn so nenne
ich denjenigen, der über alle mögliche
Erfahrung hinausgeht. Nicht allein, daß
unsere Begriffe der Substanz, der Kraft, der
составляющие умопостигаемый мир, и
так как они (что было вполне
извинительно для необразованного века)
смешивали явление с видимостью, то они
признавали действительность только за
умопостигаемыми сущностями.
В самом деле, правильно считая
предметы чувств лишь явлениями, мы
ведь тем самым признаем, что в основе
их лежит вещь в себе, хотя мы не знаем,
какова она сама по себе, а знаем только
ее явление, т. е. способ, каким это
неизвестное нечто воздействует на наши
чувства. Таким образом, рассудок,
допуская явления, тем самым признает и
существование вещей в себе; и в этом
смысле мы можем сказать, что
представление о таких сущностях,
лежащих в основе явлений стало быть, о
чисто умопостигаемых сущностях, не
только допустимо, но и неизбежно.
Наша критическая дедукция также
нисколько не исключает таких вещей
(noumena), а, напротив, ограничивает
основоположения эстетики в том смысле,
что они не простираются на все вещи иначе все превратилось бы только в
явление,- а применимы лишь к
предметам возможного опыта.
Следовательно, тем самым допускаются
умопостигаемые сущности, но только
при подтверждении не допускающего
никаких исключений правила, что об
этих чистых умопостигаемых сущностях
мы не знаем и не можем знать ничего
определенного, так как наши чистые
рассудочные понятия, равно как и чистые
созерцания, направлены только на
предметы возможного опыта, стало быть,
лишь на чувственно воспринимаемые
вещи, и, как только мы оставляем их, эти
понятия теряют всякое значение.
33
Наши чистые рассудочные понятия
действительно ; заманчивы для
трансцендентного применения (так я
называю применение, выходящее за
пределы всякого возможного опыта).
Наши понятия субстанции, силы,
.действия, реальности и т. д. не только
Handlung, der Realität etc. ganz von der
Erfahrung unabhängig sind, imgleichen gar
keine Erscheinung der Sinne enthalten, also
in der Tat auf Dinge an sich selbst
(noumena) zu gehen scheinen, sondern, was
diese Vermutung noch bestärkt, sie enthalten
eine Notwendigkeit der Bestimmung in sich,
der die Erfahrung niemals gleichkommt. Der
Begriff der Ursache enthält eine Regel, nach
der aus einem Zustande ein anderer
notwendiger Weise folgt; aber die Erfahrung
kann uns nur zeigen, daß oft, und wenn es
hoch kommt, gemeiniglich auf einen
Zustand der Dinge ein anderer folge, und
kann also weder strenge Allgemeinheit,
noch Notwendigkeit verschaffen etc.
Daher scheinen Verstandesbegriffe viel
mehr Bedeutung und Inhalt zu haben, als
daß der bloße Erfahrungsgebrauch ihre
ganze Bestimmung erschöpfte, und so baut
sich der Verstand unvermerkt an das Haus
der Erfahrung noch ein viel weitläuftigeres
Nebengebäude an, welches er mit lauter
Gedankenwesen anfüllt, ohne es einmal zu
merken, daß er sich mit seinen sonst
richtigen Begriffen über die Grenzen ihres
Gebrauchs verstiegen habe.
34
Es waren also zwei wichtige, ja ganz
unentbehrliche, obzwar äußerst trockene
Untersuchungen nötig, welche Krit. Seite
137 etc. und 235 etc. [B 176 u. B 294ff.])
angestellt worden, durch deren erstere
gezeigt wurde, daß die Sinne nicht die reine
Verstandesbegriffe in concreto, sondern nur
das Schema zum Gebrauche derselben an
die Hand geben, und der ihm gemäße
Gegenstand nur in der Erfahrung (als dem
Produkte des Verstandes aus Materialien der
Sinnlichkeit) angetroffen werde. In der
zweiten Untersuchung (Krit. S. 235) wird
gezeigt: daß ungeachtet der Unabhängigkeit
unsrer reinen Verstandesbegriffe und
Grundsätze von Erfahrung, ja selbst ihrem
scheinbarlich größeren Umfange des
Gebrauchs, dennoch durch dieselbe außer
dem Felde der Erfahrung gar nichts gedacht
werden könne, weil sie nichts tun können,
als bloß die logische Form des Urteils in
Ansehung gegebener Anschauungen
bestimmen; da es aber über das Feld der
совершенно независимы от опыта и не
содержат никакого явления чувств,
следовательно, кажутся на самом деле
относящимися к вещам в себе (noumena),
но-что еще больше подкрепляет это
предположение - они заключают в себе
необходимость определения, которой
опыт никогда не соответствует. Понятие
причины содержит правило, по которому
из одного состояния необходимо
вытекает другое; опыт же может нам
показать только то, что часто или, самое
большее, обыкновенно за одним
состоянием вещей следует другое, и,
таким образом, он не может сообщить ни
строгой всеобщности, ни необходимости.
Поэтому и кажется, что рассудочные
понятия имеют слишком большое
значение и содержание, чтобы
исчерпываться одним применением в
опыте; и вот рассудок незаметно
пристраивает к зданию опыта гораздо
более обширное помещение, которое он
наполняет одними лишь
умопостигаемыми сущностями, не
замечая даже, что он со своими вообщето правильными понятиями вышел за
пределы их применения.
34
Таким образом, нужны были два важных
и совершенно необходимых, хотя в
высшей степени скучных, исследования
(см. в "Критике чистого разума", стр. 137
и 235), в первом из которых было
показано, что чувства дают не чистые
рассудочные понятия in concrete, a только
схему для их применения и
соответствующий этой схеме предмет
имеется только в опыте (как продукте
рассудка из материалов чувственности).
Во втором исследовании ("Критика
чистого разума", стр.235) показано, что,
несмотря на независимость наших
чистых рассудочных понятий и
основоположений от опыта и даже на
якобы большую сферу их применения,
вне области опыта ничего нельзя
посредством них мыслить;
действительно, они могут только
определять логическую форму суждений
в отношении данных созерцаний; но так
как за пределами чувственности нет
Sinnlichkeit hinaus ganz und gar keine
Anschauung gibt, jenen reinen Begriffen es
ganz und gar an Bedeutung fehle, indem sie
durch kein Mittel in concreto können
dargestellt werden, folglich alle solche
Noumena zusamt dem Inbegriff derselben,
einer intelligibeln [11] Welt, nichts als
Vorstellungen einer Aufgabe sind, deren
Gegenstand an sich wohl möglich, deren
Auflösung aber, nach der Natur unseres
Verstandes, gänzlich unmöglich ist, indem
unser Verstand kein Vermögen der
Anschauung, sondern bloß der Verknüpfung
gegebener Anschauungen in einer Erfahrung
ist, und daß diese daher alle Gegenstände
vor unsere Begriffe enthalten müsse, außer
ihr aber alle Begriffe, da ihnen keine
Anschauung unterlegt werden kann, ohne
Bedeutung sein werden.
35
Es kann der Einbildungskraft vielleicht
verziehen werden, wenn sie bisweilen
schwärmt, d. i. sich nicht behutsam
innerhalb den Schranken der Erfahrung hält,
denn wenigstens wird sie durch einen
solchen freien Schwung belebt und gestärkt,
und es wird immer leichter sein, ihre
Kühnheit zu mäßigen, als ihrer Mattigkeit
aufzuhelfen. Daß aber der Verstand, der
denken soll, an dessen statt schwärmt, das
kann ihm niemals verziehen werden; denn
auf ihm beruht allein alle Hülfe, um der
Schwärmerei der Einbildungskraft, wo es
nötig ist, Grenzen zu setzen.
Er fängt es aber hiemit sehr unschuldig und
sittsam an. Zuerst bringt er die
Elementarerkenntnisse, die ihm vor aller
Erfahrung beiwohnen, aber dennoch in der
Erfahrung immer ihre Anwendung haben
müssen, ins reine.
Allmählich läßt er diese Schranken weg, und
was sollte ihn auch daran hindern
da der Verstand ganz frei seine Grundsätze
aus sich selbst genommen hat? und nun geht
es zuerst auf neu erdachte Kräfte in der
Natur, bald hernach auf Wesen außerhalb
der Natur, mit einem Wort auf eine Welt, zu
deren Einrichtung es uns an Bauzeug nicht
fehlen kann, weil es durch fruchtbare
Erdichtung reichlich herbeigeschafft, und
durch Erfahrung zwar nicht bestätigt, aber
никакого созерцания, то указанные
чистые понятия теряют всякое значение,
поскольку они никакими средствами не
могут быть выражены in concrete;
следовательно, все такие ноумены и
совокупность их - умопостигаемый
(intelligibele) мир - суть не что иное, как
представления о некоторой задаче,
предмет которой сам по себе, конечно,
возможен, но решение которой - согласно
природе нашего рассудка - совершенно
невозможно: наш рассудок есть
способность не созерцания, а только
соединения данных созерцаний в опыт;
опыт должен [поэтому содержать в себе
все предметы для наших понятий, но вне
опыта понятия лишены значения, так как
под них не может быть подведено
никакое созерцание.
35
Воображению, пожалуй, можно простить,
если оно иногда замечтается, т. е.
неосмотрительно выйдет за пределы
опыта; ведь таким свободным взлетом
оно по крайней мере оживляется и
укрепляется, и всегда легче бывает
сдержать его смелость, чем превозмочь
его вялость. Но когда рассудок, вместо
того чтобы мыслить, мечтает,- этого
нельзя простить уже потому, что от него
одного зависят все средства для
ограничения, где не нужно
мечтательности воображения.
Правда, рассудок начинает это весьма
безобидно и скромно. Сперва он
приводит в порядок первоначальные
познания, которые присущи ему до
всякого опыта, но тем не менее всегда
должны иметь свое применение .в опыте.
Постепенно он освобождается от этих
ограничений, да и что может рассудку в
этом помешать
если он взял совершенно свободно свои
основоположения у самого себя? И вот
дело касается сначала
новых.изобретенных сил в природе, а
вслед за этим и существ вне природы,
одним словом, дело идет о новом мире,
для создания которого у нас не может
быть недостатка в материале, так как он
обильно доставляется богатой фантазией
auch niemals widerlegt wird. Das ist auch
die Ursache, weswegen junge Denker
Metaphysik in echter dogmatischer Manier
so lieben, und ihr oft ihre Zeit und ihr sonst
brauchbares Talent aufopfern.
Es kann aber gar nichts helfen, jene
fruchtlose Versuche der reinen Vernunft
durch allerlei Erinnerungen wegen der
Schwierigkeit der Auflösung so tief
verborgener Fragen, Klagen über die
Schranken unserer Vernunft, und
Herabsetzung der Behauptungen auf bloße
Mutmaßungen, mäßigen zu wollen. Denn
wenn die Unmöglichkeit derselben nicht
deutlich dargetan worden, und die
Selbsterkenntnis der Vernunft nicht wahre
Wissenschaft wird, worin das Feld ihres
richtigen von dem ihres nichtigen und
fruchtlosen Gebrauchs, so zu sagen, mit
geometrischer Gewißheit unterschieden
wird, so werden jene eitle Bestrebungen
niemals völlig abgestellt werden.
36 Wie ist Natur selbst möglich?
Erstlich: Wie ist Natur in materieller
Bedeutung, nämlich der Anschauung nach,
als der Inbegriff der Erscheinungen, wie ist
Raum, Zeit, und das, was beide erfüllt, der
Gegenstand der Empfindung, überhaupt
möglich? Die Antwort ist: vermittelst der
Beschaffenheit unserer Sinnlichkeit, nach
welcher sie, auf die ihr eigentümliche Art,
von Gegenständen, die ihr an sich selbst
unbekannt und von jenen Erscheinungen
ganz unterschieden sind, gerührt wird. Diese
Beantwortung ist, in dem Buche selbst in
der transszendentalen Ästhetik, hier aber in
den Prolegomenen durch die Auflösung der
ersten Hauptfrage gegeben worden.
Zweitens: Wie ist Natur in formeller
Bedeutung, als der Inbegriff der Regeln,
unter denen alle Erscheinungen stehen
müssen, wenn sie in einer Erfahrung als
verknüpft gedacht werden sollen, möglich?
Die Antwort kann nicht anders ausfallen als:
sie ist nur möglich vermittelst der
Beschaffenheit unseres Verstandes, nach
welcher alle jene Vorstellungen der
и хотя не подтверждается опытом, но и
никогда им не опровергается. Именно по
этой причине молодые мыслители так
любят истинно догматическую
(метафизику и часто жертвуют ей своим
временем и талантом, годным для
другого.
Но было бы совершенно бесполезно
стараться умерить эти бесплодные
попытки чистого разума, указывая на
трудность решения столь глубоких
вопросов, жалуясь на ограниченность
нашего разума и расценивая
(утверждения не более как
предположения. В самом деле, эти
тщетные усилия никогда полностью не
будут Прекращены, если не будет ясно
доказана невозможность этих
утверждений и если самопознание разума
не станет истинной наукой, в которой,
так сказать, с геометрической
достоверностью проводится различие
между областью правильного
применения разума и областью его
недейственного и бесплодного
применения.
36. Как возможна сама природа?
Во-первых: как вообще возможна
природа в материальном смысле, а
именно сообразно созерцанию в качестве
совокупности явлений; как возможны
пространство, время и то, что их
наполняет,- предмет ощущения? Ответ
гласит: посредством характера нашей
чувственности, в соответствии с которым
она свойственным ей образом
подвергается воздействию предметов,
самих по себе ей неизвестных и
совершенно отличных от явлений. Этот
ответ дан в "Критике чистого разума", в
трансцендентальной эстетике, а здесь, в
"Пролегоменах",-решением первого
главного вопроса.
Во-вторых: как возможна природа в
формальном смысле, как совокупность
правил, которым должны подчиняться
все явления, когда их мыслят связанными
в опыте? Ответ может быть один: она
возможна только благодаря характеру
нашего рассудка, в соответствии с
которым все представления
чувственности необходимо относятся к
Sinnlichkeit auf ein Bewußtsein notwendig
bezogen werden, und wodurch allererst die
eigentümliche Art unseres Denkens, nämlich
durch Regeln, und vermittelst dieser die
Erfahrung, welche von der Einsicht der
Objekte an sich selbst ganz zu unterscheiden
ist, möglich ist. Diese Beantwortung ist in
dem Buche selbst in der transszendentalen
Logik, hier aber in den Prolegomenen in
dem Verlauf der Auflösung der zweiten
Hauptfrage gegeben worden.
Wie aber diese eigentümliche Eigenschaft
unsrer Sinnlichkeit selbst, oder die unseres
Verstandes und der ihm und allem Denken
zum Grunde liegenden notwendigen
Apperzeption, möglich sei, läßt sich nicht
weiter auflösen und beantworten, weil wir
ihrer zu aller Beantwortung und zu allem
Denken der Gegenstände immer wieder
nötig haben.
Es sind viele Gesetze der Natur, die wir nur
vermittelst der Erfahrung wissen können,
aber die Gesetzmäßigkeit in Verknüpfung
der Erscheinungen, d. i. die Natur überhaupt,
können wir durch keine Erfahrung kennen
lernen, weil Erfahrung selbst solcher
Gesetze bedarf, die ihrer Möglichkeit a
priori zum Grunde liegen.
Die Möglichkeit der Erfahrung überhaupt ist
also zugleich das allgemeine Gesetz der
Natur, und die Grundsätze der erstern sind
selbst die Gesetze der letztern. Denn wir
kennen Natur nicht anders, als den Inbegriff
der Erscheinungen d. i. der Vorstellungen in
uns, und können daher das Gesetz ihrer
Verknüpfung nirgend anders, als von den
Grundsätzen der Verknüpfung derselben in
uns, d. i. den Bedingungen der notwendigen
Vereinigung in einem Bewußtsein, welche
die Möglichkeit der Erfahrung ausmacht,
hernehmen.
Selbst der Hauptsatz, der durch diesen
ganzen Abschnitt ausgeführt worden, daß
allgemeine Naturgesetze a priori erkannt
werden können, führt schon von selbst auf
den Satz: daß die oberste Gesetzgebung der
Natur in uns selbst, d. i. in unserm
Verstande liegen müsse, und daß wir die
allgemeinen Gesetze derselben nicht von der
Natur vermittelst der Erfahrung, sondern
umgekehrt die Natur ihrer allgemeinen
Gesetzmäßigkeit nach bloß aus den in
сознанию и только благодаря которому
возможен свойственный нам способ
нашего мышления, а именно на
основании правил, и посредством этого
возможен и опыт, который нужно
полностью отличать от познания
объектов самих по себе. Этот ответ дан в
"Критике чистого разума", в
трансцендентальной логике, а в
"Пролегоменах" - в ходе решения второго
главного вопроса.
Но как возможно само это отличительное
свойство нашей чувственности или
свойство нашего рассудка и необходимой
апперцепции, лежащей в его основе, в
основе всякого мышления,- этого вопроса
решить нельзя, так как для всякого ответа
и для всех наших мыслей о предметах мы
опять-таки нуждаемся в этих свойствах.
Есть много законов природы, которые мы
можем знать только посредством опыта,
но закономерность в связи явлений, т. е.
природу вообще, мы не можем познать
ни из какого опыта, так как сам опыт
нуждается в таких законах, a priori
лежащих в основе его возможности.
Таким образом, возможность опыта
вообще есть вместе с тем всеобщий закон
природы и основоположения опыта суть
сами законы природы. Действительно,
мы знаем природу только как
совокупность явлений, т. е.
представлений в нас, поэтому мы можем
извлечь закон связи этих явлений только
из основоположений об их связи в нас, т.
е. из условий такого необходимого
соединения в сознании, которое
составляет возможность опыта.
Развиваемое во всем этом разделе
главное положение, что всеобщие законы
природы могут познаваться a priori, уже
само собой приводит к положению, что
высшее законодательство природы
должно находиться в нас самих, т. е. в
нашем рассудке, и что мы должны искать
не всеобщие законы природы из [самой]
природы, посредством опыта, а,
наоборот, природу в согласии с ее
всеобщей закономерностью - только из
unserer Sinnlichkeit und dem Verstande
liegenden Bedingungen der Möglichkeit der
Erfahrung suchen müssen; denn wie wäre es
sonst möglich, diese Gesetze, da sie nicht
etwa Regeln der analytischen Erkenntnis,
sondern wahrhafte synthetische
Erweiterungen derselben sind, a priori zu
kennen? Eine solche und zwar notwendige
Übereinstimmung der Prinzipien möglicher
Erfahrung mit den Gesetzen der Möglichkeit
der Natur kann nur aus zweierlei Ursachen
stattfinden: entweder diese Gesetze werden
von der Natur vermittelst der Erfahrung
entlehnt, oder umgekehrt die Natur wird von
den Gesetzen der Möglichkeit der Erfahrung
überhaupt abgeleitet und ist mit der bloßen
allgemeinen Gesetzmäßigkeit der letzteren
völlig einerlei. Das erstere widerspricht sich
selbst, denn die allgemeinen Naturgesetze
können und müssen a priori (d. i.
unabhängig von aller Erfahrung) erkannt,
und allem empirischen Gebrauche des
Verstandes zum Grunde gelegt werden, also
bleibt nur das zweite übrig [12] .
Wir müssen aber empirische Gesetze der
Natur, die jederzeit besondere
Wahrnehmungen voraussetzen, von den
reinen oder allgemeinen Naturgesetzen,
welche, ohne daß besondere
Wahrnehmungen zum Grunde liegen, bloß
die Bedingungen ihrer notwendigen
Vereinigung in einer Erfahrung enthalten,
unterscheiden, und in Ansehung der letztern
ist Natur und mögliche Erfahrung ganz und
gar einerlei, und, da in dieser die
Gesetzmäßigkeit auf der notwendigen
Verknüpfung der Erscheinungen in einer
Erfahrung (ohne welche wir ganz und gar
keinen Gegenstand der Sinnenwelt erkennen
können) mithin auf den ursprünglichen
Gesetzen des Verstandes beruht; so klingt es
zwar anfangs befremdlich, ist aber
nichtsdestoweniger gewiß, wenn ich in
Ansehung der letztern sage: der Verstand
schöpft seine Gesetze (a priori) nicht aus der
Natur, sondern schreibt sie dieser vor.
37
Wir wollen diesen dem Anscheine nach
gewagten Satz durch ein Beispiel erläutern,
welches zeigen soll: daß Gesetze, die wir an
Gegenständen der sinnlichen Anschauung
entdecken, vornehmlich wenn sie als
условий возможности опыта, лежащих в
нашей чувственности и в нашем
рассудке. Как же иначе можно было бы a
priori познавать эти законы? Они ведь не
правила аналитического познания, а
действительные синтетические
расширения познания. Такое, и притом
необходимое, соответствие принципов
возможного опыта законам возможности
природы может быть только по двум
причинам: или эти законы заимствуются
у природы посредством опыта, или же,
наоборот, природа выводится из законов
возможности опыта вообще и
совершенно тождественна лишь с его
всеобщей закономерностью. Первое
противоречит само себе, так как
(Всеобщие законы природы могут и
должны быть познаны a priori (т. е.
независимо от всякого опыта) и лежать в
основе всякого эмпирического
применения рассудка; таким образом,
остается только второе.
Но мы должны отличать эмпирические
законы природы, всегда предполагающие
особые восприятия, от чистых или
всеобщих законов природы, которые, не
основываясь на особых восприятиях,
содержат лишь условия их необходимого
соединения в опыте. Относительно
последних природа и возможный опыт совершенно одно и то же; и так как здесь
закономерность зиждется на
необходимой связи явлений в опыте (без
которой мы никак не можем познать ни
одного предмета чувственно
воспринимаемого мира), стало быть, на
первоначальных законах рассудка, то
хотя вначале это звучит странно, но тем
не менее верно, если я скажу: рассудок не
черпает свои законы (a priori) из
природы, а предписывает их ей.
37
Мы поясним это смелое по виду
положение примером, который должен
показать, что законы, открываемые нами
в предметах чувственного созерцания,
особенно если они познаны как
необходимые, мы сами считаем уже
такими, которые были вложены в
природу рассудком, хотя они во всех
других отношениях сходны с теми
законами природы, которые мы
приписываем опыту.
38
Если рассматривать свойства круга,
благодаря которым эта фигура соединяет
в себе в одном всеобщем правиле столько
произвольных определений
пространства, то нельзя не приписать
этому геометрическому предмету
некоторой природы. Так, например, две
линий, пересекающие друг друга, а также
круг, как бы их ни провести, делятся
всегда с такой правильностью, что
прямоугольник, [построенный] из
отрезков одной : линии, равен
прямоугольнику из отрезков другой. Я
спрашиваю: "Находится ли этот закон в
круге или же в рассудке?", т. е. содержит
ли в себе эта фигура основание этого
закона независимо от рассудка, или же
рассудок, сам конструируя фигуру по
своим понятиям (а именно равенства
радиусов), вкладывает в нее также Я. И
закон, по которому хорды пересекаются в
геометрической пропорции?
Доказательства этого закона приводят к
убеждению, что он может быть выведен
только и из того условия, которое
кладется рассудком в основу
конструкции этой фигуры, а именно из
условия равенства радиусов.
Erweitern wir diesen Begriff nun, die
Если же мы расширим это понятие,
Einheit mannigfaltiger Eigenschaften
продолжая исследование единства
geometrischer Figuren unter
разнообразных свойств геометрических
gemeinschaftlichen Gesetzen noch weiter zu фигур согласно общим им законам, и
verfolgen, und betrachten den Zirkel als
будем рассматривать круг как коническое
einen Kegelschnitt, der also mit andern
сечение, подчиненное, следовательно,
Kegelschnitten unter ebendenselben
тем же основным условиям конструкции,
Grundbedingungen der Konstruktion steht,
что и остальные конические сечения, то
so finden wir, daß alle Sehnen, die sich
мы найдем, что все хорды,
innerhalb der letztern, der Ellipse, der
пересекающиеся этих сечениях - в
Parabel und Hyperbel schneiden, es jederzeit эллипсе, параболе, гиперболе, таковы,
so tun, daß die Rektangel aus ihren Teilen
что прямоугольники из их частей хотя и
zwar nicht gleich sind, aber doch immer in
не равны, но всегда находятся в равном
gleichen Verhältnissen gegeneinander
соотношении между собой. Следуя
stehen. Gehen wir von da noch weiter,
дальше, к основам физической
nämlich zu den Grundlehren der physischen астрономии, мы обнаруживаем
Astronomie, so zeigt sich ein über die ganze распространяющийся а всю
notwendig erkannt worden, von uns selbst
schon vor solche gehalten werden, die der
Verstand hineingelegt, ob sie gleich den
Naturgesetzen, die wir der Erfahrung
zuschreiben, sonst in allen Stücken ähnlich
sind.
38
Wenn man die Eigenschaften des Zirkels
betrachtet, dadurch diese Figur so manche
willkürliche Bestimmungen des Raums in
ihr sofort in einer allgemeinen Regel
vereinigt, so kann man nicht umhin, diesem
geometrischen Dinge eine Natur beizulegen.
So teilen sich nämlich zwei Linien, die sich
einander und zugleich den Zirkel schneiden,
nach welchem Ohngefähr sie auch gezogen
werden, doch jederzeit so regelmäßig: daß
das Rektangel aus den Stücken einer jeden
Linie dem der andern gleich ist. Nun frage
ich, "liegt dieses Gesetz im Zirkel, oder liegt
es im Verstande," d. i. enthält diese Figur,
unabhängig vom Verstande, den Grund
dieses Gesetzes in sich, oder legt der
Verstand, indem er nach seinen Begriffen
(nämlich der Gleichheit der Halbmesser) die
Figur selbst konstruiert hat, zugleich das
Gesetz der einander in geometrischer
Proportion schneidenden Sehnen in dieselbe
hinein? Man wird bald gewahr, wenn man
den Beweisen dieses Gesetzes nachgeht, daß
es allein von der Bedingung, die der
Verstand der Konstruktion dieser Figur zum
Grunde legte, nämlich der Gleichheit der
Halbmesser könne abgeleitet werden.
materielle Natur verbreitetes physisches
Gesetz der wechselseitigen Attraktion, deren
Regel ist, daß sie umgekehrt mit dem
Quadrat der Entfernungen von jedem
anziehenden Punkt ebenso abnehmen, wie
die Kugelflächen, in die sich diese Kraft
verbreitet, zunehmen, welches als notwendig
in der Natur der Dinge selbst zu liegen
scheint, und daher auch als a priori
erkennbar vorgetragen zu werden pflegt. So
einfach nun auch die Quellen dieses
Gesetzes sind, indem sie bloß auf dem
Verhältnisse der Kugelflächen von
verschiedenen Halbmessern beruhen, so ist
doch die Folge davon so vortrefflich in
Ansehung der Mannigfaltigkeit ihrer
Zusammenstimmung und Regelmäßigkeit
derselben, daß nicht allein alle mögliche
Bahnen der Himmelskörpern in
Kegelschnitten, sondern auch ein solches
Verhältnis derselben untereinander erfolgt,
daß kein ander Gesetz der Attraktion, als das
des umgekehrten Quadratverhältnisses der
Entfernungen zu einem Weltsystem als
schicklich erdacht werden kann.
Hier ist also Natur, die auf Gesetzen beruht,
welche der Verstand a priori erkennt, und
zwar vornehmlich aus allgemeinen
Prinzipien der Bestimmung des Raums. Nun
frage ich: liegen diese Naturgesetze im
Raume, und lernt sie der Verstand, indem er
den reichhaltigen Sinn, der in jenem liegt,
bloß zu erforschen sucht, oder liegen sie im
Verstande und in der Art, wie dieser den
Raum nach den Bedingungen der
synthetischen Einheit, darauf seine Begriffe
insgesamt auslaufen, bestimmt? Der Raum
ist etwas so Gleichförmiges und in
Ansehung aller besondern Eigenschaften so
Unbestimmtes, daß man in ihm gewiß
keinen Schatz von Naturgesetzen suchen
wird. Dagegen ist das, was den Raum zur
Zirkelgestalt, der Figur des Kegels und der
Kugel bestimmt, der Verstand, sofern er den
Grund der Einheit der Konstruktion
derselben enthält. Die bloße allgemeine
Form der Anschauung, die Raum heißt, ist
also wohl das Substratum aller auf
besondere Objekte bestimmbaren
Anschauungen, und in jenem liegt freilich
die Bedingung der Möglichkeit und
материальную природу закон взаимного
притяжения, согласно которому
притяжение уменьшается обратно
пропорционально квадрату расстояний от
каждой точки притяжения в той же мере,
в какой возрастут сферические
поверхности, в которых эта сила
распространяется, и это кажется
необходимо лежащим самой природе
вещей и потому обычно объясняется как
познаваемое a priori. Как ни просты
источники Кого закона, основывающиеся
лишь на отношении сферических
поверхностей различных радиусов,
однако кон этот имеет такое
удивительное следствие в отношении
многообразия их согласования и
правильности, что не только все
возможные орбиты небесных тел
[выражены] в конических сечениях, но и
имеет место такое отношение их между
собой, что никакой другой закон
притяжения, кроме закона отношения
обратной пропорциональности квадрату
расстояний, не может быть пригодным
для той или иной системы мира.
Итак, перед нами природа,
основывающаяся на законах, которые
рассудок познает a priori и притом
главным образом из всеобщих принципов
определения пространства. И я
спрашиваю: находятся ли эти законы
природы в пространстве, а рассудок
изучает их, стараясь лишь исследовать
богатый содержанием смысл
пространства, или же они находятся в
рассудке и в том способе, каким он
определяет пространство по условиям
синтетического единства, на которое
направлены все его понятия?
Пространство есть нечто столь
однообразное и столь неопределенное в
отношении всех особых свойств, что в
нем, конечно, не станут искать
сокровищницу законов природы.
Напротив, то, что определяет
пространство в качестве круга, конуса и
шара, есть рассудок, поскольку он
содержит основание для единства их
построения. Чистая всеобщая форма
созерцания, называемая пространством,
есть, разумеется, субстрат всех
Mannigfaltigkeit der letztern; aber die
Einheit der Objekte wird doch lediglich
durch den Verstand bestimmt, und zwar
nach Bedingungen, die in seiner eigenen
Natur liegen, und so ist der Verstand der
Ursprung der allgemeinen Ordnung der
Natur, indem er alle Erscheinungen untern
seine eigene Gesetze faßt, und dadurch
allererst Erfahrung (ihrer Form nach) a
priori zustande bringt, vermöge deren alles,
was nur durch Erfahrung erkannt werden
soll, seinen Gesetzen notwendig
unterworfen wird. Denn wir haben es nicht
mit der Natur der Dinge an sich selbst zu
tun, die ist sowohl von Bedingungen unserer
Sinnlichkeit als des Verstandes unabhängig,
sondern mit der Natur, als einem
Gegenstände möglicher Erfahrung, und da
macht es der Verstand, indem er diese
möglich macht, zugleich, daß Sinnenwelt
entweder gar kein Gegenstand der Erfahrung
oder eine Natur ist.
39 Anhang zur reinen Naturwissenschaft:
von dem System der Kategorien.
Es kann einem Philosophen nichts
erwünschter sein, als wenn er das
Mannigfaltige der Begriffe oder Grundsätze,
die sich ihm vorher durch den Gebrauch,
den er von ihnen in concreto gemacht hatte,
zerstreut dargestellt hatten, aus einem
Prinzip a priori ableiten, und alles auf solche
Weise in eine Erkenntnis vereinigen kann.
Vorher glaubte er nur, daß, was ihm nach
einer gewissen Abstraktion übrig blieb, und,
durch Vergleichung untereinander, eine
besondere Art von Erkenntnissen
auszumachen schien, vollständig gesammlet
sei, aber es war nur ein Aggregat; jetzt weiß
er, daß gerade nur so viel, nicht mehr, nicht
weniger, die Erkenntnisart ausmachen
könne, und sieht die Notwendigkeit seiner
Einteilung ein, welches ein Begreifen ist,
und nun hat er allererst ein System.
Aus dem gemeinen Erkenntnisse die
Begriffe heraussuchen, welche gar keine
besondere Erfahrung zum Grunde liegen
haben, und gleichwohl in aller
Erfahrungserkenntnis vorkommen, von der
созерцаний, предназначаемых для
отдельных объектов, и в пространстве
заключено, конечно, условие
возможности и многообразия этих
созерцаний; но единство объектов
определяется исключительно рассудком,
и притом по условиям, лежащим в его
собственной природе. Таким образом,
рассудок есть источник всеобщего
порядка природы, так как он подводит
все явления под свои собственные законы
и только этим a priori осуществляет опыт
(по его форме), в силу чего все, что
познается на опыте, необходимо
подчинено законам рассудка. Мы имеем
дело не с природой вещей самих по себе,
которая независима и от условий нашей
чувственности, и от условий рассудка, а с
природой как предметом возможного
опыта; и здесь от рассудка, делающего
возможным этот опыт, зависит также и
то, что чувственно воспринимаемый мир
но есть никакой предмет опыта пли что
он есть природа.
39. Приложение к чистому
естествознанию. О системе категории
Для философа нет ничего более
желательного, чем суметь вывести из
одного априорного принципа и
соединить таким образом в одно
познание все многообразное
[содержание] понятий и
основоположений, которые прежде, при
их применении in concrete,
представлялись ему разрозненными.
Прежде он только верил, что полностью
накоплено то, что оставалось ему после
определенного отвлечения и что, как
казалось ему через сравнение их друг с
другом, составляет особый вид
познаний,-но это был только агрегат;
теперь же опознает, что именно столькото [познаний] - ни больше, ни меньше может составить вид знаний; он усмотрел
необходимость произведенной им
классификации, что и есть понимание, и
только теперь имеет он систему.
Отыскание в обыденном познании тех
понятий, которые не основываются ни на
каком особенном опыте и тем не менее
встречаются во всяком опытном
познании, составляя как бы одну лишь
sie gleichsam die bloße Form der
Verknüpfung ausmachen, setzte kein
größeres Nachdenken, oder mehr Einsicht
voraus, als aus einer Sprache Regeln des
wirklichen Gebrauchs der Wörter überhaupt
heraussuchen, und so Elemente zu einer
Grammatik zusammentragen (in der Tat sind
beide Untersuchungen einander auch sehr
nahe verwandt,) ohne doch eben Grund
angeben zu können, warum eine jede
Sprache gerade diese und keine andere
formale Beschaffenheit habe, noch weniger
aber, daß gerade so viel, nicht mehr noch
weniger, solcher formalen Bestimmungen
derselben überhaupt angetroffen werden
können.
Aristoteles hatte zehn solcher reinen
Elementarbegriffe unter dem Namen der
Kategorien [13] zusammengetragen. Diesen,
welche auch Prädikamente genennt wurden,
sahe er sich hernach genötigt, noch fünf
Postprädikamente beizufügen [14], die doch
zum Teil schon in jenen liegen (als prius,
simul, motus); allein diese Rhapsodie
konnte mehr vor einen Wink vor den
künftigen Nachforscher, als vor eine
regelmäßig ausgeführte Idee gelten und
Beifall verdienen, daher sie auch, bei
mehrerer Aufklärung der Philosophie, als
ganz unnütz verworfen worden.
Bei einer Untersuchung der reinen (nichts
Empirisches enthaltenden) Elemente der
menschlichen Erkenntnis gelang es mir
allererst nach langem Nachdenken, die
reinen Elementarbegriffe der Sinnlichkeit
(Raum und Zeit) von denen des Verstandes
mit Zuverlässigkeit zu unterscheiden und
abzusondern. Dadurch würden nun aus
jenem Register die 7 te, 8 te, 9 te Kategorie
ausgeschlossen. Die übrigen konnten mir zu
nichts nutzen, weil kein Prinzip vorhanden
war, nach welchem der Verstand völlig
ausgemessen und alle Funktionen desselben,
daraus seine reine Begriffe entspringen,
vollzählig und mit Präzision bestimmt
werden könnten.
Um aber ein solches Prinzip auszufinden,
sahe ich mich nach einer
Verstandeshandlung um, die alle übrige
enthält, und sich nur durch verschiedene
Modifikationen oder Momente
форму связи, предполагает так же мало
размышления и понимания, как
отыскивание в каком-нибудь языке
правил действительного употребления
слов вообще и, следовательно, собирание
элементов грамматики (оба изыскания
действительно очень близки между
собой), будучи, однако, Be в состоянии
указать причину, почему каждый язык
мест именно это, а не другое формальное
качество и, не менее, почему имеется
именно столько - не больше и не меньше
- такого рода формальных определений
языка.
Аристотель собрал десять таких чистых
первоначальных понятий под именем
категорий (их называют
предикаментами) . Потом ему пришлось
добавить ним еще пять
постпредикаментов, которые, впрочем,
отчасти уже заключались в категориях
(например, rius, simul, motus). Но этот
конгломерат (Rhapsodie)мог иметь скорее
значение указания для будущего
исследователя, чем значение идеи,
разработанной согласно правилам;
поэтому с дальнейшим развитием
философии он был отвергнут как
совершенно бесполезный.
При исследовании чистых (не
содержащих ничего эмпирического)
элементов человеческого познания мне
прежде всего удалось после долгого
размышления с достоверностью отличить
и отделить чистые первоначальные
понятия чувственности (пространство и
время) от понятий рассудка. Этим из
Аристотелева списка были исключены
категории 7, 8 и 9-я. Остальные не могли
мне быть полезны из-за отсутствия
принципа, по которому можно было бы
полностью измерить рассудок и с
полнотой и точностью определить все его
функции, откуда проистекают его чистые
понятия.
А чтобы найти такой принцип, я стал
искать такое рассудочное действие,
которое содержит все прочие и
отличается только разными
видоизменениями или моментами в
unterscheidet, das Mannigfaltige der
Vorstellung unter die Einheit des Denkens
überhaupt zu bringen, und da fand ich, diese
Verstandeshandlung bestehe im Urteilen.
Hier lag nun schon fertige, obgleich noch
nicht ganz von Mängeln freie Arbeit der
Logiker vor mir, dadurch ich in den Stand
gesetzt wurde, eine vollständige Tafel reiner
Verstandesfunktionen, die aber in Ansehung
alles Objekts unbestimmt waren,
darzustellen.
Ich bezog endlich diese Funktionen zu
urteilen auf Objekte überhaupt, oder
vielmehr auf die Bedingung, Urteile als
objektiv-gültig zu bestimmen, und es
entsprangen reine Verstandesbegriffe, bei
denen ich außer Zweifel sein konnte, daß
gerade nur diese, und ihrer nur soviel, nicht
mehr noch weniger, unser ganzes Erkenntnis
der Dinge aus bloßem Verstande ausmachen
können.
Das Wesentliche aber in diesem System der
Kategorien, dadurch es sich von jener alten
Rhapsodie, die ohne alles Prinzip fortging,
unterscheidet, und warum es auch allein zur
Philosophie gezählt zu werden verdient,
besteht darin: daß vermittelst desselben die
wahre Bedeutung der reinen
Verstandesbegriffe und die Bedingung ihres
Gebrauchs genau bestimmt werden konnte.
Denn da zeigte sich, daß sie vor sich selbst
nichts als logische Funktionen sind, als
solche aber nicht den mindesten Begriff von
einem Objekte an sich selbst ausmachen,
sondern es bedürfen, daß sinnliche
Anschauung zum Grunde liege und alsdenn
nur dazu dienen, empirische Urteile, die
sonst in Ansehung aller Funktionen zu
urteilen unbestimmt und gleichgültig sind,
in Ansehung derselben zu bestimmen, ihnen
dadurch Allgemeingültigkeit zu verschaffen,
und vermittelst ihrer Erfahrungsurteile
überhaupt möglich zu machen.
Von einer solchen Einsicht in die Natur der
Kategorien, die sie zugleich auf den bloßen
Erfahrungsgebrauch einschränkte, ließ sich
weder ihr erster Urheber, noch irgendeiner
nach ihm etwas einfallen; aber ohne diese
Einsicht (die ganz genau von der Ableitung
oder Deduktion derselben abhängt) sind sie
gänzlich unnütz und ein elendes
приведении многообразного
[содержания] представлений к единству
мышления вообще; и вот я нашел, что это
действие рассудка состоит в составлении
суждений. Здесь передо мной были уже
готовые, хотя и не совсем свободные от
недостатков, труды логиков, с помощью
которых я и был в состоянии представить
полную таблицу чистых рассудочных
функций, неопределенных, однако, в
отношении какого-либо объекта.
Наконец, я соотнес эти функции
суждения с объектами вообще или,
вернее, с условием для определения
объективной значимости суждений; так
появились чистые рассудочные понятия,
относительно которых я мог не
сомневаться, что именно только они и
только в таком количестве могут
составлять все наше познание вещей из
чистого рассудка.
Но главное в этой системе категорий, чем
она отличается от того старого,
лишенного всякого принципа
конгломерата и почему она одна и
заслуживает быть отнесенной к
философии, состоит в том, что
посредством нее можно было точно
определить истинное значение чистых
рассудочных понятий и условие их
применения. Действительно, оказалось,
что сами по себе эти понятия суть только
логические функции и, как таковые, не
составляют ни малейшего понятия об
объекте самом по себе, а нуждаются в
чувственном созерцании как в своей
основе; и в таком случае они служат
только для того, чтобы определять в
отношении всех функций суждения
эмпирические положения, вообще-то
неопределенные и безразличные к ним,
сообщать им тем самым общезначимость
и посредством них делать возможными
суждения опыта вообще.
Такое понимание природы категорий,
ограничивающее их одним лишь
применением в опыте, не приходило в
голову ни первосоздателю их, ни комулибо другому после него; но без этого
понимания (полностью зависящего от их
выведения, или дедукции) категории
совершенно бесполезны и представляют
Namenregister, ohne Erklärung und Regel
ihres Gebrauchs. Wäre dergleichen jemals
den Alten in den Sinn gekommen, ohne
Zweifel das ganze Studium der reinen
Vernunfterkenntnis, welches unter dem
Namen Metaphysik viele Jahrhunderte
hindurch so manchen guten Kopf verdorben
hat, wäre in ganz anderer Gestalt zu uns
gekommen, und hätte den Verstand der
Menschen aufgeklärt, anstatt ihn, wie
wirklich geschehen ist, in düstern und
vergeblichen Grübeleien zu erschöpfen, und
vor wahre Wissenschaft unbrauchbar zu
machen.
Dieses System der Kategorien macht nun
alle Behandlung eines jeden Gegenstandes
der reinen Vernunft selbst wiederum
systematisch, und gibt eine ungezweifelte
Anweisung oder Leitfaden ab, wie und
durch welche Punkte der Untersuchung jede
metaphysische Betrachtung, wenn sie
vollständig werden soll, müsse geführt
werden: denn es erschöpft alle Momente des
Verstandes, unter welche jeder andere
Begriff gebracht werden muß. So ist auch
die Tafel der Grundsätze entstanden, von
deren Vollständigkeit man nur durch das
System der Kategorien gewiß sein kann, und
selbst in der Einteilung der Begriffe, welche
über den physiologischen
Verstandesgebrauch hinausgehen sollen,
(Kritik S. 344 [B 402] imgleichen S. 415 [B
443]) ist es immer derselbe Leitfaden, der,
weil er immer durch dieselbe feste, im
menschlichen Verstande a priori bestimmte
Punkte geführt werden muß, jederzeit einen
geschlossenen Kreis bildet, der keinen
Zweifel übrig läßt, daß der Gegenstand eines
reinen Verstandes- oder Vernunftbegriffs,
sofern er philosophisch und nach
Grundsätzen a priori erwogen werden soll,
auf solche Weise vollständig erkannt werden
könne. Ich habe sogar nicht unterlassen
können, von dieser Leitung in Ansehung
einer der abstraktesten ontologischen
Einteilungen, nämlich der mannigfaltigen
Unterscheidung der Begriffe von Etwas und
Nichts Gebrauch zu machen, und darnach
eine regelmäßige und notwendige Tafel
(Kritik S. 292 [B 348]) zustande zu
bringen [15].
собой только убогий список названий без
объяснения и правил их Применения.
Если бы что-нибудь подобное пришло на
ум древним, то, без сомнения, вся наука о
чистом познании из разума, под именем
метафизики погубившая в течение веков
не один ясный ум, дошла бы до нас в
совершенно ином виде и просветила бы
человеческий рассудок, вместо того
чтобы, как это было в действительности,
истощать его туманными и бесплодными
умствованиями и сделать негодным для
подлинной науки.
Эта система категорий делает, с другой
стороны, тематическим само изучение
каждого предмета чистого разума и
служит достоверным наставлением или
путеводной нитью, указывающей, как и
через какие акты необходимо проводить
полное метафизическое следование; эта
система исчерпывает все моменты
рассудка, под которые должно быть
подведено всякое другое понятие. Так
получилась и таблица основоположений,
в полноте которой можно быть
уверенным только благодаря системе
категорий; и даже при классификации
понятий, выходящих за пределы
физиологического применения рассудка
(см. "Критику чистого разума", стр. 344, а
также стр. 415), может служить все та же
путеводная нить, которая образует
замкнутый круг, так как необходимо
проводить ее всегда через одни и те же
постоянные пункты, a priori
определенные в человеческом рассудке;
этот круг не оставляет никакого
сомнения в том, что предмет чистого
понятия рассудка или разума, если
только он рассматривается философски и
согласно априорным основоположениям,
может быть познан таким образом
полностью. Более того, я не мог не
использовать эти направляющие
воззрения (Leitung) для одной из
отвлеченнейших онтологических
классификаций, а именно для
многообразного различения понятий
нечто и ничто, и в соответствии с этим я
составил сообразную с правилами и
необходимую таблицу (см. "Критику
Ebendieses System zeigt seinen nicht gnug
anzupreisenden Gebrauch, sowie jedes auf
ein allgemeines Prinzip gegründetes wahres
System, auch darin, daß es alle fremdartige
Begriffe, die sich sonst zwischen jene reine
Verstandesbegriffe einschleichen möchten,
ausstößt, und jedem Erkenntnis seine Stelle
bestimmt. Diejenige Begriffe, welche ich
unter dem Namen der Reflexionsbegriffe
gleichfalls nach dem Leitfaden der
Kategorien in eine Tafel gebracht hatte,
mengen sich in der Ontologie, ohne
Vergünstigung und rechtmäßige Ansprüche,
unter die reinen Verstandesbegriffe,
obgleich diese Begriffe der Verknüpfung,
und dadurch des Objekts selbst, jene aber
nur der bloßen Vergleichung schon
gegebener Begriffe sind, und daher eine
ganz andere Natur und Gebrauch haben;
durch meine gesetzmäßige Einteilung
(Kritik S. 260 [B 316]) werden sie aus
diesem Gemenge geschieden. Noch viel
heller aber leuchtet der Nutzen jener
abgesonderten Tafel der Kategorien in die
Augen, wenn wir, wie es gleich jetzt
geschehen wird, die Tafel transszendentaler
Vernunftbegriffe, die von ganz anderer
Natur und Ursprung sind, als jene
Verstandesbegriffe, (daher auch eine andere
Form haben muß), von jenen trennen,
welche so notwendige Absonderung doch
niemals in irgendeinem System der
Metaphysik geschehen ist, daher jene
Vernunftideen mit Verstandesbegriffen, als
gehöreten sie, wie Geschwister, zu einer
Familie, ohne Unterschied durcheinander
laufen, welche Vermengung, in
Ermangelung eines besondern Systems der
Kategorien, auch niemals vermieden werden
konnte.
чистого разума", стр. 292).
Эта же система, как и всякая истинная
система, основанная на всеобщем
принципе, приносит в высшей степени
важную пользу еще тем, что она
исключает все чужеродные понятия,
которые могли бы прокрасться между
чистыми понятиями рассудка, и
определяет каждому познанию его место.
Те понятия, которые я под названием
рефлективных понятий также объединил
в таблицу, руководствуясь таблицей
категорий, совершенно произвольно и
неправомерно смешиваются в онтологии
с чистыми рассудочными понятиями,
хотя эти последние суть понятия связи и
тем самым понятия самого объекта, а те
служат лишь для сравнения уже данных
понятий и потому имеют совершенно
иную природу и применение; своей
правильной классификацией ("Критика",
стр. 260) я их выделяю из этой смеси. Но
еще очевиднее будет польза отдельной
таблицы категорий, если мы теперь
отделим от тех рассудочных понятий
таблицу трансцендентальных понятий
разума, имеющих совершенно иную
природу и совершенно другое
происхождение (а потому должны иметь
и другую форму); это столь необходимое
разграничение не было, однако,
проведено ни в одной системе
метафизики, где эти идеи разума
переплетались без разбора с
рассудочными понятиями, как если бы
они были членами одной семьи; при
отсутствии особой системы категорий
никак нельзя было избежать такого
смешения.
Der transszendentalen Hauptfrage Dritter Teil Wie ist Metaphysik überhaupt
möglich?/Главного трансцендентального вопроса Часть третья Как возможна
метафизика вообще?
40
Reine Mathematik und reine
Naturwissenschaft hätten zum Behuf ihrer
eigenen Sicherheit und Gewißheit keiner
dergleichen Deduktion bedurft, als wir
bisher von beiden zustande gebracht haben;
40
Чистая математика и чистое
естествознание для своей собственной
надежности и достоверности не
нуждались бы в такой дедукции, которую
мы до сих пор провели относительно них,
denn die erstere stützt sich auf ihre eigene
Evidenz; die zweite aber, obgleich aus
reinen Quellen des Verstandes entsprungen,
dennoch auf Erfahrung und deren
durchgängige Bestätigung, welcher letztern
Zeugnis sie darum nicht gänzlich
ausschlagen und entbehren kann, weil sie
mit aller ihrer Gewißheit dennoch, als
Philosophie, es der Mathematik niemals
gleich tun kann. Beide Wissenschaften
hatten also die gedachte Untersuchung nicht
für sich, sondern für eine andere
Wissenschaft, nämlich Metaphysik, nötig.
Metaphysik hat es, außer mit
Naturbegriffen, die in der Erfahrung
jederzeit ihre Anwendung finden, noch mit
reinen Vernunftbegriffen zu tun, die niemals
in irgendeiner nur immer möglichen
Erfahrung gegeben werden, mithin mit
Begriffen, deren objektive Realität (daß sie
nicht bloße Hirngespinste sind) und mit
Behauptungen, deren Wahrheit oder
Falschheit durch keine Erfahrung bestätigt
oder aufgedeckt werden kann, und dieser
Teil der Metaphysik ist überdem gerade
derjenige, welcher den wesentlichen Zweck
derselben, wozu alles andre nur Mittel ist,
ausmacht, und so bedarf diese Wissenschaft
einer solchen Deduktion um ihrer selbst
willen. Die uns jetzt vorgelegte dritte Frage
betrifft also gleichsam den Kern und das
Eigentümliche der Metaphysik, nämlich die
Beschäftigung der Vernunft bloß mit sich
selbst, und, indem sie über ihre eigene
Begriffe brütet, die unmittelbar daraus
vermeintlich entspringende Bekanntschaft
mit Objekten, ohne dazu der Vermittelung
der Erfahrung nötig zu haben, noch
überhaupt durch dieselbe dazu gelangen zu
können [16].
Ohne Auflösung dieser Frage tut sich
Vernunft niemals selbst gnug. Der
Erfahrungsgebrauch, auf welchen die
Vernunft den reinen Verstand einschränkt,
erfüllt nicht ihre eigene ganze Bestimmung.
Jede einzelne Erfahrung ist nur ein Teil von
der ganzen Sphäre ihres Gebietes, das
absolute Ganze aller möglichen Erfahrung
ist aber selbst keine Erfahrung, und dennoch
ein notwendiges Problem vor die Vernunft,
zu dessen bloßer Vorstellung sie ganz
anderer Begriffe nötig hat, als jener reinen
так как первая опирается на свою
собственную очевидность, а второе хотя
и проистекает из чистых источников
рассудка, тем не менее опирается на опыт
и его постоянное подтверждение (от
этого свидетельства оно не может
совершенно отказаться, потому что при
всей своей достоверности оно в качестве
философии никогда не может сравниться
с математикой). Итак, обе науки
нуждались в упомянутом исследовании
не для себя, а для другой науки, именно
для метафизики.
Метафизика кроме понятий о природе,
всегда находящих свое применение в
опыте, имеет еще дело с чистыми
понятиями разума, которые никогда не
даются ни в каком возможном опыте,
стало быть, с понятиями, объективная
реальность которых (что они не просто
выдумки) не может быть подтверждена
опытом, и с утверждениями, истину или
ложность которых нельзя обнаружить
никаким опытом; и к тому же именно эта
часть метафизики составляет главную
цель, для которой все остальное есть
лишь средство, и, следовательно, эта
наука нуждается в нашей дедукции для
себя самой. Итак, предложенный нами
теперь третий вопрос касается как бы
ядра и сущности метафизики, а именно
занятия разума исключительно самим
собой и знакомства с объектами,
приобретаемого якобы непосредственно
от размышления над своими
собственными понятиями, не нуждаясь
для этого в посредстве опыта и вообще не
будучи в состоянии достигнуть такого
познания из опыта .
Разум никогда не удовлетворит себя,
если не решит этого вопроса.
Применение в опыте, которым разум
ограничивает чистый рассудок, не
выполняет всего назначения разума.
Каждый отдельный опыт есть только
часть всей сферы опыта, но само
абсолютное целое всего возможного
опыта не есть опыт и тем не менее
составляет проблему для разума, для
одного лишь представления о которой
разуму требуются совершенно иные
Verstandesbegriffe, deren Gebrauch nur
immanent ist, d. i. auf Erfahrung geht,
soweit sie gegeben werden kann, indessen
daß Vernunftbegriffe auf die
Vollständigkeit, d. i. die kollektive Einheit
der ganzen möglichen Erfahrung und
dadurch über jede gegebne Erfahrung
hinausgehen, und transszendent werden.
Die letztern sind ebensowohl in der Natur
der Vernunft, als die erstere in der Natur des
Verstandes gelegen, und, wenn jene einen
Schein bei sich führen, der leicht verleiten
kann, so ist dieser Schein unvermeidlich,
obzwar "daß er nicht verführe" gar wohl
verhütet werden kann.
Da aller Schein darin besteht, daß der
subjektive Grund des Urteils vor objektiv
gehalten wird, so wird ein Selbsterkenntnis
der reinen Vernunft in ihrem
transszendenten (überschwenglichen)
Gebrauch das einzige Verwahrungsmittel
gegen die Verirrungen sein, in welche die
Vernunft gerät, wenn sie ihre Bestimmung
mißdeutet, und dasjenige transszendenter
Weise aufs Objekt an sich selbst bezieht,
was nur ihr eigenes Subjekt und die Leitung
desselben in allem immanenten Gebrauche
angeht.
41
Wenn Kritik d. r. V. auch nur das allein
geleistet hätte, diesen Unterschied zuerst vor
Augen zu legen, so hätte sie dadurch schon
mehr zur Aufklärung unseres Begriffs und
der Leitung der Nachforschung im Felde der
Metaphysik beigetragen, als alle fruchtlose
Bemühungen, den transszendenten
Aufgaben der r. V. ein Gnüge zu tun, die
man von jeher unternommen hat, ohne
jemals zu wähnen, daß man sich in einem
ganz andern Felde befände, als dem des
Verstandes, und daher Verstandes- und
Vernunftbegriffe, gleich als ob sie von
einerlei Art wären, in einem Striche
hernannte.
42
Alle reine Verstandeserkenntnisse haben das
an sich, daß sich ihre Begriffe in der
Erfahrung geben, und ihre Grundsätze durch
Erfahrung bestätigen lassen; dagegen die
transszendenten Vernunfterkenntnisse sich,
weder was ihre Ideen betrifft, in der
понятия, чем те чистые рассудочные
понятия, применение которых только
имманентно, т. е. направлено на опыт,
поскольку он может быть дан; понятия
же разума имеют в виду полноту, т. е.
собирательное единство всего
возможного опыта; тем самым они вы-;
ходят за пределы всякого данного опыта
и становятся , трансцендентными.
Идеи так же лежат в природе разума, как
категории - в природе рассудка, и если
эти идеи приводят к видимости, могущей
легко ввести в заблуждение, то эта
видимость неизбежна, хотя и можно
остеречься от того, "чтобы она не сбила с
пути". .
Так как всякая видимость состоит в том,
что субъективное основание суждения
принимается за объективное, то
самопознание чистого разума в его
трансцендентном (запредельном)
применении будет единственной
гарантией от тех заблуждений, в которые
[впадает разум, когда он неверно
понимает свое назначение и
трансцендентным образом переносит на
объект сам по себе то, что касается лишь
его собственного субъекта и руководства
им во всяком имманентном применении.
41
Если бы "Критика чистого разума"
добилась лишь одного - прежде всего
выявила бы это различие, то уже этим
она сделала бы больше для разъяснения
нашего понятия и для направления
исследования в области метафизики, чем
все те тщетные попытки разрешить
трансцендентные задачи чистого разума,
которые с давних пор предпринимали, не
думая о том, что находятся не в сфере
рассудка, а в совершенно иной сфере, и
потому смешивали рассудочные понятия
с понятиями разума, как если бы они
были однородными.
42
Все чистые рассудочные познания имеют
в себе то [общее], что их понятия могут
быть даны в опыте и их
основоположения подтверждены опытом;
трансцендентные же познания из разума,
что касается его идей, никогда не могут
Erfahrung geben, noch ihre Sätze jemals
durch Erfahrung bestätigen, noch
widerlegen lassen; daher der dabei vielleicht
einschleichende Irrtum durch nichts anders,
als reine Vernunft selbst, aufgedeckt werden
kann, welches aber sehr schwer ist, weil
ebendiese Vernunft vermittelst ihrer Ideen
natürlicherweise dialektisch wird, und dieser
unvermeidliche Schein durch keine
objektive und dogmatische Untersuchungen
der Sachen, sondern bloß durch subjektive,
der Vernunft selbst, als eines Quells der
Ideen, in Schranken gehalten werden kann.
43
Es ist jederzeit in der Kritik mein größtes
Augenmerk gewesen, wie ich nicht allein
die Erkenntnisarten sorgfältig unterscheiden,
sondern auch alle zu jeder derselben
gehörige Begriffe aus ihrem
gemeinschaftlichen Quell ableiten könnte,
damit ich nicht allein dadurch, daß ich
unterrichtet wäre, woher sie abstammen,
ihren Gebrauch mit Sicherheit bestimmen
könnte, sondern auch den noch nie
vermuteten, aber unschätzbaren Vorteil
hätte, die Vollständigkeit in der Aufzählung,
Klassifizierung und Spezifizierung der
Begriffe a priori, mithin nach Prinzipien zu
erkennen. Ohne dieses ist in der Metaphysik
alles lauter Rhapsodie, wo man niemals
weiß, ob dessen, was man besitzt, gnug ist,
oder ob, und wo, noch etwas fehlen möge.
Freilich kann man diesen Vorteil auch nur in
der reinen Philosophie haben, von dieser
aber macht derselbe auch das Wesen aus.
Da ich den Ursprung der Kategorien in den
vier logischen Funktionen aller Urteile des
Verstandes gefunden hatte, so war es ganz
natürlich, den Ursprung der Ideen in den
drei Funktionen der Vernunftschlüsse zu
suchen; denn wenn einmal solche reine
Vernunftbegriffe (transszendentale Ideen)
gegeben sind, so könnten sie, wenn man sie
nicht etwa vor angeboren halten will, wohl
nirgends anders, als in derselben
Vernunfthandlung angetroffen werden,
welche, sofern sie bloß die Form betrifft, das
Logische der Vernunftschlüsse, sofern sie
aber die Verstandesurteile in Ansehung
einer oder der andern Form a priori als
bestimmt vorstellt, transszendentale Begriffe
быть даны в опыте, и их положения
никогда не могут быть ни подтверждены,
ни опровергнуты опытом; возможная
здесь ошибка может быть поэтому
обнаружена только самим чистым
разумом; но это очень трудно, потому
что именно этот разум посредством
своих идей становится естественным
образом диалектическим и эту
неизбежную видимость можно держать в
границах не объективными и
догматическими исследованиями вещей,
а только субъективными исследованиями
самого разума как источника идей.
43
Я всегда обращал в "Критике" всего
больше внимания на то, чтобы не только
точно различить все виды познания, но и
вывести все принадлежащие к каждому
виду понятия из их общего источника, с
тем чтобы я не только мог с
достоверностью определить применение
понятий, зная, откуда они происходят, но
и имел неоценимое преимущество, о
котором еще никогда не подозревали, - a
priori, стало быть на основании
принципов, познавать совершенную
полноту в перечислении, классификации
и спецификации понятий. А без этого в
метафизике все есть не более как
конгломерат, в котором никогда не
знаешь, достаточно ли того, что уже
имеешь, или чего-то недостает и чего
именно. Правда, это преимущество
можно иметь только в чистой
философии, но оно и составляет ее суть.
Так как я нашел источник категорий в
четырех логических функциях всех
суждений рассудка, то было совершенно
естественно искать источник идей в трех
функциях умозаключений; в самом деле,
раз такие чистые понятия разума
(трансцендентальные идеи) даны, то,
если не считать их врожденными, они
могут оказаться лишь в том самом
действии разума, которое, поскольку оно
касается только формы, составляет
логический элемент умозаключений, а
поскольку оно представляет рассудочные
суждения a priori определенными в
отношении той или другой формы,
составляет трансцендентальные понятия
чистого разума.
Формальное различие между
умозаключениями делает необходимым
их деление на категорические,
гипотетические и разделительные. Таким
образом, основанные на этом понятия
разума содержат, во-первых, идею
суммарного (vollstandigen) субъекта
(субстанциальное), во-вторых, идею
полного ряда условий, в-третьих,
определение всех понятий в идее полной
совокупности возможного. Первая идея
была психологической, вторая космологической, третья теологической; и так как все три
приводят к диалектике, но каждая на
свой лад, то на этом основывается
деление всей диалектики чистого разума
на паралогизм, антиномию и, наконец,
идеал разума. Это выведение дает
полную уверенность в том, что все
притязания чистого разума представлены
здесь целиком, без единого исключения,
так как благодаря этому полностью
определена мера самой способности
разума, из которой проистекают эти его
притязания.
44
44
Es ist bei dieser Betrachtung im allgemeinen Здесь вообще удивительно еще и то, что
noch merkwürdig: daß die Vernunftideen
идеи разума не приносят в отличие от
nicht etwa so wie die Kategorien, uns zum
категорий никакой пользы в применении
Gebrauche des Verstandes in Ansehung der рассудка к опыту, они ему совершенно не
Erfahrung irgend etwas nutzen, sondern in
нужны, более того, они противоречат
Ansehung desselben völlig entbehrlich, ja
максимам познания природы из разума и
wohl gar den Maximen des
препятствуют им, хотя они и необходимы
Vernunfterkenntnisses der Natur entgegen
для другой цели, которую еще следует
und hinderlich, gleichwohl aber doch in
определить. Простая ли субстанция душа
anderer noch zu bestimmender Absicht
или нет,- это совершенно безразлично
notwendig sind. Ob die Seele eine einfache
для объяснения душевных явлений, ведь
Substanz sei, oder nicht, das kann uns zur
никаким опытом мы не можем
Erklärung der Erscheinungen derselben ganz растолковать понятие о простом
gleichgültig sein; denn wir können den
существе чувственно, стало быть in
Begriff eines einfachen Wesens durch keine concreto, и потому это понятие ровно
mögliche Erfahrung sinnlich, mithin in
ничего не содержит для желаемого
concreto verständlich machen, und so ist er, понимания причины явлений и не может
in Ansehung aller verhofften Einsicht in die служить принципом объяснения того, что
Ursache der Erscheinungen, ganz leer, und
дается внутренним или внешним опытом.
kann zu keinem Prinzip der Erklärung
Так же мало полезны космологические
dessen, was innere oder äußere Erfahrung an идеи о начале мира или его вечности (a
die Hand gibt, dienen. Ebensowenig können parte ante) для объяснения какого-нибудь
uns die kosmologischen Ideen vom
события в самом мире. Наконец, согласно
Weltanfange oder der Weltewigkeit (a parte правильной максиме натурфилософии,
der reinen Vernunft ausmacht.
Der formale Unterschied der
Vernunftschlüsse macht die Einteilung
derselben in kategorische, hypothetische und
disjunktive notwendig. Die darauf
gegründete Vernunftbegriffe enthalten also
erstlich die Idee des vollständigen Subjekts
(Substantiale), zweitens die Idee der
vollständigen Reihe der Bedingungen,
drittens die Bestimmung aller Begriffe in der
Idee eines vollständigen Inbegriffs des
Möglichen [17]. Die erste Idee war
psychologisch, die zweite kosmologisch, die
dritte theologisch und, da alle drei zu einer
Dialektik Anlaß geben, doch jede auf ihre
eigene Art, so gründete sich darauf die
Einteilung der ganzen Dialektik der reinen
Vernunft: in den Paralogismus, die
Antinomie, und endlich das Ideal derselben,
durch welche Ableitung man völlig sicher
gestellt wird, daß alle Ansprüche der reinen
Vernunft hier ganz vollständig vorgestellt
sind, und kein einziger fehlen kann, weil das
Vernunftvermögen selbst, als woraus sie
allen ihren Ursprung nehmen, dadurch
gänzlich ausgemessen wird.
ante) dazu nutzen, um irgendeine
Begebenheit in der Welt selbst daraus zu
erklären. Endlich müssen wir, nach einer
richtigen Maxime der Naturphilosophie, uns
aller Erklärung der Natureinrichtung, die aus
dem Willen eines höchsten Wesens gezogen
worden, enthalten, weil dieses nicht mehr
Naturphilosophie ist, sondern ein
Geständnis, daß es damit bei uns zu Ende
gehe. Es haben also diese Ideen eine ganz
andere Bestimmung ihres Gebrauchs, als
jene Kategorien, durch die, und die darauf
gebauten Grundsätze, Erfahrung selbst
allererst möglich ward. Indessen würde doch
unsre mühsame Analytik des Verstandes,
wenn unsre Absicht auf nichts anders als
bloße Naturerkenntnis, so wie sie in der
Erfahrung gegeben werden kann, gerichtet
wäre, auch ganz überflüssig sein; denn
Vernunft verrichtet ihr Geschäfte sowohl in
der Mathematik als Naturwissenschaft auch
ohne alle diese subtile Deduktion ganz
sicher und gut: also vereinigt sich unsre
Kritik des Verstandes mit den Ideen der
reinen Vernunft zu einer Absicht, welche
über den Erfahrungsgebrauch des
Verstandes hinausgesetzt ist, von welchem
wir doch oben gesagt haben, daß er in
diesem Betracht gänzlich unmöglich, und
ohne Gegenstand oder Bedeutung sei. Es
muß aber dennoch zwischen dem, was zur
Natur der Vernunft und des Verstandes
gehört, Einstimmung sein, und jene muß zur
Vollkommenheit der letztern beitragen und
kann sie unmöglich verwirren.
Die Auflösung dieser Frage ist folgende: Die
reine Vernunft hat unter ihren Ideen nicht
besondere Gegenstände, die über das Feld
der Erfahrung hinauslägen, zur Absicht,
sondern fodert nur Vollständigkeit des
Verstandesgebrauchs im Zusammenhange
der Erfahrung. Diese Vollständigkeit aber
kann nur eine Vollständigkeit der Prinzipien,
aber nicht der Anschauungen und
Gegenstände sein. Gleichwohl, um sich jene
bestimmt vorzustellen, denkt sie sich solche,
als die Erkenntnis eines Objekts, dessen
Erkenntnis in Ansehung jener Regeln
vollständig bestimmt ist, welches Objekt
aber nur eine Idee ist, um die
Verstandeserkenntnis der Vollständigkeit,
die jene Idee bezeichnet, so nahe wie
мы должны избегать всякого объяснения
устроения природы волею некоей
высшей сущности, так как это будет уже
не натурфилософия, а признание в том,
что с ней у нас ничего не получается.
Таким образом, эти идеи предназначены
для совершенно другого применения, чем
те категории, единственно благодаря
которым, а также благодаря построенным
на них основоположениям возможен сам
опыт. Между тем наша тщательная
аналитика рассудка была бы совершенно
излишней, если бы нашей целью было
одно лишь познание природы так, как
оно может быть дано в опыте; ведь разум
и в математике, и в естествознании верно
и хорошо делает свое дело и без всякой
такой тонкой дедукции; таким образом,
наша критика рассудка объединяется с
идеями чистого разума для такой цели,
которая лежит за пределами применения
рассудка в опыте, а такое понимание
рассудка, как мы говорили выше, в этом
отношении совершенно невозможно и
лишено всякого предмета или значения.
Однако между тем, что относится к
природе разума, и тем, что относится к
природе рассудка, должно быть согласие:
первая должна способствовать
совершенству второй и никак не может
сбить ее с толку.
Этот вопрос решается следующим
образом: своими идеями чистый разум не
имеет целью особые предметы, которые
находились бы за пределами опыта, он
требует лишь полноты применения
рассудка в контексте опыта. Но эта
полнота может быть лишь полнотой
принципов, а не созерцаний и предметов.
Тем не менее, для того чтобы иметь
определенное представление об этой
полноте, разум мыслит себе ее как
познание объекта, совершенно
определенное в отношении правил
рассудка; но объект этот есть лишь идея,
служащая для того, чтобы как можно
больше приблизить рассудочное
познание к полноте, выраженной в идее.
möglich zu bringen.
45 Vorläufige Bemerkung zur Dialektik
der reinen Vernunft
Wir haben oben 33, 34 gezeigt: daß die
Reinigkeit der Kategorien von aller
Beimischung sinnlicher Bestimmungen die
Vernunft verleiten könne, ihren Gebrauch
gänzlich über alle Erfahrung hinaus, auf
Dinge an sich selbst auszudehnen, wiewohl,
da sie selbst keine Anschauung finden,
welche ihnen Bedeutung und Sinn in
concreto verschaffen könnte, sie als bloß
logische Funktionen zwar ein Ding
überhaupt vorstellen, aber vor sich allein
keinen bestimmten Begriff von irgendeinem
Dinge geben können. Dergleichen
hyperbolische Objekte sind nun die, so man
Noumena oder reine Verstandeswesen
(besser Gedankenwesen) nennt, als z. B.
Substanz, welche aber ohne Beharrlichkeit
in der Zeit gedacht wird, oder eine Ursache,
die aber nicht in der Zeit wirkte, usw.
da man ihnen denn Prädikate beilegt, die
bloß dazu dienen, die Gesetzmäßigkeit der
Erfahrung möglich zu machen, und
gleichwohl alle Bedingungen der
Anschauung, unter denen allein Erfahrung
möglich ist, von ihnen wegnimmt, wodurch
jene Begriffe wiederum alle Bedeutung
verlieren.
Es hat aber keine Gefahr, daß der Versutand
von selbst, ohne durch fremde Gesetze
gedrungen zu sein, über seine Grenzen so
ganz mutwillig in das Feld von bloßen
Gedankenwesen ausschweifen werde. Wenn
aber die Vernunft, die mit keinem
Erfahrungsgebrauche der Verstandesregeln,
als der immer noch bedingt ist, völlig
befriedigt sein kann, Vollendung dieser
Kette von Bedingungen fodert, so wird der
Verstand aus seinem Kreise getrieben, um
teils Gegenstände der Erfahrung in einer so
weit erstreckten Reihe vorzustellen,
dergleichen gar keine Erfahrung fassen
kann, teils sogar (um sie zu vollenden)
gänzlich außerhalb derselben Noumena zu
suchen, an welche sie jene Kette knüpfen
und dadurch, von Erfahrungsbedingungen
endlich einmal unabhängig, ihre Haltung
gleichwohl vollständig machen könne. Das
sind nun die transszendentalen Ideen,
45. Предварительное замечание о
диалектике чистого разума
Мы показали выше (п. 33, 34), что
отсутствие в категориях всякой примеси
чувственных определений может
побуждать разум распространить их
применение целиком за пределы опыта
на вещи сами по себе, несмотря на то что
эти категории, как чисто логические
функции, хотя и могут представлять вещь
вообще, но не могут сами по себе дать
какое-либо определенное И понятие о
вещи, так как они сами не находят
никакого созерцания, которое могло бы
сообщить им in concreto значение и
смысл. Подобного рода гиперболические
объекты суть так называемые ноумены,
или чистые умопостигаемые (вернее,
мысленные) сущности, как, например,
субстанция, мыслимая без постоянства во
времени, или причина, действующая не
во времени, и т. д.;
На самом деле, им приписывают такие
предикаты, которые служат лишь для
того, чтобы сделать возможной
равномерность опыта, а между тем все
условия созерцания, при которых только
и возможен опыт, от них отнимают,
вследствие чего эти понятия опять-таки
теряют всякое значение.
Но нет никакой опасности, что рассудок
сам собой, без принуждения со стороны
чуждых ему законов, выйдет столь резво
за свои пределы в область чисто
мысленных сущностей. Но когда разум,
который не может быть полностью
удовлетворен все еще обусловленным
применением рассудочных правил в
опыте, требует завершения этой цепи
условий, тогда рассудок вынуждают
выйти из своей сферы, чтобы, с одной
стороны, представлять предметы опыта в
столь далеко простирающемся ряду, что
никакой опыт не может его охватить, а с
другой стороны (для завершения ряда),
даже искать целиком вне опыта ноумены,
к которым разум мог бы прикрепить эту
цепь и, став наконец независимым
благодаря этому от условий опыта, все
же мог бы достигнуть полной
устойчивости (Haltung). Таковы
welche, sie mögen nun nach dem wahren,
aber verborgenen Zwecke der
Naturbestimmung unserer Vernunft, nicht
auf überschwengliche Begriffe, sondern
bloß auf unbegrenzte Erweiterung des
Erfahrungsgebrauchs angelegt sein, dennoch
durch einen unvermeidlichen Schein dem
Verstande einen transszendenten Gebrauch
ablocken, der, obzwar betrüglich, dennoch
durch keinen Vorsatz innerhalb den Grenzen
der Erfahrung zu bleiben, sondern nur durch
wissenschaftliche Belehrung und mit Mühe
in Schranken gebracht werden kann.
46 I. Psychologische Ideen (Kritik S. 341
u. f. )
Man hat schon längst angemerkt, daß uns an
allen Substanzen das eigentliche Subjekt,
nämlich das, was übrig bleibt, nachdem alle
Accidenzen (als Prädikate) abgesondert
worden, mithin das Substantiale selbst,
unbekannt sei, und über diese Schranken
unsrer Einsicht vielfältig Klagen geführt.
Es ist aber hiebei wohl zu merken, daß der
menschliche Verstand darüber nicht in
Anspruch zu nehmen sei: daß er das
Substantiale der Dinge nicht kennt, d. i. vor
sich allein bestimmen kann, sondern
vielmehr darüber, daß er es, als eine bloße
Idee, gleich einem gegebenen Gegenstande
bestimmt, zu erkennen verlangt
Die reine Vernunft fodert, daß wir zu jedem
Prädikate eines Dinges sein ihm zugehöriges
Subjekt, zu diesem aber, welches
notwendigerweise wiederum nur Prädikat
ist, fernerhin sein Subjekt und so forthin ins
Unendliche (oder soweit wir reichen) suchen
sollen. Aber hieraus folgt, daß wir nichts,
wozu wir gelangen können, vor ein letztes
Subjekt halten sollen, und daß das
Substantiale selbst niemals von unserm noch
so tief eindringenden Verstande, selbst wenn
ihm die ganze Natur aufgedeckt wäre,
gedacht werden könne; weil die spezifische
Natur unseres Verstandes darin besteht, alles
diskursiv d. i. durch Begriffe, mithin auch
durch lauter Prädikate zu denken, wozu also
das absolute Subjekt jederzeit fehlen muß.
Daher sind alle reale Eigenschaften, dadurch
wir Körper erkennen, lauter Accidenzen,
sogar die Undurchdringlichkeit, die man
трансцендентальные идеи. Если они даже
стремятся, согласно с истинным, но
скрытым естественным назначением
нашего разума, не к запредельным
понятиям, а лишь к неограниченному
расширению применения в опыте, тем не
менее из-за неизбежной иллюзии они
выманивают у рассудка трансцендентное
применение, которое хотя и обманчиво,
но может быть ограничено не
намерением оставаться в пределах опыта,
а только научным исследованием, и то с
большим трудом.
46. I. Психологические идеи ("Критика
чистого разума", стр. 341 и сл. )
Давно уже заметили, что во всех
субстанциях нам неизвестен подлинный
субъект, а именно то, что остается после
устранения всех акциденций (как
предикатов), стало быть, неизвестно само
субстанциальное, и не раз жаловались на
такую ограниченность нашего
понимания.
Но здесь нужно отметить, что
человеческий рассудок следует порицать
не за то, что он не знает
субстанциального в вещах, т. е. не может
для самого себя определить его, а, скорее,
за то, что он требует такого
определенного познания его, как
познание данного предмета, тогда как это
есть только идея
Чистый разум требует, чтобы мы искали
для каждого предиката вещи
принадлежащий ему субъект, а для этого
: субъекта, который в свою очередь
необходимо есть только предикат,- его
субъект и так далее до бесконечности
(или в пределах нашей досягаемости). Но
отсюда следует, что мы не должны
считать то, что нами достигнуто,
субъектом в последней инстанции и что
наш рассудок не может мыслить себе
само субстанциальное, как бы глубоко он
ни проникал и хотя бы ему была
раскрыта вся природа; потому что особая
природа нашего рассудка состоит в том,
что он мыслит все дискурсивно, т. е.
посредством понятий, стало быть,
посредством одних лишь предикатов, для
чего, следовательно, абсолютный субъект
всегда должен отсутствовать. Поэтому
все реальные свойства, по которым мы
познаем тела, суть только акциденции,
даже непроницаемость, которую
необходимо представлять себе только как
действие силы неизвестного нам
субъекта.
Nun scheint es, als ob wir in dem
Но нам кажется, будто в сознании нас
Bewußtsein unserer selbst (dem denkenden
самих (в мыслящем субъекте) мы имеем
Subjekt) dieses Substantiale haben, und
это субстанциальное, и притом в
zwar in einer unmittelbaren Anschauung;
непосредственном созерцании, так как
denn alle Prädikate des innern Sinnes
все предикаты внутреннего чувства
beziehen sich auf das Ich, als Subjekt, und
относятся к Я как субъекту, который
dieses kann nicht weiter als Prädikat
можно мыслить только как предикат
irgendeines andern Subjekts gedacht
другого субъекта. Поэтому кажется не
werden. Also scheint hier die
только то, что полнота в отношении
Vollständigkeit in der Beziehung der
данных понятий как предикатов так
gegebenen Begriffe als Prädikate auf ein
субъекту есть идея, но и то, что предмет,
Subjekt nicht bloß Idee, sondern der
а именно сам абсолютный субъект, дан
Gegenstand, nämlich das absolute Subjekt
здесь в опыте. Но эта 'надежда рушится.
selbst, in der Erfahrung gegeben zu sein.
Ведь Я есть вовсе не понятие, а только
Allein diese Erwartung wird vereitelt. Denn обозначение предмета внутреннего
das Ich ist gar kein Begriff [18], sondern nur чувства, поскольку мы уже далее не
Bezeichnung des Gegenstandes des innern
познаем его никаким предикатом- стало
Sinnes, sofern wir es durch kein Prädikat
быть, хотя само по себе оно и не может
weiter erkennen, mithin kann es zwar an
жить предикатом другой вощи, но точно
sich kein Prädikat von einem andern Dinge
так же не может оно быть и
sein, aber ebenso wenig auch ein bestimmter определенным понятием абсолютного
Begriff eines absoluten Subjekts, sondern
Субъекта, а может быть, как во всех
nur, wie in allen andern Fällen, die
других случаях, только отношением
Beziehung der innern Erscheinungen auf das внутренних явлений к их неизвестному
unbekannte Subjekt derselben. Gleichwohl
субъекту. Тем не менее эта идея (которая,
veranlaßt diese Idee, (die gar wohl dazu
будучи регулятивным принципом,
dient, als regulatives Prinzip alle
служит для того, чтобы совершенно
materialistische Erklärungen der innern
уничтожить всякие материалистические
Erscheinungen unserer Seele gänzlich zu
объяснения внутренних явлений нашей
vernichten) durch einen ganz natürlichen
души) из-за вполне естественного
Mißverstand ein sehr scheinbares Argument, недоразумения приводит к весьма
um aus diesem vermeinten Erkenntnis von
правдоподобному аргументу, дабы из
dem Substantiale unseres denkenden
этого мнимого познания
Wesens seine Natur, sofern die Kenntnis
субстанциального нашей мыслящей
derselben ganz außer den Inbegriff der
сущности заключать о ее природе,
Erfahrung hinausfällt, zu schließen.
поскольку знание о последней находится
целиком за пределами всей совокупности
опыта.
47
47
Dieses denkende Selbst (die Seele) mag nun Это мыслящее Я (душу) можно, пожалуй,
aber auch als das letzte Subjekt des
называть субстанцией как субъект
Denkens, was selbst nicht weiter als
мышления в последней инстанции,
Prädikat eines andern Dinges vorgestellt
который уже не может быть представлен
werden kann, Substanz heißen: so bleibt
как предикат другой вещи; но понятие
dieser Begriff doch gänzlich leer, und ohne
это остается совершенно пустым и без
alle Folgen, wenn nicht von ihm die
всяких последствий, если нельзя доказать
sich immer nur als die Wirkung einer Kraft
vorstellen muß, dazu uns das Subjekt fehlt.
Beharrlichkeit als das, was den Begriff der
Substanzen in der Erfahrung fruchtbar
macht, bewiesen werden kann.
Die Beharrlichkeit kann aber niemals aus
dem Begriffe einer Substanz, als eines
Dinges an sich, sondern nur zum Behuf der
Erfahrung bewiesen werden. Dieses ist bei
der ersten Analogie der Erfahrung
hinreichend dargetan worden, (Kritik S. 182
[B 224]) und, will man sich diesem Beweise
nicht ergeben, so darf man nur den Versuch
selbst anstellen, ob es gelingen werde, aus
dem Begriffe eines Subjekts, was selbst
nicht als Prädikat eines andern Dinges
existiert, zu beweisen, daß sein Dasein
durchaus beharrlich sei, und daß es, weder
an sich selbst, noch durch irgendeine
Naturursache entstehen, oder vergehen
könne. Dergleichen synthetische Sätze a
priori können niemals an sich selbst,
sondern jederzeit nur in Beziehung auf
Dinge als Gegenstände einer möglichen
Erfahrung bewiesen werden.
48
Wenn wir also aus dem Begriffe der Seele
als Substanz auf Beharrlichkeit derselben
schließen wollen: so kann dieses von ihr
doch nur zum Behuf möglicher Erfahrung,
und nicht von ihr als einem Dinge an sich
selbst und über alle mögliche Erfahrung
hinaus gelten. Nun ist die subjektive
Bedingung aller unserer möglichen
Erfahrung das Leben: folglich kann nur auf
die Beharrlichkeit der Seele im Leben
geschlossen werden, denn der Tod des
Menschen ist das Ende aller Erfahrung, was
die Seele als einen Gegenstand derselben
betrifft, wofern nicht das Gegenteil dargetan
wird, als wovon eben die Frage ist. Also
kann die Beharrlichkeit der Seele nur im
Leben des Menschen (deren Beweis man
uns wohl schenken wird) aber nicht nach
dem Tode (als woran uns eigentlich gelegen
ist) dargetan werden, und zwar aus dem
allgemeinen Grunde, weil der Begriff der
Substanz, sofern er mit dem Begriff der
Beharrlichkeit als notwendig verbunden
angesehen werden soll, dieses nur nach
einem Grundsatze möglicher Erfahrung und
also auch nur zum Behuf derselben sein
kann [19].
49
его постоянность как то, что делает
плодотворным в опыте понятие
субстанций.
Но постоянность никогда нельзя доказать
из понятия субстанции как вещи самой
по себе, ее можно доказать только для
опыта. Это в достаточной мере доказано
в первой аналогии опыта ("Критика
чистого разума", стр. 182); кого же это
доказательство не убедит, тот пусть сам
попробует, исходя из понятия субъекта,
который сам существует не как предикат
другой вещи, доказать, что его
существование безусловно постоянно и
не может возникнуть или исчезнуть ни
само собой, ни от какой-либо
естественной причины. Такие априорные
синтетические положения могут быть
доказаны не сами по себе, а только по
отношению к вещам как предметам
возможного опыта.
48
Итак, если мы намерены заключать от
понятия души как субстанции к ее
постоянности, то это может быть
правильно для возможного опыта, а не
для нее как вещи самой по себе и за
пределами всякого возможного опыта.
Но субъективное условие всякого нашего
возможного опыта есть жизнь;
следовательно, можно заключить о
постоянстве души лишь в жизни, так как
смерть человека есть конец всякого
опыта, а потому и конец души как
предмета опыта, если только не будет
доказано противное, в чем как раз и
заключается вопрос. Таким образом,
можно доказать постоянность души лишь
при жизни человека (этого
доказательства от нас, конечно, не
потребуют), но не после его смерти (а
это-то, собственно, нам и нужно), а
именно на том общем основании, что
понятие субстанции, поскольку оно
должно рассматриваться как необходимо
связанное с понятием постоянности,
можно так рассматривать лишь исходя из
основоположения возможного опыта и,
следовательно, только для опыта.
49
Daß unseren äußeren Wahrnehmungen
etwas Wirkliches außer uns nicht bloß
korrespondiere, sondern auch
korrespondieren müsse, kann gleichfalls
niemals als Verknüpfung der Dinge an sich
selbst, wohl aber zum Behuf der Erfahrung
bewiesen werden. Dieses will soviel sagen:
daß etwas auf empirische Art, mithin als
Erscheinung im Raume außer uns sei, kann
man gar wohl beweisen; denn mit andern
Gegenständen, als denen, die zu einer
möglichen Erfahrung gehören, haben wir es
nicht zu tun, ebendarum, weil sie uns in
keiner Erfahrung gegeben werden können,
und also vor uns nichts sind. Empirisch
außer mir ist das, was im Raume angeschaut
wird, und da dieser samt allen
Erscheinungen, die er enthält, zu den
Vorstellungen gehört, deren Verknüpfung
nach Erfahrungsgesetzen ebensowohl ihre
objektive Wahrheit beweiset, als die
Verknüpfung der Erscheinungen des innern
Sinnes die Wirklichkeit meiner Seele (als
eines Gegenstandes des innern Sinnes), so
bin ich mir vermittelst der äußern Erfahrung
ebensowohl der Wirklichkeit der Körper, als
äußerer Erscheinungen im Raume, wie
vermittelst der innern Erfahrung des Daseins
meiner Seele in der Zeit bewußt, die ich
auch nur, als einen Gegenstand des innern
Sinnes, durch Erscheinungen, die einen
innern Zustand ausmachen, erkenne, und
wovon mir das Wesen an sich selbst, das
diesen Erscheinungen zum Grunde liegt,
unbekannt ist. Der Cartesianische Idealism
unterscheidet also nur äußere Erfahrung
vom Traume, und die Gesetzmäßigkeit als
ein Kriterium der Wahrheit der erstern von
der Regellosigkeit und dem falschen Schein
des letztern.
Er setzt in beiden Raum und Zeit als
Bedingungen des Daseins der Gegenstände
voraus, und frägt nur, ob die Gegenstände
äußerer Sinne wirklich im Raum anzutreffen
seien, die wir darin im Wachen setzen,
sowie der Gegenstand des innern Sinnes, die
Seele, wirklich in der Zeit ist, d. i. ob
Erfahrung sichere Kriterien der
Unterscheidung von Einbildung bei sich
führe. Hier läßt sich der Zweifel nun leicht
heben, und wir heben ihn auch jederzeit im
Что нашим внешним восприятиям не
только соответствует, но и должно
соответствовать нечто действительное
вне нас,- это также нельзя доказать как
связь вещей самих по себе, но может
быть доказано для опыта. Это значит:
можно вполне доказать, что нечто
существует вне нас эмпирическим
образом, стало быть, как явление в
пространстве; ибо с другими предметами,
не относящимися к возможному опыту,
мы не имеем дела именно потому, что
они не могут быть нам даны ни в каком
опыте и, следовательно, для нас они
ничто. Эмпирически вне меня находится
то, что созерцается в пространстве;
пространство же вместе со всеми
содержащимися в нем явлениями
принадлежит к представлениям, связь
между которыми по законам опыта
доказывает их объективную истинность
точно так же, как связь между явлениями
внутреннего чувства доказывает
действительность моей души (как
предмета внутреннего чувства); вот
почему посредством внешнего опыта я
сознаю действительность тел как
внешних явлений в пространстве точно
так же, как посредством внутреннего
опыта я сознаю существование моей
души во времени; ведь и душу свою как
предмет внутреннего чувства я познаю
лишь через явления, составляющие
внутреннее состояние, а сущность сама
по себе, лежащая в основе этих явлений,
мне неизвестна. Картезианский идеализм
отличает лишь внешний опыт от
сновидения и закономерность как
критерий истины первого - от
беспорядочной и ложной видимости
второго.
Он в обоих предполагает пространство и
время как условия существования
предметов и спрашивает только,
находятся ли действительно в
пространстве те предметы внешних
чувств, которые мы там помещаем во
время бодрствования, так же как предмет
внутреннего чувства - душа действительно существует во времени, т.
е. содержит ли опыт верные критерии для
различения [действительности] от
воображения. Здесь сомнение легко
разрешается, и мы его всегда разрешаем в
повседневной жизни тем, что исследуем
связь между явлениями в пространстве и
времени по общим законам опыта, и если
представление о внешних вещах
полностью соответствует этим законам,
то мы не можем сомневаться, что оно
составляет истинный опыт. Так как
явления рассматриваются как явления
только по их связи в опыте, то
материальный идеализм опровергается
очень легко; что тела существуют вне нас
(в пространстве),- это такой же
достоверный опыт, как и то, что я сам
существую согласно представлению
внутреннего чувства (во времени). В
самом деле, понятие вне нас означает
только существование в пространстве.
Da aber das Ich, in dem Satze: Ich bin, nicht Но так как Я в положении Я существую
bloß den Gegenstand der innern
означает не только предмет внутреннего
Anschauung (in der Zeit), sondern das
созерцания (во времени), но и субъект
Subjekt des Bewußtseins, sowie Körper
сознания, точно так же как тело означает
nicht bloß die äußere Anschauung (im
не только внешнее созерцание (в
Raume), sondern auch das Ding an sich
пространстве), но и лежащую в основе
selbst bedeutet, was dieser Erscheinung zum этого явления вещь самое по себе, то
Grunde liegt, so kann die Frage: ob die
можно без колебания ответить
Körper (als Erscheinungen des äußern
отрицательно на вопрос, существуют ли
Sinnes) außer meinen Gedanken als Körper тела (как явления внешнего чувства) вне
in der Natur existieren, ohne alles Bedenken моих мыслей как тела в природе; но
verneinet werden; aber darin verhält es sich точно так же отрицательно должно
gar nicht anders mit der Frage, ob ich selbst ответить и на вопрос, существую ли я сам
als Erscheinung des innern Sinnes (Seele
как явление внутреннего чувства (душа,
nach der empirischen Psychologie) außer
согласно эмпирической психологии) вне
meiner Vorstellungskraft in der Zeit
моей способности представления во
existiere, denn diese muß ebensowohl
времени. Таким образом, все, будучи
verneinet werden. Auf solche Weise ist
сведено к своему истинному значению,
alles, wenn es auf seine wahre Bedeutung
разрешается и делается достоверным.
gebracht wird, entschieden und gewiß. Der
Формальный идеализм (иначе названный
formale Idealism (sonst von mir
мною трансцендентальным)
transszendentale genannt) hebt wirklich den действительно опровергает
materiellen oder Cartesianischen auf. Denn
материальный, или картезианский; ведь
wenn der Raum nichts als eine Form meiner если пространство есть не что иное, как
Sinnlichkeit ist, so ist er als Vorstellung in
форма моей чувственности, то оно как
mir ebenso wirklich, als ich selbst, und es
представление во мне так же
kommt nur noch auf die empirische
действительно, как я сам, и остается
Wahrheit der Erscheinungen in demselben
только вопрос об эмпирической истине
an. Ist das aber nicht, sondern der Raum und явлений в пространстве. Если же это не
Erscheinungen in ihm sind etwas außer uns
так, а пространство и явления в нем суть
Existierendes, so können alle Kriterien der
нечто вне нас существующее, то все
Erfahrung außer unserer Wahrnehmung
критерии опыта вне нашего восприятия
niemals die Wirklichkeit dieser Gegenstände никогда не могут доказать
gemeinen Leben dadurch, daß wir die
Verknüpfung der Erscheinungen in beiden
nach allgemeinen Gesetzen der Erfahrung
untersuchen, und können, wenn die
Vorstellung äußerer Dinge damit
durchgehends übereinstimmt, nicht
zweifeln, daß sie nicht wahrhafte Erfahrung
ausmachen sollten. Der materiale Idealism,
da Erscheinungen als Erscheinungen nur
nach ihrer Verknüpfung in der Erfahrung
betrachtet werden, läßt also sich sehr leicht
heben, und es ist eine ebenso sichere
Erfahrung, daß Körper außer uns (im
Raume) existieren, als daß ich selbst, nach
der Vorstellung des innern Sinnes (in der
Zeit) da bin. Denn der Begriff: außer uns,
bedeutet nur die Existenz im Raume.
außer uns beweisen.
50 II. Kosmologische Ideen (Krit. S. 405
u. f. [B 432f.])
Dieses Produkt der reinen Vernunft in ihrem
transszendenten Gebrauch ist das
merkwürdigste Phänomen derselben,
welches auch unter allen am kräftigsten
wirkt, die Philosophie aus ihrem
dogmatischen Schlummer zu erwecken und
sie zu dem schweren Geschäfte der Kritik
der Vernunft selbst zu bewegen.
Ich nenne diese Idee deswegen
kosmologisch, weil sie ihr Objekt jederzeit
nur in der Sinnenwelt nimmt, auch keine
andere als die, deren Gegenstand ein Objekt
der Sinne ist, braucht, mithin sofern
einheimisch und nicht transszendent,
folglich bis dahin noch keine Idee ist;
dahingegen, die Seele sich als eine einfache
Substanz denken, schon so viel heißt, als
sich einen Gegenstand denken (das
Einfache), dergleichen den Sinnen gar nicht
vorgestellt werden können. Demungeachtet
erweitert doch die kosmologische Idee die
Verknüpfung des Bedingten mit seiner
Bedingung (diese mag mathematisch oder
dynamisch sein) so sehr, daß Erfahrung ihr
niemals gleichkommen kann, und ist also in
Ansehung dieses Punkts immer eine Idee,
deren Gegenstand niemals adäquat in
irgendeiner Erfahrung gegeben werden
kann.
51
Zuerst zeigt sich hier der Nutzen eines
Systems der Kategorien so deutlich und
unverkennbar, daß, wenn es auch nicht
mehrere Beweistümer desselben gäbe, dieser
allein ihre Unentbehrlichkeit im System der
reinen Vernunft hinreichend dartun würde.
Es sind solcher transszendenten Ideen nicht
mehr als vier, so viel als Klassen der
Kategorien; in jeder derselben aber gehen
sie nur auf die absolute Vollständigkeit der
Reihe der Bedingungen zu einem gegebenen
Bedingten. Diesen kosmologischen Ideen
gemäß gibt es auch nur viererlei dialektische
Behauptungen der reinen Vernunft, die, da
sie dialektisch sind, dadurch selbst
beweisen, daß einer jeden, nach ebenso
scheinbaren Grundsätzen der reinen
действительность этих предметов вне
нас.
50. II. Космологические идеи
("Критика чистого разума", стр. 405 и
сл.)
Этот продукт чистого разума в его
трансцендентном применении
представляет собой самое удивительное
явление его и всего сильнее содействует
тому, чтобы философия пробудилась от
догматического сна и принялась за
трудное дело критики самого разума.
Я потому называю эту идею
космологической, что она всегда берет
свой объект только в чувственно
воспринимаемом мире и не нуждается ни
и каком ином мире, кроме мира, предмет
которого есть объект чувств, стало быть,
постольку она имманентна и не
трансцендентна, следовательно, пока еще
не есть идея; напротив, мыслить себе
душу как простую субстанцию - это уже
значит мыслить себе такой предмет
(простое), какой чувствам никак не
может быть представлен. Но, несмотря на
это, космологическая идея расширяет
связь обусловленного с его условием
(математическим или же динамическим)
настолько, что опыт никогда ей не может
соответствовать, и, таким образом, в этом
отношении она все же есть идея, предмет
которой никогда не может быть дан
адекватно ни в каком опыте.
51
Прежде всего польза системы категорий
здесь столь очевидна и несомненна, что,
если бы и не было многих других
доказательств, одно это достаточно бы
доказывало необходимость категорий в
системе чистого разума. Такого рода
трансцендентных идей не более чем
четыре - столько же, сколько классов
категорий; но в каждом классе они имеют
в виду только абсолютную полноту ряда
условий для данного обусловленного. В
соответствии с этими космологическими
идеями имеется только четыре вида
диалектических утверждений чистого
разума, каждому из которых, как
диалектическому, противостоит
противоречащее ему утверждение,
Vernunft, ein ihm widersprechender
entgegensteht, welchen Widerstreit keine
metaphysische Kunst der subtilsten
Distinktion verhüten kann, sondern die den
Philosophen nötigt, zu den ersten Quellen
der reinen Vernunft selbst zurückzugehen.
Diese nicht etwa beliebig erdachte, sondern
in der Natur der menschlichen Vernunft
gegründete, mithin unvermeidliche und
niemals ein Ende nehmende Antinomie,
enthält nun folgende vier Sätze samt ihren
Gegensätzen.
1. Satz
Die Welt hat der Zeit und dem Raum nach
einen Anfang (Grenze)
Gegensatz
Die Welt ist der Zeit und dem Raum nach
unendlich
2. Satz
Alles in der Welt besteht aus dem Einfachen
Gegensatz
Es ist nichts Einfaches, sondern alles ist
zusammengesetzt
3. Satz
Es gibt in der Welt Ursachen durch Freiheit
Gegensatz
Es ist keine Freiheit, sondern alles ist Natur
4. Satz
In der Reihe der Weltursachen ist irgendein
notwendiges Wesen
Gegensatz
Es ist in ihr nichts notwendiges, sondern in
dieser Reihe ist alles zufällig
52
Hier ist nun das seltsamste Phänomen der
menschlichen Vernunft, wovon sonst kein
Beispiel in irgendeinem andern Gebrauch
derselben gezeigt werden kann. Wenn wir,
wie es gewöhnlich ugeschieht, uns die
Erscheinungen der Sinnenwelt als Dinge an
sich selbst denken, wenn wir die Grundsätze
ihrer Verbindung als allgemein von Dingen
an sich selbst und nicht bloß von der
Erfahrung geltende Grundsätze annehmen,
wie denn dieses ebenso gewöhnlich, ja ohne
unsre Kritik unvermeidlich ist: so tut sich
ein nicht vermuteter Widerstreit hervor, der
niemals auf dem gewöhnlichen
dogmatischen Wege beigelegt werden kann,
weil sowohl Satz als Gegensatz durch gleich
einleuchtende klare und unwiderstehliche
Beweise dargetan werden können, – denn
исходящее из такого же мнимого
основоположения чистого разума; и это
противоречие нельзя предотвратить
никаким метафизическим искусством
тончайшего различения, оно заставляет
философа обратиться к первоисточникам
самого чистого разума. Эта антиномия,
не выдуманная произвольно, а
основанная в природе человеческого
разума, стало быть, неизбежная и
бесконечная, содержит следующие
четыре тезиса с их антитезисами:
1 Тезис:
Мир имеет начало (границу) во времени
и в пространстве.
Антитезис:
Мир во времени и в пространстве
бесконечен.
2 Тезис:
Все в мире состоит из простого.
Антитезис:
Нет ничего простого, все сложно
3 Тезис:
В мире существуют свободные причины.
Антитезис:
Нет никакой свободы, все есть природа.
4 Тезис:
В ряду причин мира есть некая
необходимая сущность.
Антитезис:
В этом ряду нет ничего необходимого,
все в нем случайно.
52а
Здесь мы видим удивительнейшее
явление человеческого разума, не
имеющее ничего подобного этому ни в
каком другом применении разума. Когда
мы, как это обычно случается, мыслим
себе явления чувственно
воспринимаемого мира как вещи сами по
себе, когда мы (считаем принципы их
связи не значимыми только для опыта, а
общезначимыми для вещей самих по
себе, что, впрочем, столь обычно, а без
нашей критики даже неизбежно,- то
неожиданно обнаруживается
противоречие, неустранимое обычным,
догматическим путем, так как и тезис, и
антитезис можно доказать одинаково
ясными и неопровержимыми
доказательствами - за правильность их
vor die Richtigkeit aller dieser Beweise
verbürge ich mich, – und die Vernunft sich
also mit sich selbst entzweit sieht, ein
Zustand, über den der Skeptiker frohlockt,
der kritische Philosoph aber in Nachdenken
und Unruhe versetzt werden muß.
52b
Man kann in der Metaphysik auf mancherlei
Weise herumpfuschen, ohne eben zu
besorgen, daß man auf Unwahrheit werde
betreten werden. Denn wenn man sich nur
nicht selbst widerspricht, welches in
synthetischen, obgleich gänzlich erdichteten
Sätzen gar wohl möglich ist: so können wir
in allen solchen Fällen, wo die Begriffe, die
wir verknüpfen, bloße Ideen sind, die gar
nicht (ihrem ganzen Inhalte nach) in der
Erfahrung gegeben werden können, niemals
durch Erfahrung widerlegt werden. Denn
wie wollten wir es durch Erfahrung
ausmachen: ob die Welt von Ewigkeit her
sei, oder einen Anfang habe, ob Materie ins
Unendliche teilbar sei, oder aus einfachen
Teilen bestehe. Dergleichen Begriffe lassen
sich in keiner, auch der größtmöglichen
Erfahrung geben, mithin die Unrichtigkeit
des behauptenden oder verneinenden Satzes
durch diesen Probierstein nicht entdecken.
Der einzige mögliche Fall, da die Vernunft
ihre geheime Dialektik, die sie fälschlich vor
Dogmatik ausgibt, wider ihren Willen
offenbarete, wäre der, wenn sie auf einen
allgemein zugestandnen Grundsatz eine
Behauptung gründete, und aus einem andern
ebenso beglaubigten mit der größten
Richtigkeit der Schlußart gerade das
Gegenteil folgerte.
всех я ручаюсь; и разум, таким образом,
видит себя в разладе с самим собой состояние, радующее скептика,
критического же философа повергающее
в раздумье и беспокойство.
52в
В метафизике можно нести всякий вздор,
не опасаясь быть уличенным во лжи.
Если только не противоречить самому
себе - что вполне возможно в
синтетических, хотя бы и всецело
выдуманных, положениях,- то никогда не
можешь быть опровергнут опытом во
всех тех случаях, когда связываемые
тобой понятия суть чистые идеи, которые
никак не могут (по всему своему
содержанию) быть даны в опыте. Как
можно, в самом деле, решить на опыте:
существует ли мир от вечности или же
имеет начало? делима ли материя до
бесконечности или же состоит из
простых частей? Такие понятия но могут
быть даны ни в каком, даже максимально
возможном, опыте; стало быть,
неправильность утвердительного или
отрицательного положения не может
быть обнаружена этим критерием.
Разум мог бы невольно открыть свою
тайную диалектику, которую он
ошибочно выдает за догматику, лишь в
том единственно возможном случае, если
бы он ссылался на утверждение, исходя
из одного общепризнанного
основоположения, а из другого столь же
достоверного основоположения выводил
бы с наибольшей логической
правильностью прямо противоположное
утверждение.
Hier ist also ein entscheidender Versuch, der Здесь, таким образом, мы имеем
uns notwendig eine Unrichtigkeit entdecken решительную попытку, которая
muß, die in den Voraussetzungen der
необходимо должна нам обнаружить
Vernunft verborgen liegt [20].
неправильность, скрытую в
предположениях разума .
Von zwei einander widersprechenden Sätzen
können nicht alle beide falsch sein, außer,
wenn der Begriff selbst widersprechend ist,
der beiden zum Grunde liegt; z. B. die zwei
Sätze: ein viereckichter Zirkel ist rund, und
ein viereckichter Zirkel ist nicht rund, sind
beide falsch. Denn was den ersten betrifft,
so ist es falsch, daß der genannte Zirkel rund
sei, weil er viereckicht ist; es ist aber auch
falsch, daß er nicht rund, d. i. eckicht sei,
weil er ein Zirkel ist. Denn darin besteht
eben das logische Merkmal der
Unmöglichkeit eines Begriffs, daß unter
desselben Voraussetzung zwei
widersprechende Sätze zugleich falsch sein
würden, mithin, weil kein Drittes zwischen
ihnen gedacht werden kann, durch jenen
Begriff gar nichts gedacht wird.
52c
Nun liegt den zwei ersteren Antinomien, die
ich mathematische nenne, weil sie sich mit
der Hinzusetzung oder Teilung des
Gleichartigen beschäftigen, ein solcher
widersprechender Begriff zum Grunde; und
daraus erkläre ich, wie es zugehe: daß
Thesis sowohl als Antithesis bei beiden
falsch sind.
Wenn ich von Gegenständen in Zeit und
Raum rede, so rede ich nicht von Dingen an
sich selbst, darum, weil ich von diesen
nichts weiß, sondern nur von Dingen in der
Erscheinung, d. i. von der Erfahrung, als
einer besondern Erkenntnisart der Objekte,
die dem Menschen allein vergönnet ist. Was
ich nun im Raume oder in der Zeit denke,
von dem muß ich nicht sagen: daß es an sich
selbst, auch ohne diesen meinen Gedanken,
im Raume und der Zeit sei; denn da würde
ich mir selbst widersprechen; weil Raum
und Zeit, samt den Erscheinungen in ihnen,
nichts an sich selbst und außer meinen
Vorstellungen Existierendes, sondern selbst
nur Vorstellungsarten sind, und es offenbar
widersprechend ist, zu sagen, daß eine bloße
Vorstellungsart auch außer unserer
Vorstellung existiere. Die Gegenstände also
der Sinne existieren nur in der Erfahrung;
dagegen auch ohne dieselbe, oder vor ihr,
ihnen eine eigene vor sich bestehende
Existenz zu geben, heißt soviel, als sich
vorstellen, Erfahrung sei auch ohne
Erfahrung, oder vor derselben wirklich.
Wenn ich nun nach der Weltgröße, dem
Raume und der Zeit nach, frage, so ist es vor
alle meine Begriffe ebenso unmöglich zu
sagen, sie sei unendlich, als sie sei endlich.
Denn keines von beiden kann in der
Erfahrung enthalten sein, weil weder von
einem unendlichen Raume, oder unendlicher
verflossener Zeit, noch der Begrenzung der
52с
Такого рода противоречивое понятие
лежит в основе двух первых антиномий,
которые я называю математическими, так
как они занимаются добавлением или
делением однородного; из этого я
объясняю, каким образом у обеих тезис и
антитезис одинаково ложны.
Когда я говорю о предметах во времени и
пространстве, то я говорю не о вещах
самих по себе, о которых я ничего не
знаю, а о вещах в явлении, т. е. об опыте
г как особом виде познания объектов,
единственно доступном человеку. Что я
мыслю в пространстве или во времени,- о
том я не могу сказать, что оно само по
себе, без этих моих мыслей, существует в
пространстве и времени; ведь тогда я
буду себе противоречить, так как
пространство и время со всеми
явлениями в них - это не есть нечто
существующее само по себе и вне моих
представлений, они сами лишь способы
представления, утверждение, что способ
представления существует и не нашего
представления, явно противоречиво.
Предметы чувств, таким образом,
существуют лишь в опыте; приписывать
же им собственное, самостоятельное
существование помимо опыта и до него значит представлять себе, что опыт
действителен и без опыта или до него.
Если я теперь спрашиваю о величине
мира по пространству и времени, то для
всех моих понятий так же невозможно
признать мир бесконечным, как и
конечным. Ведь ни то ни другое не
может содержаться в опыте, так как опыт
невозможен ни относительно
бесконечного пространства или
Welt durch einen leeren Raum, oder eine
vorhergehende leere Zeit, Erfahrung
möglich ist; das sind nur Ideen. Also müßte
diese, auf die eine oder die andre Art
bestimmte Größe der Welt in ihr selbst
liegen, abgesondert von aller Erfahrung.
Dieses widerspricht aber dem Begriffe einer
Sinnenwelt, die nur ein Inbegriff der
Erscheinung ist, deren Dasein und
Verknüpfung nur in der Vorstellung,
nämlich der Erfahrung, stattfindet, weil sie
nicht Sache an sich, sondern selbst nichts als
Vorstellungsart ist. Hieraus folgt, daß, da
der Begriff einer vor sich existierenden
Sinnenwelt in sich selbst widersprechend ist,
die Auflösung des Problems wegen ihrer
Größe auch jederzeit falsch sein werde, man
mag sie nun bejahend oder verneinend
versuchen.
Ebendieses gilt von der zweiten Antinomie,
die die Teilung der Erscheinungen betrifft.
Denn diese sind bloße Vorstellungen, und
die Teile existieren bloß in der Vorstellung
derselben, mithin in der Teilung, d. i. in
einer möglichen Erfahrung, darin sie
gegeben werden, und jene geht daher nur
soweit, als diese reicht. Anzunehmen, daß
eine Erscheinung, z. B. die des Körpers, alle
Teile vor aller Erfahrung an sich selbst
enthalte, zu denen nur immer mögliche
Erfahrung gelangen kann, heißt: einer
bloßen Erscheinung, die nur in der
Erfahrung existieren kann, doch zugleich
eine eigene vor Erfahrung vorhergehende
Existenz geben, oder zu sagen, daß bloße
Vorstellungen da sind, ehe sie in der
Vorstellungskraft angetroffen werden,
welches sich widerspricht, und mithin auch
jede Auflösung der mißverstandnen
Aufgabe, man mag darinne behaupten, die
Körper bestehen an sich aus unendlich viel
Teilen oder einer endlichen Zahl einfacher
Teile.
53
In der ersten Klasse der Antinomie (der
mathematischen) bestand die Falschheit der
Voraussetzung darin: daß, was sich
widerspricht (nämlich Erscheinung als
бесконечного протекшего времени, ни
относительно ограниченности мира
пустым пространством или
предшествующим пустым временем; это
все лишь идеи. Таким образом, величина
мира, определенная так или иначе,
должна была бы заключаться в нем
самом независимо от всякого опыта. Но
это противоречит понятию чувственно
воспринимаемого мира, который есть
лишь совокупность являющегося,
существование и связь которого имеют
место только в представлении, а именно в
опыте, ибо само оно есть не вещь в себе,
а лишь способ представления. Отсюда
следует, что так как понятие
самостоятельно существующего
чувственно воспринимаемого мира
противоречит самому себе, то решение
вопроса о величине этого мира всегда
будет ложным, как бы ни пытались
ответить на него - утвердительно или
отрицательно.
То же самое относится и ко второй
антиномии, касающейся деления
явлений. В самом деле, явления суть
лишь представления и части существуют
только в о них, стало быть, в делении, т.
е. в возможном опыте, в котором они
даются, и деление не может идти дальше
этого опыта. Принимать, что явление,
например явление тела, содержит само но
себе до всякого опыта все части, до
которых только может дойти возможный
опыт,- значит придавать явлению,
могущему существовать только в опыте,
также и собственное, предшествующее
опыту существование или утверждать,
что представления существуют до того,
как они имеются в способности
представления, что противоречит самому
себе, а стало быть, нелепо также всякое
разрешение этой ложно понятой задачи,
утверждают ли при этом, что тела сами
по себе состоят из бесконечно многих
частей или же из конечного числа
простых частей.
53
В первом классе антиномии
(математическом) ложность предпосылки
состояла в том, что противоречащее себе
(а именно явление как вещь сама по себе)
Sache an sich selbst) als vereinbar in einem
Begriffe vorgestellt wurde. Was aber die
zweite, nämlich dynamische Klasse der
Antinomie betrifft, so besteht die Falschheit
der Voraussetzung darin: daß, was vereinbar
ist, als widersprechend vorgestellt wird,
folglich, da im ersteren Falle alle beide
einander entgegengesetzte Behauptungen
falsch waren, hier wiederum solche, die
durch bloßen Mißverstand einander
entgegengesetzt werden, alle beide wahr
sein können.
Die mathematische Verknüpfung nämlich
setzt notwendig Gleichartigkeit des
Verknüpften (im Begriffe der Größe)
voraus, die dynamische erfordert dieses
keinesweges. Wenn es auf die Größe des
Ausgedehnten ankommt, so müssen alle
Teile unter sich, und mit dem Ganzen
gleichartig sein; dagegen in der
Verknüpfung der Ursache und Wirkung
kann zwar auch Gleichartigkeit angetroffen
werden, aber sie ist nicht notwendig; denn
der Begriff der Kausalität (vermittelst
dessen durch Etwas etwas ganz davon
Verschiedenes gesetzt wird) erfordert sie
wenigstens nicht.
Würden die Gegenstände der Sinnenwelt vor
Dinge an sich selbst genommen, und die
oben angeführte Naturgesetze vor Gesetze
der Dinge an sich selbst, so wäre der
Widerspruch unvermeidlich. Ebenso, wenn
das Subjekt der Freiheit gleich den übrigen
Gegenständen als bloße Erscheinung
vorgestellt würde, so könnte ebensowohl der
Widerspruch nicht vermieden werden, denn
es würde ebendasselbe von einerlei
Gegenstande in derselben Bedeutung
zugleich bejahet und verneinet werden. Ist
aber Naturnotwendigkeit bloß auf
Erscheinungen bezogen, und Freiheit bloß
auf Dinge an sich selbst, so entspringt kein
Widerspruch, wenn man gleich beide Arten
von Kausalität annimmt, oder zugibt, so
schwer oder unmöglich es auch sein möchte,
die von der letzteren Art begreiflich zu
machen.
In der Erscheinung ist jede Wirkung eine
Begebenheit oder etwas, das in der Zeit
geschieht; vor ihr muß, nach dem
allgemeinen Naturgesetze, eine Bestimmung
der Kausalität ihrer Ursache (ein Zustand
представлялось соединимым в одном
понятии. Что касается второго, а именно
динамического класса антиномии, то
ложность предпосылки состоит здесь в
том, что соединимое представляется
противоречащим, следовательно, в
первом случае оба противоположных
друг другу утверждения ложны, а здесь,
наоборот, утверждения,
противопоставленные друг другу только
по недоразумению, могут быть оба
истинны.
Именно математическая связь
необходимо предполагает однородность
связываемого (в понятии величины),
динамическая же нисколько этого не
требует. Когда дело идет о величине
протяженного, то все части должны быть
однородны между собой и с целым; в
связи же причины и действия хотя и
бывает однородность, но она не
необходима; ведь понятие причинности
(где посредством одного полагается
нечто другое, совершенно от него
отличное) по крайней мере не требует ее.
Если принять предметы чувственно
воспринимаемого мира за вещи сами по
себе и приведенные выше законы
природы - за законы вещей самих по
себе, то противоречие будет неизбежно.
Точно так же если представлять субъект
свободы подобно прочим предметам
лишь как явление, то также нельзя
избежать противоречия; ведь в таком
случае одновременно утверждали бы и
отрицали одно и то же относительно
одинакового ; предмета в одном и том же
значении. Если же относить
естественную необходимость только к
явлениям, а свободу - только к вещам
самим по себе, то можно без всякого
противоречия признать оба этих вида
причинности, как бы ни было трудно или
невозможно понять свободную
причинность.
В явлении каждое действие есть событие,
или нечто происходящее во времени; ему
должно предшествовать, согласно
всеобщему закону природы, определение
каузальности его причины (то или иное
derselben) vorhergehen, worauf sie nach
einem beständigen Gesetze folgt.
Aber diese Bestimmung der Ursache zur
Kausalität muß auch etwas sein, was sich
eräugnet oder geschieht; die Ursache muß
angefangen haben zu handeln, denn sonst
ließe sich zwischen ihr und der Wirkung
keine Zeitfolge denken. Die Wirkung wäre
immer gewesen, sowie die Kausalität der
Ursache. Also muß unter Erscheinungen die
Bestimmung der Ursache zum Wirken auch
entstanden, und mithin ebensowohl als ihre
Wirkung eine Begebenheit sein, die
wiederum ihre Ursache haben muß, u. s. w.
und folglich Naturnotwendigkeit die
Bedingung sein, nach welcher die wirkende
Ursachen bestimmt werden. Soll dagegen
Freiheit eine Eigenschaft gewisser Ursachen
der Erscheinungen sein, so muß sie,
respective auf die letzteren, als
Begebenheiten, ein Vermögen sein, sie von
selbst (sponte) anzufangen, d. i. ohne daß
die Kausalität der Ursache selbst anfangen
dürfte, und daher keines andern ihren
Anfang bestimmenden Grundes benötiget
wäre. Alsdenn aber müßte die Ursache, ihrer
Kausalität nach, nicht unter
Zeitbestimmungen ihres Zustandes stehen,
d. i. gar nicht Erscheinung sein, d. i. sie
müßte als ein Ding an sich selbst, die
Wirkungen aber allein als Erscheinungen
angenommen werden [21]. Kann man einen
solchen Einfluß der Verstandeswesen auf
Erscheinungen ohne Widerspruch denken,
so wird zwar aller Verknüpfung der Ursache
und Wirkung in der Sinnenwelt
Naturnotwendigkeit anhangen, dagegen
doch derjenigen Ursache, die selbst keine
Erscheinung ist (obzwar ihr zum Grunde
liegt), Freiheit zugestanden, Natur also und
Freiheit ebendemselben Dinge, aber in
verschiedener Beziehung, einmal als
Erscheinung, das andre Mal als einem Dinge
an sich selbst ohne Widerspruch beigelegt
werden können.
Wir haben in uns ein Vermögen, welches
nicht bloß mit seinen subjektiv
bestimmenden Gründen, welche die
Naturursachen seiner Handlungen sind, in
ее состояние), за которым действие
следует по постоянному закону.
Но это определение причины к
действованию (Causalitat) должно быть
также чем-то случающимся, или
происходящим; причина должна начать
действовать, иначе между ней и
действием немыслима была бы никакая
временная последовательность; действие
существовало бы всегда, как и
каузальность причины. Итак, среди
явлений определение причины к
действию также должно возникать, т. е.,
так же как и ее действие, быть событием,
которое опять-таки должно иметь свою
причину, и т. д.; следовательно,
естественная необходимость должна
быть условием, в соответствии с которым
определяются действующие причины.
Если же считать свободу свойством
некоторых причин явлений, то по
отношению к явлениям как событиям она
должна быть способностью начинать их
сама собой (sponte), т. е. так, чтобы
каузальность причины сама не нуждалась
в начале и, следовательно, в другом
основании, это начало. Но тогда причина
по своей каузальности не должна
подчиняться временным определениям
своего состояния, т. е, не должна быть
явлением, т. е. должна быть признана
вещью самой по себе, а одни только
действия - явлениями. Если такое
влияние умопостигаемых сущностей на
явления Можно мыслить без
противоречия, то хотя всякой связи
причины и действия в чувственно
воспринимаемом миро будет присуща
естественная необходимость, однако, с
другой стороны, за той причиной,
которая сама не есть явление (хотя и
лежит в основе явления), будет признана
свобода. Таким образом, природа и
свобода могут без противоречия быть
приписаны одной и той же вещи, но в
различном отношении: в одном случае как явлению, в другом - как вещи самой
по себе.
В нас есть способность, которая, с одной
стороны, связана со своими субъективно
определяющими основаниями,
представляющими собой естественные
Verknüpfung steht, und sofern das
Vermögen eines Wesens ist, das selbst zu
den Erscheinungen gehört, sondern auch auf
objektive Gründe, die bloß Ideen sind,
bezogen wird, sofern sie dieses Vermögen
bestimmen können, welche Verknüpfung
durch Sollen ausgedrückt wird. Dieses
Vermögen heißt Vernunft, und sofern wir
ein Wesen (den Menschen) lediglich nach
dieser objektiv bestimmbaren Vernunft
betrachten, kann es nicht als ein
Sinnenwesen betrachtet werden, sondern die
gedachte Eigenschaft ist die Eigenschaft
eines Dinges an sich selbst, deren
Möglichkeit, wie nämlich das Sollen, was
doch noch nie geschehen ist, die Tätigkeit
desselben bestimme, und Ursache von
Handlungen sein könne, deren Wirkung
Erscheinung in der Sinnenwelt ist, wir gar
nicht begreifen können. Indessen würde
doch die Kausalität der Vernunft in
Ansehung der Wirkungen in der Sinnenwelt
Freiheit sein, sofern objektive Gründe, die
selbst Ideen sind, in Ansehung ihrer als
bestimmend angesehen werden. Denn ihre
Handlung hinge alsdann nicht an
subjektiven, mithin auch keinen
Zeitbedingungen und also auch nicht vom
Naturgesetze ab, das diese zu bestimmen
dient, weil Gründe der Vernunft allgemein,
aus Prinzipien, ohne Einfluß der Umstände
der Zeit oder des Orts, Handlungen die
Regel geben.
Was ich hier anführe, gilt nur als Beispiel
zur Verständlichkeit und gehört nicht
notwendig zu unserer Frage, welche,
unabhängig von Eigenschaften, die wir in
der wirklichen Welt antreffen, aus bloßen
Begriffen entschieden werden muß.
Nun kann ich ohne Widerspruch sagen: alle
Handlungen vernünftiger Wesen, sofern sie
Erscheinungen sind, (in irgendeiner
Erfahrung angetroffen werden) stehen unter
der Naturnotwendigkeit; ebendieselbe
Handlungen aber, bloß respective auf das
vernünftige Subjekt und dessen Vermögen
nach bloßer Vernunft zu handeln, sind frei.
причины ее действий, и постольку она
есть способность существа, которое само
принадлежит к явлениям; с другой
стороны, эта способность соотносится и с
объективными основаниями (которые
суть лишь идеи), поскольку они ее могут
определять; и эта связь выражается через
долженствование. Способность эта
называется разумом, и, поскольку мы
рассматриваем существо (человека)
исключительно с точки зрения этого
объективно определяемого разума, его
нельзя рассматривать как чувственно
воспринимаемое существо: указанное
свойство есть свойство вещи самой по
себе, возможность которого мы никак не
можем понять, т. е. каким образом
должное, которое еще никогда не
случалось, может определять его
деятельность и быть причиной
поступков, действие которой есть
явление в чувственно воспринимаемом
мире. Между тем причинность разума в
отношении действий в чувственно
воспринимаемом мире была бы свободой,
поскольку объективные основания,
которые Вами суть идеи, признаются
определяющими в отношении разума. В
самом деле, действие его зависело бы в
каком случае не от субъективных и, стало
быть, временных условий и,
следовательно, не от закона природы,
служащего для их определения, так как
основания разума вообще дают
действиям правила из принципов без
влияния обстоятельств времени или
места.
Все, что здесь приводится, имеет лишь
значение поясняющего примера и не
относится необходимо к нашему вопросу,
который следует решить, исходя из
одних только понятий независимо от
свойств, обнаруживаемых нами в
действительном мире.
Я могу сказать без противоречия: все
поступки разумных существ, поскольку
они явления (находятся в каком-то
опыте), подчинены естественной
необходимости; но по отношению к
разумному субъекту и его способности
действовать согласно одному только
разуму эти же поступки свободны. В
Denn was wird zur Naturnotwendigkeit
erfodert? Nichts weiter als die
Bestimmbarkeit jeder Begebenheit der
Sinnenwelt nach beständigen Gesetzen,
mithin eine Beziehung auf Ursache in der
Erscheinung, wobei das Ding an sich selbst,
was zum Grunde liegt, und dessen
Kausalität unbekannt bleibt. Ich sage aber:
das Naturgesetz bleibt, es mag nun das
vernünftige Wesen aus Vernunft, mithin
durch Freiheit, Ursache der Wirkungen der
Sinnenwelt sein, oder es mag diese auch
nicht aus Vernunftgründen bestimmen.
Denn, ist das erste, so geschieht die
Handlung nach Maximen, deren Wirkung in
der Erscheinung jederzeit beständigen
Gesetzen gemäß sein wird: ist das zweite,
und die Handlung geschieht nicht nach
Prinzipien der Vernunft, so ist sie den
empirischen Gesetzen der Sinnlichkeit
unterworfen, und in beiden Fällen hängen
die Wirkungen nach beständigen Gesetzen
zusammen; mehr verlangen wir aber nicht
zur Naturnotwendigkeit, ja mehr kennen wir
an ihr auch nicht. Aber im ersten Falle ist
Vernunft die Ursache dieser Naturgesetze,
und ist also frei, im zweiten Falle laufen die
Wirkungen nach bloßen Naturgesetzen der
Sinnlichkeit, darum, weil die Vernunft
keinen Einfluß auf sie ausübt: sie, die
Vernunft, wird aber darum nicht selbst
durch die Sinnlichkeit bestimmt, (welches
unmöglich ist) und ist daher auch in diesem
Falle frei. Die Freiheit hindert also nicht das
Naturgesetz der Erscheinungen, so wenig
wie dieses der Freiheit des praktischen
Vernunftgebrauchs, der mit Dingen an sich
selbst, als bestimmenden Gründen, in
Verbindung steht, Abbruch tut.
Hiedurch wird also die praktische Freiheit,
nämlich diejenige, in welcher die Vernunft
nach objektiv-bestimmenden Gründen
Kausalität hat, gerettet, ohne daß der
Naturnotwendigkeit in Ansehung
ebenderselben Wirkungen als
Erscheinungen, der mindeste Eintrag
geschieht. Ebendieses kann auch zur
Erläuterung desjenigen, was wir wegen der
самом деле, что требуется для
естественной необходимости? Только то,
чтобы каждое событие в чувственно
воспринимаемом мире определялось
постоянными законами, стало быть,
имело отношение к какой-то причине в
явлении, причем лежащая в основе вещь
сама по себе и ее каузальность остаются
неизвестными. Но я говорю: закон
природы остается, все равно, есть ли
разумное существо причина действий в
чувственно воспринимаемом миро,
[проистекающих] из разума, стало быть
через свободу, или же действия не
определяются разумными основаниями.
Ведь в первом случае поступок
совершается согласно максимам,
действие которых в явлении всегда
сообразуется с постоянными законами;
во втором же случае, когда поступок
совершается не по принципам разума, он
подчинен эмпирическим законам
чувственности,- и в обоих случаях
действия связаны между собой согласно
постоянным законам, а ведь большего мы
и не требуем от естественной
необходимости, да большего в ней и не
знаем. Но в первом случае разум есть
причина этих законов природы и,
следовательно, свободен, во втором же
случае действия происходят по одним
лишь естественным законам
чувственности, потому что разум ни
оказывает на них никакого влияния; но
сам разум в силу этого вовсе не
определяется чувственностью (что
невозможно), а потому и в этом случае
свободен. Итак, свобода не препятствует
закону явлений природы, равно как и
этот закон не нарушает свободы
практического применения разума,
которое связано с вещами самими по себе
как определяющими основаниями.
Этим, стало быть, сохраняется
практическая свобода, а именно та, в
которой разум обладает каузальностью
согласно объективно определяющим
основаниям, при этом не наносится
никакого ущерба естественной
необходимости тех же действий как
явлений. Это же может служить для
пояснения того, что мы говорили о
transszendentalen Freiheit und deren
Vereinbarung mit Naturnotwendigkeit (in
demselben Subjekte, aber nicht in einer und
derselben Beziehung genommen) zu sagen
hatten, dienlich sein. Denn was diese
betrifft, so ist ein jeder Anfang der
Handlung eines Wesens aus objektiven
Ursachen, respective auf diese bestimmende
Gründe, immer ein erster Anfang, obgleich
dieselbe Handlung in der Reihe der
Erscheinungen nur ein subalterner Anfang
ist, vor welchem ein Zustand der Ursache
vorhergehen muß, der sie bestimmt und
selbst ebenso von einer nah vorhergehenden
bestimmt wird: so daß man sich an
vernünftigen Wesen, oder überhaupt an
Wesen, sofern ihre Kausalität in ihnen als
Dingen an sich selbst bestimmt wird, ohne
in Widerspruch mit Naturgesetzen zu
geraten, ein Vermögen denken kann, eine
Reihe von Zuständen von selbst anzufangen.
Denn das Verhältnis der Handlung zu
objektiven Vernunftgründen ist kein
Zeitverhältnis: hier geht das, was die
Kausalität bestimmt, nicht der Zeit nach vor
der Handlung vorher, weil solche
bestimmende Gründe nicht Beziehung der
Gegenstände auf Sinne, mithin nicht auf
Ursachen in der Erscheinung, sondern
bestimmende Ursachen, als Dinge an sich
selbst, die nicht unter Zeitbedingungen
stehen, vorstellen. So kann die Handlung in
Ansehung der Kausalität der Vernunft als
ein erster Anfang, in Ansehung der Reihe
der Erscheinungen, aber doch zugleich als
ein bloß subordinierter Anfang angesehen,
und ohne Widerspruch in jenem Betracht als
frei, in diesem (da sie bloß Erscheinung ist)
als der Naturnotwendigkeit unterworfen,
angesehen werden.
Was die vierte Antinomie betrifft, so wird
sie auf ähnliche Art gehoben, wie der
Widerstreit der Vernunft mit sich selbst in
der dritten. Denn, wenn die Ursache in der
Erscheinung, nur von der Ursache der
Erscheinungen, sofern sie als Ding an sich
selbst gedacht werden kann, unterschieden
wird, so können beide Sätze wohl
nebeneinander bestehen, nämlich, daß von
der Sinnenwelt überall keine Ursache (nach
трансцендентальной свободе и ее
совместимости с естественной
необходимостью (в одном и том же
субъекте, но не в одном и том же
отношении). В самом деле, что касается
трансцендентальной свободы, то когда то
или иное существо действует по
объективным причинам, то каждое
начало его поступка всегда есть первое
начало в отношении этих определяющих
оснований, хотя этот же поступок в ряду
явлений есть лишь подчиненное начало,
которому должно предшествовать то или
другое состояние причины,
определяющее этот поступок и само
также определяемое предшествующим
состоянием; так что, не вступая в
противоречие с законами природы,
можно в разумных существах или вообще
в существах, поскольку их причинность
определяется в них как в вещах самих по
себе, мыслить некоторую способность
начинать само собой ряд состояний. Ведь
отношение поступка к объективным
основаниям разума не есть временное
отношение; здесь то, что определяет
причинность, не предшествует по
времени поступку, потому что такие
определяющие основания представляют
не отношение предметов к чувствам,
стало быть, к причинам в явлении, а
определяющие причины как вещи сами
по себе, не подчиненные условиям
времени. Таким образом, в отношении
причинности разума можно поступок
рассматривать как первое начало, а в
отношении [всего] ряда явлений - также
как подчиненное лишь начало, и без
противоречия - в первом отношении как
свободный, во втором же (где поступок
лишь явление) как подчиненный
естественной необходимости.
Что касается четвертой антиномии, то
она разрешается таким же образом, как и
противоречие разума ; с самим собой в
третьей. В самом деле, если причину в
явлении отличают от причины явлений,
лишь поскольку ее можно мыслить как
вещь самое по себе,- то оба положения
могут быть равно допущены; а именно с
одной стороны, что для чувственно
воспринимаемого мира вообще нет
ähnlichen Gesetzen der Kausalität)
stattfinde, deren Existenz schlechthin
notwendig sei, imgleichen andererseits, daß
diese Welt dennoch mit einem notwendigen
Wesen als ihrer Ursache (aber von anderer
Art und nach einem andern Gesetze)
verbunden sei; welcher zween Sätze
Unverträglichkeit lediglich auf dem
Mißverstande beruht, das, was bloß von
Erscheinungen gilt, über Dinge an sich
selbst auszudehnen, und überhaupt beide in
einem Begriffe zu vermengen.
54
Dies ist nun die Aufstellung und Auflösung
der ganzen Antinomie, darin sich die
Vernunft bei der Anwendung ihrer
Prinzipien auf die Sinnenwelt verwickelt
findet, und wovon auch jene (die bloße
Aufstellung) sogar allein schon ein
beträchtliches Verdienst um die Kenntnis
der menschlichen Vernunft sein würde,
wenngleich die Auflösung dieses
Widerstreits den Leser, der hier einen
natürlichen Schein zu bekämpfen hat,
welcher ihm nur neuerlich als ein solcher
vorgestellet worden, nachdem er ihn bisher
immer vor wahr gehalten, noch nicht völlig
befriedigt haben sollte.
Mehr verlange ich jetzt nicht; denn wenn er
sich bei dieser Beschäftigung nur allererst
tief gnug in die Natur der reinen Vernunft
hineingedacht hat, so werden die Begriffe,
durch welche die Auflösung des
Widerstreits der Vernunft allein möglich ist,
ihm schon geläufig sein, ohne welchen
Umstand ich selbst von dem
aufmerksamsten Leser völligen Beifall nicht
erwarten kann.
55 III. Theologische Idee (Kritik S.571 u.
f.)
Die dritte transszendentale Idee, die zu dem
allerwichtigsten, aber, wenn er bloß
spekulativ betrieben wird,
überschwenglichen (transszendenten) und
eben dadurch dialektischen Gebrauch der
Vernunft Stoff gibt, ist das Ideal der reinen
Vernunft. Da die Vernunft hier nicht, wie
bei der psychologischen und
kosmologischen Idee, von der Erfahrung
anhebt, und durch Steigerung der Gründe,
wo möglich, zur absoluten Vollständigkeit
никакой причины (по аналогичным
законам причинности), существование
которой было бы безусловно
необходимо, а с другой стороны, что этот
мир тем не менее связан с некоторой
необходимой сущностью как своей
причиной (но другого рода и по другому
закону); несовместимость этих двух
положений основывается исключительно
на следующей ошибке: то, что правильно
для явлений, распространяют па вещи
сами по себе и вообще смешивают эти
два понятия.
54
Такова постановка и решение всей
антиномии, в которой запутывается
разум, применяя свои принципы к
чувственно воспринимаемому миру; уже
одна ее постановка была бы большой
заслугой для познания человеческого
разума, хотя бы разрешение этого
противоречия и не вполне еще
удовлетворяло читателя, который должен
здесь преодолеть естественную
видимость, на которую ему в первый раз
указывают как на иллюзию, тогда как он
до сих пор всегда считал ее истиной.
А большего я теперь не требую; ведь
если он при этом занятии достаточно
глубоко вдумается в природу чистого
разума, то ему станут привычными те
понятия, единственно посредством
которых можно разрешить противоречие
разума, а без этого я не могу ожидать
полного одобрения даже от самого
внимательного читателя.
55. III. Теологическая идея ("Критика
чистого разума", стр. 571 и сл. )
Третья трансцендентальная идея, дающая
содержание (Stoff) для самого важного,
но запредельного (если оно чисто
спекулятивное) и потому
диалектического применения разума,- это
идеал чистого разума. При
психологической и космологической
идее разум начинает с опыта и через
подбор оснований стремится, где
возможно, достигнуть абсолютной
полноты их ряда; здесь же, напротив,
ihrer Reihe zu trachten verleitet wird,
sondern gänzlich abbricht, und aus bloßen
Begriffen von dem, was die absolute
Vollständigkeit eines Dinges überhaupt
ausmachen würde, mithin vermittelst der
Idee eines höchst vollkommnen Urwesens
zur Bestimmung der Möglichkeit, mithin
auch der Wirklichkeit aller andern Dinge
herabgeht, so ist hier die bloße
Voraussetzung eines Wesens, welches,
obzwar nicht in der Erfahrungsreihe,
dennoch zum Behuf der Erfahrung, um der
Begreiflichkeit der Verknüpfung, Ordnung
und Einheit der letzteren willen gedacht
wird, d. i. die Idee von dem
Verstandesbegriffe leichter wie in den
vorigen Fällen zu unterscheiden. Daher
konnte hier der dialektische Schein, welcher
daraus entspringt, daß wir die subjektive
Bedingungen unseres Denkens vor objektive
Bedingungen der Sachen selbst und eine
notwendige Hypothese zur Befriedigung
unserer Vernunft vor ein Dogma halten,
leicht vor Augen gestellt werden, und ich
habe daher nichts weiter über die
Anmaßungen der transszendentalen
Theologie zu erinnern, da das, was die
Kritik hierüber sagt, faßlich, einleuchtend
und entscheidend ist.
56 Allgemeine Anmerkung zu den
transszendentalen Ideen
Die Gegenstände, welche uns durch
Erfahrung gegeben werden, sind uns in
vielerlei Absicht unbegreiflich, und es
können viele Fragen, auf die uns das
Naturgesetz führt, wenn sie bis zu einer
gewissen Höhe, aber immer diesen Gesetzen
gemäß getrieben werden, gar nicht
aufgelöset werden, z. B. woher Materien
einander anziehen. Allein, wenn wir die
Natur ganz und gar verlassen oder im
Fortgange ihrer Verknüpfung alle mögliche
Erfahrung übersteigen, mithin uns in bloße
Ideen vertiefen, alsdenn können wir nicht
sagen, daß uns der Gegenstand unbegreiflich
sei, und die Natur der Dinge uns
unauflösliche Aufgaben vorlege; denn wir
haben es alsdenn gar nicht mit der Natur
oder überhaupt mit gegebenen Objekten,
sondern bloß mit Begriffen zu tun, die in
unserer Vernunft lediglich ihren Ursprung
haben, und mit bloßen Gedanken-Wesen, in
разум совершенно оставляет опыт и от
одних лишь понятий об абсолютной
полноте вещи вообще, стало быть, от
идеи наисовершеннейшей
первосущности нисходит к определению
возможности, стало быть, и
действительности всех других вещей; вот
почему идею, т. е. простое допущение
сущности, которая мыслится хотя и не в
ряде опыта, но тем не менее для опыта
ради объяснения его связности, порядка и
единства, здесь легче, чем в предыдущих
случаях, отличить от рассудочного
понятия. Поэтому здесь легко было
показать диалектическую видимость,
возникающую оттого, что мы принимаем
субъективные условия нашего мышления
за объективные условия самих вещей, а
гипотезу, необходимую для
удовлетворения нашего разума,- за
догму; и мне не нужно здесь далее
распространяться о притязаниях
трансцендентальной теологии, так как
сказанное об этом в "Критике" понятно,
ясно и решает вопрос.
56. Общее примечание к
трансцендентальным идеям
Предметы, которые даются нам опытом,
непонятны для нас во многих
отношениях, и на многие вопросы, на
которые наводит нас закон природы, если
их довести до определенной глубины (но
всегда сообразно с подобными законами),
нельзя дать ответ, как, например, [на
вопрос о том], почему вещества
притягивают друг друга. Но когда мы
совсем оставляем природу или же,
прослеживая цепь ее связи, выходим за
пределы всякого возможного опыта,
стало быть, углубляемся в сферу чистых
идей,- тогда мы не можем сказать, что предмет нам непонятен и что природа
вещей предлагает нам неразрешимые
задачи; ведь в этом случае мы имеем дело
вовсе не с природой или вообще с
данными объектами, а только с
понятиями, имеющими свой источник
исключительно в нашем разуме, и с чисто
Ansehung deren alle Aufgaben, die aus dem
Begriffe derselben entspringen, müssen
aufgelöset werden können, weil die
Vernunft von ihrem eigenen Verfahren
allerdings vollständige Rechenschaft geben
kann und muß [22]. Da die physiologische,
kosmologische und theologische Ideen
lauter reine Vernunftbegriffe sind, die in
keiner Erfahrung gegeben werden können,
so sind uns die Fragen, die uns die Vernunft
in Ansehung ihrer vorlegt, nicht durch die
Gegenstände, sondern durch bloße Maximen
der Vernunft um ihrer Selbstbefriedigung
willen aufgegeben, und müssen insgesamt
hinreichend beantwortet werden können,
welches auch dadurch geschieht, daß man
zeigt, daß sie Grundsätze sind, unsern
Verstandesgebrauch zur durchgängigen
Einhelligkeit, Vollständigkeit und
synthetischen Einheit zu bringen, und sofern
bloß von der Erfahrung, aber im Ganzen
derselben gelten.
Obgleich aber ein absolutes Ganze der
Erfahrung unmöglich ist, so ist doch die
Idee eines Ganzen der Erkenntnis nach
Prinzipien überhaupt dasjenige, was ihr
allein eine besondere Art der Einheit,
nämlich die von einem System, verschaffen
kann, ohne die unser Erkenntnis nichts als
Stückwerk ist; und zum höchsten Zwecke
(der immer nur das System aller Zwecke
ist,) nicht gebraucht werden kann; ich
verstehe aber hier nicht bloß den
praktischen, sondern auch den höchsten
Zweck des spekulativen Gebrauchs der
Vernunft.
Die transszendentale Ideen drücken also die
eigentümliche Bestimmung der Vernunft
aus, nämlich als eines Prinzips der
systematischen Einheit des
Verstandesgebrauchs. Wenn man aber diese
Einheit der Erkenntnisart davor ansieht, als
ob sie dem Objekte der Erkenntnis anhänge,
wenn man sie, die eigentlich bloß regulativ
ist, vor konstitutiv hält, und sich überredet,
man könne vermittelst dieser Ideen seine
Kenntnis weit über alle mögliche Erfahrung,
mithin auf transszendente Art erweitern, da
sie doch bloß dazu dient, Erfahrung in ihr
selbst der Vollständigkeit so nahe wie
möglich zu bringen, d. i. ihren Fortgang
durch nichts einzuschränken, was zur
мысленными сущностями, относительно
которых все задачи, вытекающие из их
понятия, должны быть разрешимы, так
как разум может и должен во всяком
случае давать себе полный отчет в своем
собственном действовании. Так как
психологические, космологические и
теологические идеи суть только чистые
понятия разума, которые не могут быть
даны ни в каком опыте, то вопросы о них,
предлагаемые нам разумом, ставятся не
предметами, а только максимами разума
ради его собственного удовлетворения, и
на все эти вопросы обязательно может
быть дан надлежащий ответ, если
показать, что они основоположения,
служащие для того, чтобы довести
применение нашего рассудка до полной
ясности, завершенности и
синтетического единства, а потому
значимые только для опыта, но для
опыта, взятого в целом.
Хотя абсолютная совокупность (Ganzo)
опыта и невозможна, однако только идея
совокупности познания по принципам
может вообще доставить познанию
особый вид единства, а именно единство
системы, без которого наше познание
есть лишь нечто фрагментарное и
негодное для высшей цели (которая
всегда есть лишь система всех целей); я
разумею здесь не только практическую,
но и высшую цель спекулятивного
разума.
Трансцендентальные идеи выражают,
таким образом, подлинное назначение
разума, а именно как принципа
систематического единства применения
рассудка. Если же принимают это
единство способа познания за единство
познаваемого объекта, если это единство,
которое, собственно, есть чисто
регулятивное, считают конститутивными
и воображают, будто посредством этих
идей можно расширить свое знание
далеко за пределы всякого возможного
опыта трансцендентным образом, тогда
как оно служит только для того, чтобы
довести опыт как можно ближе до
завершенности в нем самом, т. е. не
Erfahrung nicht gehören kann, so ist dieses
ein bloßer Mißverstand in Beurteilung der
eigentlichen Bestimmung unserer Vernunft
und ihrer Grundsätze, und eine Dialektik,
die teils den Erfahrungsgebrauch der
Vernunft verwirrt, teils die Vernunft mit
sich selbst entzweiet.
ограничивать его прогресс ничем не
принадлежащим к опыту,- то это не более
как ошибка в оценке собственного
назначения нашего разума и его
основоположений, это диалектика,
которая, с одной стороны, запутывает
применение разума в опыте, а с другой приводит разум к разладу с самим собой.
Beschluß von der Grenzbestimmung der reinen Vernunft 57/ЗАКЛЮЧЕНИЕ Об
определения границ чистого разума 57
Nach den allerkläresten Beweisen, die wir
oben gegeben haben, würde es
Ungereimtheit sein, wenn wir von
irgendeinem Gegenstande mehr zu erkennen
hoffeten, als zur möglichen Erfahrung
desselben gehört, oder auch von
irgendeinem Dinge, wovon wir annehmen,
es sei nicht ein Gegenstand möglicher
Erfahrung, nur auf das mindeste Erkenntnis
Anspruch machten, es nach seiner
Beschaffenheit, wie es an sich selbst ist, zu
bestimmen; denn wodurch wollen wir diese
Bestimmung verrichten, da Zeit, Raum, und
alle Verstandesbegriffe, vielmehr aber noch
die durch empirische Anschauung oder
Wahrnehmung in der Sinnenwelt gezogene
Begriffe keinen andern Gebrauch haben,
noch haben können, als bloß Erfahrung
möglich zu machen, und lassen wir selbst
von den reinen Verstandesbegriffen diese
Bedingung weg, sie alsdenn ganz und gar
kein Objekt bestimmen und überall keine
Bedeutung haben.
Es würde aber andererseits eine noch
größere Ungereimtheit sein, wenn wir gar
keine Dinge an sich selbst einräumen, oder
unsere Erfahrung vor die einzig mögliche
Erkenntnisart der Dinge, mithin unsre
Anschauung in Raum und Zeit vor die allein
mögliche Anschauung, unsern diskursiven
Verstand aber vor das Urbild von jedem
möglichen Verstande ausgeben wollten,
mithin Prinzipien der Möglichkeit der
Erfahrung vor allgemeine, Bedingungen der
Dinge an sich selbst wollten gehalten
wissen.
Unsere Prinzipien, welche den Gebrauch der
Vernunft bloß auf mögliche Erfahrung
einschränken, könnten demnach selbst
transszendent werden, und die Schranken
unserer Vernunft vor Schranken der
После того как мы выше привели самые
ясные доказательства, было бы нелепо
надеяться узнать о каком-нибудь
предмете больше того, что принадлежит
к возможному опыту его, или узнать о
такой вещи, которая, по нашему мнению,
не есть предмет возможного опыта;
нелепо было бы претендовать на то,
чтобы хоть сколько-нибудь определить
такую вещь по ее свойству, какова она
сама по себе; в самом деле, каким
образом можем мы это определить, если
время, пространство и все понятия
рассудка, а вернее, понятия, которые
извлечены эмпирическим созерцанием
или восприятием в чувственно
воспринимаемом мире, имеют и могут
иметь только одно применение - делать
возможным опыт; если же мы отнимаем
даже у чистых рассудочных понятий это
условие, то они вовсе не определяют
никакого объекта и вообще не имеют
никакого значения.
Но с другой стороны, еще большей
нелепостью было бы, если бы мы совсем
не признавали никаких вещей самих по
себе или стали считать наш опыт
единственно возможным способом
познания вещей, следовательно, наше
созерцание в пространстве и времени единственно возможным созерцанием, а
наш дискурсивный рассудок прообразом всякого возможного
рассудка, стало быть, принимали бы
принципы возможности опыта за
всеобщие условия вещей самих по себе.
Наши принципы, ограничивающие
применение разума одним лишь
возможным опытом, могли бы поэтому
сами стать трансцендентными, выдавая
пределы нашего разума за пределы
Möglichkeit der Dinge selbst ausgeben, wie
davon HUMES Dialogen zum Beispiel
dienen können, wenn nicht eine sorgfältige
Kritik die Grenzen unserer Vernunft auch in
Ansehung ihres empirischen Gebrauchs
bewachte, und ihren Anmaßungen ihr Ziel
setzte. Der Skeptizism ist uranfänglich aus
der Metaphysik und ihrer polizeilosen
Dialektik entsprungen.
Anfangs mochte er wohl bloß zugunsten des
Erfahrungsgebrauchs der Vernunft alles,
was diesen übersteigt, vor nichtig und
betrüglich ausgeben, nach und nach aber, da
man inne ward, daß es doch ebendieselbe
Grundsätze a priori sind, deren man sich bei
der Erfahrung bedient, die unvermerkt, und,
wie es schien, mit ebendemselben Rechte
noch weiter führeten, als Erfahrung reicht,
so fing man an, selbst in
Erfahrungsgrundsätze einen Zweifel zu
setzen. Hiemit hat es nun wohl keine Not;
denn der gesunde Verstand wird hierin wohl
jederzeit seine Rechte behaupten, allein es
entsprang doch eine besondere Verwirrung
in der Wissenschaft, die nicht bestimmen
kann, wie weit und warum nur bis dahin und
nicht weiter der Vernunft zu trauen sei,
dieser Verwirrung aber kann nur durch
förmliche und aus Grundsätzen gezogene
Grenzbestimmung unseres
Vernunftgebrauchs abgeholfen und allem
Rückfall auf künftige Zeit vorgebeugt
werden.
Es ist wahr: wir können über alle mögliche
Erfahrung hinaus von dem, was Dinge an
sich selbst sein mögen, keinen bestimmten
Begriff geben. Wir sind aber dennoch nicht
frei vor der Nachfrage nach diesen, uns
gänzlich derselben zu enthalten; denn
Erfahrung tut der Vernunft niemals völlig
Gnüge; sie weiset uns in Beantwortung der
Fragen immer weiter zurück, und läßt uns in
Ansehung des völligen Aufschlusses
derselben unbefriedigt, wie jedermann
dieses aus der Dialektik der reinen Vernunft,
die ebendarum ihren guten subjektiven
Grund hat, hinreichend ersehen kann. Wer
kann es wohl ertragen, daß wir von der
Natur unserer Seele bis zum klaren
Bewußtsein des Subjekts und zugleich der
Überzeugung gelangen, daß seine
Erscheinungen nicht materialistisch können
возможности самих вещей (чему
примером могут служить диалоги Юма),
если бы тщательная критика не стояла на
страже границ нашего разума также и в
отношении его эмпирического
применения и не умеряла бы его
притязаний. Скептицизм первоначально
возник из метафизики и ее безнадзорной
(polizeilos) диалектики.
Сначала он - возможно, лишь в пользу
применения разума в опыте - выдавал
все, что превышает это применение, за
нечто пустое и обманчивое; но малопомалу, когда поняли, что те же
априорные основоположения, которыми
пользуются в опыте, незаметно и, как
казалось, с тем же правом ведут еще и
дальше опыта, тогда начали сомневаться
и в самих основоположениях опыта. Это,
конечно, не беда, потому что здравый
рассудок всегда будет отстаивать здесь
свои права; однако это породило особое
замешательство в науке, не позволяющее
определить, насколько и почему именно
настолько, а не дальше можно доверять
разуму; устранить же это замешательство
и предотвратить в будущем его
повторение можно лишь точным и из
основоположений выведенным
определением границ применения нашего
разума.
Верно, что за пределами всякого
возможного опыта мы не можем дать
никакого определенного понятия о том,
чем могут быть вещи сами по себе.
Однако мы не вольны совсем отказаться
от ответа на вопрос о них, так как опыт
никогда полностью не удовлетворяет
разум; в ответ на вопросы он отсылает
нас все дальше и оставляет нас
неудовлетворенными: мы не получаем
полного их разъяснения, как это каждый
может в достаточной мере усмотреть из
диалектики чистого разума, которая
именно поэтому имеет свое добротное
субъективное основание. Кто может
допустить, что относительно природы
нашей души мы достигаем ясного
сознания субъекта, а также приходим к
убеждению, что его явления не могут
erklärt werden, ohne zu fragen, was denn die
Seele eigentlich sei, und, wenn kein
Erfahrungsbegriff hiezu zureicht, allenfalls
einen Vernunftbegriff (eines einfachen
immateriellen Wesens) bloß zu diesem
Behuf anzunehmen, ob wir gleich seine
objektive Realität garnicht dartun können?
Wer kann sich bei der bloßen
Erfahrungserkenntnis in allen
kosmologischen Fragen, von der Weltdauer
und Größe, der Freiheit oder
Naturnotwendigkeit, befriedigen, da, wir
mögen es anfangen, wie wir wollen, eine
jede nach Erfahrungsgrundsätzen gegebene
Antwort immer eine neue Frage gebiert, die
ebensowohl beantwortet sein will, und
dadurch die Unzulänglichkeit aller
physischen Erklärungsarten zur
Befriedigung der Vernunft deutlich dartut?
Endlich, wer sieht nicht bei der
durchgängigen Zufälligkeit und
Abhängigkeit alles dessen, was er nur nach
Erfahrungsprinzipien denken und annehmen
mag, die Unmöglichkeit, bei diesen stehen
zu bleiben, und fühlt sich nicht
notgedrungen, unerachtet alles Verbots, sich
nicht in transszendente Ideen zu verlieren,
dennoch über alle Begriffe, die er durch
Erfahrung rechtfertigen kann, noch in dem
Begriffe eines Wesens Ruhe und
Befriedigung zu suchen, davon die Idee
zwar an sich selbst der Möglichkeit nach
nicht eingesehen, obgleich auch nicht
widerlegt werden kann, weil sie ein bloßes
Verstandeswesen betrifft, ohne die aber die
Vernunft auf immer unbefriedigt bleiben
müßte.
Grenzen (bei ausgedehnten Wesen) setzen
immer einen Raum voraus, der außerhalb
einem gewissen bestimmten Platze
angetroffen wird, und ihn einschließt;
Schranken bedürfen dergleichen nicht,
sondern sind bloße Verneinungen, die eine
Größe affizieren, sofern sie nicht absolute
Vollständigkeit hat. Unsre Vernunft aber
sieht gleichsam um sich einen Raum vor die
Erkenntnis der Dinge an sich selbst, ob sie
gleich von ihnen niemals bestimmte
быть объяснены материалистически,- и
не спросить при этом, что же такое,
собственно, душа? А так как для этого
недостаточно основанного на опыте
понятия, то во всяком случае приходится
принять для одной этой цели некоторое
понятие разума (понятие простой
нематериальной сущности), хотя мы
никак не можем доказать объективную
реальность этого понятия. Кто может
удовлетвориться одним лишь опытным
познанием во всех космологических
вопросах о продолжительности и
величине мира, о свободе или
естественной необходимости, когда, как
бы мы ни начинали, каждый ответ,
данный на основании основоположений
опыта, всегда порождает новый вопрос,
который точно так же требует ответа и
тем самым ясно показывает
недостаточность всех физических
способов объяснения для удовлетворения
разума? Наконец, кто же при полной
случайности и зависимости всего того,
что мы можем мыслить и принимать
только по принципам опыта, не видит
невозможности удовлетвориться этими
принципами и не чувствует себя
вынужденным, несмотря на всякие
запреты, если не погружаться в область
трансцендентных идей, то по крайней
мере за пределами всех понятий, которые
могут быть обоснованы опытом, искать
успокоения и удовлетворения в понятии
сущности, хотя идея ее сама по себе в
своей возможности не может быть ни
доказана, ни опровергнута, так как
касается чисто умопостигаемой
сущности, но без этой идеи разум должен
был бы всегда остаться
неудовлетворенным?
Границы (у протяженных объектов)
всегда предполагают некоторое
пространство, находящееся вне
определенного места и заключающее его;
пределы в этом не нуждаются, они
только отрицания, которые порождают
мысль о величине (eine Grosse afficieren),
поскольку она не имеет абсолютной
полноты. Но наш разум как бы видит
вокруг себя пространство для познания
вещей самих по себе, хотя он никогда не
может иметь о них определенных
понятий и не простирается дальше одних
лишь явлений,
So lange die Erkenntnis der Vernunft
Пока познание разума однородно, для
gleichartig ist, lassen sich von ihr keine
него нельзя мыслить никакие
bestimmte Grenzen denken. In der
определенные границы. В математике и
Mathematik und Naturwissenschaft erkennt естествознании человеческий разум,
die menschliche Vernunft zwar Schranken,
правда, признает пределы, но не границы,
aber keine Grenzen, d. i. zwar, daß etwas
т. е. признает, что вне его находится
außer ihr liege, wohin sie niemals gelangen
нечто, до чего он никогда не может
kann, aber nicht, daß sie selbst in ihrem
дойти, но не признает, что он сам в своем
innern Fortgange irgendwo vollendet sein
внутреннем развитии где-то достигнет
werde. Die Erweiterung der Einsichten in
своего завершения. Расширение познания
der Mathematik und die Möglichkeit immer в математике и возможность все новых
neuer Erfindungen geht ins Unendliche;
открытий бесконечны; также бесконечно
ebenso die Entdeckung neuer
и открытие новых естественных свойств,
Natureigenschaften, neuer Kräfte und
новых сил и законов посредством
Gesetze durch fortgesetzte Erfahrung und
беспрерывного опыта и приведения их к
Vereinigung derselben durch die Vernunft.
единству разумом.
Es ist also kein kontinuierlicher Fortgang
Естествознание никогда не раскроет нам
und Annäherung zu diesen Wissenschaften, внутреннего [содержания] вещей, т. е.
und gleichsam ein Punkt oder Linie der
того, что, не будучи явлением, может,
Berührung. Naturwissenschaft wird uns
однако, служить высшим основанием для
niemals das Innere der Dinge, d. i.
объяснения явлений; но оно в этом и не
dasjenige, was nicht Erscheinung ist, aber
нуждается для своих физических
doch zum obersten Erklärungsgrunde der
объяснений, и если бы ему даже было
Erscheinungen dienen kann, entdecken; aber предложено со стороны что-нибудь
sie braucht dieses auch nicht zu ihren
подобное (например, влияние
physischen Erklärungen; ja, wenn ihr auch
нематериальных сущностей), то оно
dergleichen anderweitig angeboten würde,
должно было бы отказаться и не вводить
(z. B. Einfluß immaterieller Wesen) so soll
ничего такого в ход своих объяснений, а
sie es doch ausschlagen und gar nicht in den основывать их всегда только на том, что
Fortgang ihrer Erklärungen bringen, sondern как предмет чувств может принадлежать
diese jederzeit nur auf das gründen, was als
к опыту и быть соотнесено с нашими
Gegenstand der Sinne zu Erfahrung gehören действительными восприятиями по
und mit unsern wirklichen Wahrnehmungen законам опыта.
nach Erfahrungsgesetzen in Zusammenhang
gebracht werden kann.
Allein Metaphysik führet uns in den
Лишь метафизика приводит нас в
dialektischen Versuchen der reinen Vernunft диалектических попытках чистого разума
(die nicht willkürlich, oder mutwilliger
(которые не начинаются произвольно или
Weise angefangen werden, sondern dazu die намеренно: к ним побуждает природа
Natur der Vernunft selbst treibt) auf
самого разума) к границам; и
Grenzen, und die transszendentale Ideen,
трансцендентальные идеи именно
ebendadurch, daß man ihrer nicht Umgang
потому, что мы не можем без них
haben kann, daß sie sich gleichwohl niemals обойтись, но не можем и осуществить их,
wollen realisieren lassen, dienen dazu, nicht служат для того, чтобы действительно
allein uns wirklich die Grenzen des reinen
указать нам не только границы чистого
Vernunftgebrauchs zu zeigen, sondern auch применения разума, но и способ
die Art, solche zu bestimmen, und das ist
определения этих границ; в этом и
auch der Zweck und Nutzen dieser
заключается цель и польза этой
Naturanlage unserer Vernunft, welche
природной склонности нашего разума,
Begriffe haben kann, und nur auf
Erscheinungen eingeschränkt ist.
Metaphysik, als ihr Lieblingskind,
ausgeboren hat, dessen Erzeugung, sowie
jede andere in der Welt, nicht dem
ungefähren Zufalle, sondern einem
ursprünglichen Keime zuzuschreiben ist,
welcher zu großen Zwecken weislich
organisiert ist.
Die Vernunft, durch alle ihre Begriffe und
Gesetze des Verstandes, die ihr zum
empirischen Gebrauche, mithin innerhalb
der Sinnenwelt, hinreichend sind, findet
doch von sich dabei keine Befriedigung;
denn durch ins Unendliche immer
wiederkommende Fragen wird ihr alle
Hoffnung zur vollendeten Auflösung
derselben benommen. Die transszendentale
Ideen, welche diese Vollendung zur Absicht
haben, sind solche Probleme der Vernunft.
Nun sieht sie klärlich: daß die Sinnenwelt
diese Vollendung nicht enthalten könne,
mithin ebensowenig auch alle jene Begriffe,
die lediglich zum Verständnisse derselben
dienen: Raum und Zeit, und alles, was wir
unter dem Namen der reinen
Verstandesbegriffe angeführt haben. Die
Sinnenwelt ist nichts als eine Kette nach
allgemeinen Gesetzen verknüpfter
Erscheinungen, sie hat also kein Bestehen
vor sich, sie ist eigentlich nicht das Ding an
sich selbst, und bezieht sich also notwendig
auf das, was den Grund dieser Erscheinung
enthält, auf Wesen, die nicht bloß als
Erscheinung, sondern als Dinge an sich
selbst erkannt werden können. In der
Erkenntnis derselben kann Vernunft allein
hoffen, ihr Verlangen nach Vollständigkeit
im Fortgange vom Bedingten zu dessen
Bedingungen einmal befriedigt zu sehen.
Oben (33, 34) haben wir Schranken der
Vernunft in Ansehung aller Erkenntnis
bloßer Gedankenwesen angezeigt, jetzt, da
uns die transszendentale Ideen dennoch den
Fortgang bis zu ihnen notwendig machen,
und uns also gleichsam bis zur Berührung
des vollen Raumes (der Erfahrung) mit dem
leeren, (wovon wir nichts wissen können,
den Noumenis) geführt haben, können wir
auch die Grenzen der reinen Vernunft
bestimmen; denn in allen Grenzen ist auch
etwas Positives, (z. B. Fläche ist die Grenze
произведшей на свет как свое любимое
детище метафизику - порождение,
которое, как и всякое другое в мире,
следует приписывать не случаю, а
первоначальному зародышу, мудро
устроенному для великих целей.
Разум со всеми своими понятиями и
законами рассудка, достаточными ему
для эмпирического применения, стало
быть, внутри чувственно
воспринимаемого мира, не находит,
однако, никакого удовлетворения в этом,
так как вопросы, постоянно и без конца
повторяющиеся, лишают его всякой
надежды на полное их решение. Такие
проблемы разума суть
трансцендентальные идеи, имеющие
целью именно эту полноту. Но разум
ясно видит, что такую полноту не может
содержать чувственно воспринимаемый
мир, стало быть, и все те понятия,
которые служат лишь для понимания
этого мира: пространство, время и все то,
что мы назвали чистыми рассудочными
понятиями. Чувственно воспринимаемый
мир есть не что иное, как цепь явлений,
связанных по общим законам; он не
имеет, таким образом, никакой
самостоятельности, не есть, собственно,
вещь сама по себе и, следовательно,
необходимо относится к тому, что
содержит основу этого явления,- к
сущностям, которые могут быть познаны
не только как явления, но и как вещи
сами по себе. Только в познании этих
сущностей разум может надеяться
удовлетворить наконец свое стремление
к завершенности в продвижении от
обусловленного к его условиям.
Выше (п. 33, 34) мы говорили о пределах
разума в отношении всякого познания
чисто мысленных сущностей; теперь,
когда трансцендентальные идеи
необходимо доводят нас до них, доводят
как бы только до соприкосновения
наполненного пространства (опыта) с
пустым (с тем, о котором мы ничего не
можем знать,- с ноуменами), мы можем
определить и границы чистого разума,
ведь во всех границах есть нечто
положительное(например, плоскость есть
des körperlichen Raumes, indessen doch
selbst ein Raum, Linie ein Raum, der die
Grenze der Fläche ist, Punkt die Grenze der
Linie, aber doch noch immer ein Ort im
Raume,) dahingegen Schranken bloße
Negationen enthalten. Die im angeführten
§ph angezeigte Schranken sind noch nicht
genug, nachdem wir gefunden haben, daß
noch über dieselbe etwas (ob wir es gleich,
was es an sich selbst sei, niemals erkennen
werden,) hinausliege. Denn nun frägt sich,
wie verhält sich unsere Vernunft bei dieser
Verknüpfung dessen, was wir kennen, mit
dem, was wir nicht kennen, und auch
niemals kennen werden? Hier ist eine
wirkliche Verknüpfung des Bekannten mit
einem völlig Unbekannten, (was es auch
jederzeit bleiben wird) und, wenn dabei das
Unbekannte auch nicht im mindesten
bekannter werden sollte – wie denn das in
der Tat auch nicht zu hoffen ist – so muß
doch der Begriff von dieser Verknüpfung
bestimmt, und zur Deutlichkeit gebracht
werden können.
Wir sollen uns denn also ein immaterielles
Wesen, eine Verstandeswelt, und ein
höchstes aller Wesen (lauter Noumena)
denken, weil die Vernunft nur in diesen, als
Dingen an sich selbst, Vollendung und
Befriedigung antrifft, die sie in der
Ableitung der Erscheinungen aus ihren
gleichartigen Gründen niemals hoffen kann,
und weil diese sich wirklich auf etwas von
ihnen Unterschiedenes (mithin gänzlich
Ungleichartiges) beziehen, indem
Erscheinungen doch jederzeit eine Sache an
sich selbst voraussetzen, und also darauf
Anzeige tun, man mag sie nun näher
erkennen oder nicht.
граница телесного пространства, но и
сама она пространство; линия есть
пространство, составляющее границу
плоскости; точка - границу линии, но вое
же она некоторое место в пространстве),
тогда как пределы содержат одни лишь
отрицания. Указанные в приведенном
параграфе пределы еще недостаточны,
после того как мы нашли, что за ними
находится еще что-то (хотя мы никогда и
не узнаем, что это такое само по себе). В
самом деле, теперь спрашивается, как
действует наш разум, связывая то, что мы
знаем, с тем, чего мы не знаем и знать
никогда не будем? Здесь есть
действительная связь известного с
совершенно неизвестным (каким оно
всегда останется), и если при этом
неизвестное не станет более известным,
на что и в самом деле нельзя надеяться,
то мы все же должны быть в состоянии
определить и сделать отчетливым
понятие об этой связи.
Итак, мы должны мыслить
нематериальную сущность,
умопостигаемый мир и высшую из всех
сущностей (чистые ноумены), потому что
только в них как в вещах самих по себе
разум находит полноту и
удовлетворение, на которые он никогда
не может надеяться при выведении
явлений из их однородных оснований, и
еще потому, что сами эти явления
действительно относятся к чему-то от
них отличному (стало быть, совершенно
неоднородному), так как явления всегда
предполагают вещь в себе и,
следовательно, указывают на нее, будет
ли она больше познана или нет.
Da wir nun aber diese Verstandeswesen,
Так как мы никогда не можем познать
nach dem, was sie an sich selbst sein mögen, эти умопостигаемые сущности, каковы
d. i. bestimmt, niemals erkennen können,
они сами по себе, т. е. определенно, и,
gleichwohl aber solche im Verhältnis auf die однако же, должны их признавать по
Sinnenwelt dennoch annehmen, und durch
отношению к чувственно
die Vernunft damit verknüpfen müssen, so
воспринимаемому миру и связывать с
werden wir doch wenigstens diese
ним с помощью разума,- то мы в
Verknüpfung vermittelst solcher Begriffe
состоянии будем по крайней мере
denken können, die ihr Verhältnis zur
мыслить эту связь посредством понятий,
Sinnenwelt ausdrücken. Denn, denken wir
выражающих отношение этих
das Verstandeswesen durch nichts als reine
умопостигаемых сущностей к чувственно
Verstandesbegriffe, so denken wir uns
воспринимаемому миру. В самом деле,
если мы мыслим умопостигаемую
сущность только посредством чистых
рассудочных понятий, то мы таким
образом действительно не мыслим
ничего определенного, стало быть, наше
понятие не имеет значения; если же мы
ее мыслим со свойствами, взятыми из
чувственно воспринимаемого мира, то
это уже будет не умопостигаемая
сущность: она мыслится как одно из
явлений и принадлежит к чувственно
воспринимаемому миру. Возьмем для
примера понятие высшей сущности.
Der deistische Begriff ist ein ganz reiner
Деистическое понятие есть совершенно
Vernunftbegriff, welcher aber nur ein Ding, чистое понятие разума, которое, однако,
das alle Realität enthält, vorstellt, ohne
представляет лишь некоторую вещь,
deren eine einzige bestimmen zu können,
содержащую всю реальность, не будучи в
weil dazu das Beispiel aus der Sinnenwelt
состоянии определить ни одной
entlehnt werden müßte, in welchem Falle
реальности, так как для этого пришлось
ich es immer nur mit einem Gegenstande der бы привести пример из чувственно
Sinne, nicht aber mit etwas ganz
воспринимаемого мира, а в таком случае
Ungleichartigem, was gar nicht ein
я всегда имел бы дело лишь с предметом
Gegenstand der Sinne sein kann, zu tun
чувств, а не с чем-то совершенно
haben würde. Denn ich würde ihm z. B.
неоднородным, что вообще не может
Verstand beilegen; ich habe aber gar keinen быть предметом чувств. В самом деле,
Begriff von einem Verstande, als dem, der
допустим, что я приписываю высшей
so ist, wie der meinige, nämlich ein solcher, сущности рассудок; но я имею понятие
dem durch Sinne Anschauungen müssen
только о таком рассудке, как мой, т. е. о
gegeben werden, und der sich damit
таком, которому посредством чувств
beschäftigt, sie untern Regeln der Einheit
должны быть даны созерцания и который
des Bewußtseins zu bringen.
занимается тем, что подводит их под
правила единства сознания.
Aber alsdenn würden die Elemente meines
Но тогда элементы моего понятия всегда
Begriffs immer in der Erscheinung liegen;
будут находиться в явлении; а между тем
ich wurde aber eben durch die
именно недостаточность явлений
Unzulänglichkeit der Erscheinungen
заставила меня выйти за их пределы и
genötigt, über dieselbe hinaus, zum Begriffe обратиться к понятию такой сущности,
eines Wesens zu gehen, was gar nicht von
которая совершенно не зависит от
Erscheinungen abhängig, oder damit, als
явлений или не связана с ними как с
Bedingungen seiner Bestimmung,
условиями своего определения. Если же я
verflochten ist. Sondere ich aber den
отделю рассудок от чувственности,
Verstand von der Sinnlichkeit ab, um einen
чтобы получить чистый рассудок, то не
reinen Verstand zu haben, so bleibt nichts
останется ничего, кроме лишенной
als die bloße Form des Denkens ohne
созерцания формы мышления, а с
Anschauung übrig, wodurch allein ich nichts помощью одной лишь этой формы я не
Bestimmtes, also keinen Gegenstand
могу мыслить ничего определенного,
erkennen kann. Ich müßte mir zu dem Ende следовательно, никакого предмета.
einen andern Verstand denken, der die
Чтобы мыслить такое, мне нужно
Gegenstände anschauete, wovon ich aber
мыслить иного рода рассудок, который
nicht den mindesten Begriff habe, weil der
созерцает предметы, но о таком я не
menschliche diskursiv ist, und nur durch
имею ни малейшего понятия, так как
allgemeine Begriffe erkennen kann. Ebendas человеческий рассудок дискурсивен и
dadurch wirklich nichts Bestimmtes, mithin
ist unser Begriff ohne Bedeutung: denken
wir es uns durch Eigenschaften, die von der
Sinnenwelt entlehnt sind, so ist es nicht
mehr Verstandeswesen, es wird als eines
von den Phänomenen gedacht und gehört
zur Sinnenwelt. Wir wollen ein Beispiel
vom Begriffe des höchsten Wesens
hernehmen.
может познавать только посредством
общих понятий. То же самое получится,
если я припишу высшей сущности волю.
Действительно, я приобретаю это
понятие, лишь выводя его из моего
внутреннего опыта; но при этом в основе
лежит зависимость моей
удовлетворенности от предметов, в
существовании которых мы нуждаемся,
следовательно, чувственность, что
совершенно противоречит чистому
понятию высшей сущности.
Die Einwürfe des HUME wider den
Возражения Юма против деизма слабы и
Deismus sind schwach, und treffen niemals
касаются лишь доказательств, по
etwas mehr als die Beweistümer, niemals
нисколько не самого положения
aber den Satz der deistischen Behauptung
деистического учения (Behauptung).
selbst. Aber in Ansehung des Theismus, der Однако против теизма, который, как
durch eine nähere Bestimmung unseres dort полагают, возникает благодаря более
bloß transszendenten Begriffs vom höchsten точному определению нашего, в деизме
Wesen zustande kommen soll, sind sie sehr
только трансцендентного, понятия о
stark, und, nachdem man diesen Begriff
высшей сущности, возражения Юма
einrichtet, in gewissen (in der Tat, allen
очень сильны, а после того как это
gewöhnlichen) Fällen unwiderleglich.
понятие было введено, в некоторых (на
HUME hält sich immer daran: daß durch
деле во всех обычных) случаях
den bloßen Begriff eines Urwesens, dem wir неопровержимы. Юм постоянно
keine andere als ontologische Prädikate
утверждает, что посредством одного
(Ewigkeit, Allgegenwart, Allmacht)
лишь понятия первосущности, которой
beilegen, wir wirklich gar nichts Bestimmtes мы не приписываем никаких других
denken, sondern es müßten Eigenschaften
предикатов, кроме онтологических
hinzukommen, die einen Begriff in concreto (вечность, вездесущие, всемогущество),
abgeben können: es sei nicht genug, zu
мы в действительности не мыслим
sagen: er sei Ursache, sondern wie seine
ничего определенного, [так что] должны
Kausalität beschaffen sei, etwa durch
быть прибавлены свойства, дающие
Verstand und Willen; und da fangen seine
понятие in concrete. Мало сказать: эта
Angriffe der Sache selbst nämlich des
сущность есть причина, следует еще
Theismus an, da er vorher nur die
сказать, какова ее причинность, например
Beweisgründe des Deismus gestürmt hatte,
через рассудок и волю; и тут начинаются
welches keine sonderliche Gefahr nach sich его нападки на существо дела, а именно
ziehet.
па теизм, тогда как до этого он нападал
лишь на доказательства деизма, что не
представляет особой опасности.
Seine gefährlichen Argumente beziehen sich Опасные же его аргументы все касаются
insgesamt auf den Anthropomorphismus,
антропоморфизма, неотделимого, по
von dem er davor hält, er sei von dem
мнению Юма, от теизма и делающего его
Theism unabtrennlich, und mache ihn in
внутренне противоречивым; если же
sich selbst widersprechend, ließe man ihn
исключить антропоморфизм, то отпадает
aber weg, so fiele dieser hiemit auch, und es и теизм, и остается лишь деизм, из
bliebe nichts als ein Deism übrig, aus dem
которого ничего нельзя сделать и
man nichts machen, der uns zu nichts nützen который ни для чего не полезен и не
und zu gar keinen Fundamenten der
может служить фундаментом для
Religion und Sitten dienen kann. Wenn
религии и нравственности. Если бы эта
diese Unvermeidlichkeit des
неизбежность антропоморфизма была
widerfährt mir auch, wenn ich dem höchsten
Wesen einen Willen beilege: denn ich habe
diesen Begriff nur, indem ich ihn aus meiner
innern Erfahrung ziehe, dabei aber
Abhängigkeit der Zufriedenheit von
Gegenständen, deren Existenz wir bedürfen,
und also Sinnlichkeit zum Grunde liegt,
welches dem reinen Begriffe des höchsten
Wesens gänzlich widerspricht.
Anthropomorphismus gewiß wäre, so
möchten die Beweise vom Dasein eines
höchsten Wesens sein, welche sie wollen,
und alle eingeräumt werden, der Begriff von
diesem Wesen würde doch niemals von uns
bestimmt werden können, ohne uns in
Widersprüche zu verwickeln.
Wenn wir mit dem Verbot, alle
transszendente Urteile der reinen Vernunft
zu vermeiden, das damit dem Anschein nach
streitende Gebot, bis zu Begriffen, die
außerhalb dem Felde des immanenten
(empirischen) Gebrauchs liegen,
hinauszugehen, verknüpfen, so werden wir
inne, daß beide zusammenbestehen können,
aber nur gerade auf der Grenze alles
erlaubten Vernunftgebrauchs; denn diese
gehöret ebensowohl zum Felde der
Erfahrung, als dem der Gedankenwesen, und
wir werden dadurch zugleich belehrt, wie
jene so merkwürdige Ideen lediglich zur
Grenzbestimmung der menschlichen
Vernunft dienen, nämlich, einerseits
Erfahrungserkenntnis nicht unbegrenzt
auszudehnen, so daß gar nichts mehr als
bloß Welt von uns zu erkennen übrig bliebe,
und andererseits dennoch nicht über die
Grenze der Erfahrung hinaus zugehen, und
von Dingen außerhalb derselben, als Dingen
an sich selbst, urteilen zu wollen.
Wir halten uns aber auf dieser Grenze, wenn
wir unser Urteil bloß auf das Verhältnis
einschränken, welches die Welt zu einem
Wesen haben mag, dessen Begriff selbst
außer aller Erkenntnis liegt, deren wir
innerhalb der Welt fähig sind. Denn alsdenn
eignen wir dem höchsten Wesen keine von
den Eigenschaften an sich selbst zu, durch
die wir uns Gegenstände der Erfahrung
denken, und vermeiden dadurch den
dogmatischen Anthropomorphismus, wir
legen sie aber dennoch dem Verhältnisse
desselben zur Welt bei, und erlauben uns
einen symbolischen Anthropomorphism, der
in der Tat nur die Sprache und nicht das
Objekt selbst angeht.
Wenn ich sage, wir sind genötigt, die Welt
so anzusehen, als ob sie das Werk eines
höchsten Verstandes und Willens sei, so
sage ich wirklich nichts mehr, als: wie sich
verhält eine Uhr, ein Schiff, ein Regiment,
несомненна, то, каковы бы ни были
доказательства бытия высшей сущности
и как бы мы ни были со всеми ими
согласны, мы все же никогда не могли
бы, не впадая в противоречия,
определить понятие об этой сущности.
Если мы соединим требование избегать
всяких трансцендентных суждений
чистого разума с противоположным на
первый взгляд требованием дойти до
понятий, лежащих вне сферы
имманентного (эмпирического)
применения, то увидим, что оба эти
требования совместимы, но только лишь
на границе всего дозволенного
применения разума; в самом деле, эта
граница принадлежит столько же к сфере
опыта, сколько и к сфере мысленных
сущностей, и это позволяет нам вместе с
тем понять, как упомянутые столь
удивительные идеи служат лишь для
определения границ человеческого
разума; а именно, с одной стороны, для
того чтобы беспредельно не расширять
опытное познание, так чтобы нам
оставалось познавать только мир, с
другой же стороны, не выходить за
границы опыта и не судить о вещах вне
опыта как о вещах самих по себе.
Но мы держимся этой границы, если
паше суждение не идет дальше
отношения мира к той сущности, само
понятие которой лежит вне всякого
познания, доступного нам внутри мира. В
самом деле, в этом случае мы но
приписываем высшей сущности самой по
себе ни одного из тех свойств, с
которыми мы мыслим себе предметы
опыта, и тем самым избегаем
догматического антропоморфизма; но
тем не менее мы приписываем эти
свойства отношению высшей сущности к
миру и допускаем символический
антропоморфизм, который на деле
касается лишь языка, а не самого
объекта.
Когда я говорю: мы вынуждены смотреть
на мир так, как если бы он был
творением некоего высшего разума и
высшей воли, я действительно говорю
только следующее: так же как часы
относятся к мастеру, корабль - к
строителю, правление - к властителю, так
чувственно воспринимаемый мир (или
все то, что составляет Основу этой
совокупности явлений) относится к
неизвестному, которое я хотя и не
познаю таким, каково оно есть само по
себе, но познаю таким, каково оно для
меня, а именно по отношению к миру,
часть которого я составляю.
58
58
Eine solche Erkenntnis ist die nach der
Такое познание есть познание по
Analogie, welche nicht etwa, wie man das
аналогии, что не означает, как обычно
Wort gemeiniglich nimmt, eine
понимают это слово, несовершенного
unvollkommene Ähnlichkeit zweener Dinge, сходства двух вещей, а означает
sondern eine vollkommne Ähnlichkeit
совершенное сходство двух отношений
zweener Verhältnisse zwischen ganz
между совершенно несходными вещами.
unähnlichen Dingen bedeutet [23].
Благодаря этой аналогии все же остается
Vermittelst dieser Analogie bleibt doch ein
понятие о высшей сущности, достаточно
vor uns hinlänglich bestimmter Begriff von
определенное для нас, хотя мы и
dem höchsten Wesen übrig, ob wir gleich
исключили все, что могло бы определить
alles weggelassen haben, was ihn
его безусловно и в нем самом, ведь мы
schlechthin und an sich selbst bestimmen
определяем его по отношению к миру и,
könnte; denn wir bestimmen ihn doch
стало быть, к нам, но большего нам и не
respectiv auf die Welt und mithin auf uns,
нужно. Нас не касаются нападки Юма на
und mehr ist uns auch nicht nötig. Die
тех, кто хочет определить это понятие
Angriffe, welche HUME auf diejenigen tut, абсолютно, заимствуя материалы для
welche diesen Begriff absolut bestimmen
этого у себя самого и у мира. Не может
wollen, indem sie die Materialien dazu von
Юм упрекать нас и в том, что у нас
sich selbst und der Welt entlehnen, treffen
ничего не останется, если отнять
uns nicht; auch kann er uns nicht vorwerfen, объективный антропоморфизм у понятия
es bleibe uns gar nichts übrig, wenn man uns высшей сущности.
den objektiven Anthropomorphism von dem
Begriffe des höchsten Wesens wegnähme.
Denn wenn man uns nur anfangs (wie es
Действительно, если только сначала
auch HUME in der Person des PHILO
признают вместе с нами (как это делает и
gegen den CLEANTH in seinen Dialogen
Юм в лице Филона против Клеанта в
tut), als eine notwendige Hypothese den
своих диалогах) в качестве необходимой
deistischen Begriff des Urwesens einräumt, гипотезы деистическое понятие
in welchem man sich das Urwesen durch
первосущности, в котором мы мыслим ее
lauter ontologische Prädikate, der Substanz, посредством чисто онтологических
Ursache etc. denkt, (welches man tun muß,
предикатов - субстанции, причины и т. д.
weil die Vernunft in der Sinnenwelt durch
(а это мы не только должны сделать, так
lauter Bedingungen, die immer wiederum
как в противном случае разум не получит
bedingt sind, getrieben, ohne das gar keine
никакого удовлетворения, движимый в
Befriedigung haben kann und welches man
чувственно воспринимаемом мире лишь
auch füglich tun kann, ohne in den
такими условиями, которые сами всегда
Anthropomorphism zu geraten, der
обусловлены, но и можем это легко
Prädikate aus der Sinnenwelt auf ein von der сделать, не впадая в антропоморфизм,
Welt ganz unterschiedenes Wesen überträgt, который переносит предикаты из
indem jene Prädikate bloße Kategorien sind, чувственно воспринимаемого мира на
die zwar keinen bestimmten, aber auch
совершенно отличную от этого мира
zum Künstler, Baumeister, Befehlshaber, so
die Sinnenwelt (oder alles das, was die
Grundlage dieses Inbegriffs von
Erscheinungen ausmacht) zu dem
Unbekannten, das ich also hiedurch zwar
nicht nach dem, was es an sich selbst ist,
aber doch nach dem, was es vor mich ist,
nämlich in Ansehung der Welt, davon ich
ein Teil bin, erkenne.
сущность, так как те онтологические
предикаты суть только категории,
которые не дают, правда, никакого
определенного понятия высшей
сущности, но именно потому не дают и
понятия ее, ограниченного условиями
чувственности),-то ничто не может
помешать нам приписать высшей
сущности причинность через разум по
отношению к миру и перейти таким
образом к теизму, без надобности
предписывать ей этот разум как ее
собственный, как некое присущее ей
свойство. В самом деле, во-первых,
единственно возможное средство довести
применение разума в чувственно
воспринимаемом мире ко всякому
возможному опыту до высшей степени
согласия с собой - это опять-таки
признание некоего высшего разума как
причины всех связей в мире; такой
принцип должен быть для разума вообще
выгоден и никак не может ему повредить
в его применении к природе. Во-вторых,
здесь разум переносится не на
первосущность как свойство в ней самой,
а лишь на ее отношение к чувственно
воспринимаемому миру, так что
антропоморфизм совершенно избегается.
В самом деле, здесь рассматривается
лишь причина согласной с разумом
формы (Vernunftiorin), имеющейся
повсюду в мире, и хотя высшей
сущности, поскольку она содержит
основу этой согласной с разумом формы
мира, приписывается разум, но только по
аналогии, т. е. насколько это выражение
указывает на отношение неизвестной нам
высшей причины к миру, дабы она все
определяла в нем в высшей степени
сообразно с разумом.
Dadurch wird nun verhütet, daß wir uns der Это дает нам возможность пользоваться
Eigenschaft der Vernunft nicht bedienen, um разумом как свойством не для того,
Gott, sondern um die Welt vermittelst
чтобы мыслить бога, а для того, чтобы
derselben so zu denken, als es notwendig ist, мыслить мир так, как это необходимо для
um den größtmöglichen Vernunftgebrauch
максимального применения разума к
in Ansehung dieser nach einem Prinzip zu
миру сообразно некоему принципу. Этим
haben. Wir gestehen dadurch: daß uns das
мы признаем, что высшая сущность, как
höchste Wesen nach demjenigen, was es an она существует сама по себе, совершенно
sich selbst sei, gänzlich unerforschlich und
непостижима для нас и что ее нельзя
auf bestimmte Weise sogar undenkbar sei,
даже мыслить определенным образом;
und werden dadurch abgehalten, nach
это удерживает нас от трансцендентного
ebendadurch keinen auf Bedingungen der
Sinnlichkeit eingeschränkten Begriff
desselben geben): so kann uns nichts
hindern, von diesem Wesen eine Kausalität
durch Vernunft in Ansehung der Welt zu
prädizieren, und so zum Theismus
überzuschreiten, ohne eben genötigt zu sein,
ihm diese Vernunft an ihm selbst, als eine
ihm anklebende Eigenschaft, beizulegen.
Denn, was das Erste betrifft, so ist es der
einzige mögliche Weg, den Gebrauch der
Vernunft, in Ansehung aller möglichen
Erfahrung, in der Sinnenwelt durchgängig
mit sich einstimmig auf den höchsten Grad
zu treiben, wenn man selbst wiederum eine
höchste Vernunft als eine Ursache aller
Verknüpfungen in der Welt annimmt: ein
solches Prinzip muß ihr durchgängig
vorteilhaft sein, kann ihr aber nirgend in
ihrem Naturgebrauche schaden. Zweitens
aber wird dadurch doch die Vernunft nicht
als Eigenschaft auf das Urwesen an sich
selbst übertragen, sondern nur auf das
Verhältnis desselben zur Sinnenwelt und
also der Anthropomorphism gänzlich
vermieden. Denn hier wird nur die Ursache
der Vernunftform betrachtet, die in der Welt
allenthalben angetroffen wird, und dem
höchsten Wesen, sofern es den Grund dieser
Vernunftform der Welt enthält, zwar
Vernunft beigelegt, aber nur nach der
Analogie, d. i. sofern dieser Ausdruck nur
das Verhältnis anzeigt, was die uns
unbekannte oberste Ursache zur Welt hat,
um darin alles im höchsten Grade
vernunftmäßig zu bestimmen.
unseren Begriffen, die wir von der Vernunft
als einer wirkenden Ursache (vermittelst des
Willens) haben, keinen transszendenten
Gebrauch zu machen, um die göttliche Natur
durch Eigenschaften, die doch immer nur
von der menschlichen Natur entlehnt sind,
zu bestimmen und uns in grobe oder
schwärmerische Begriffe zu verlieren,
andererseits aber auch nicht die
Weltbetrachtung, nach unseren auf Gott
übertragenden Begriffen von der
menschlichen Vernunft, mit
hyperphysischen Erklärungsarten zu
überschwemmen und von ihrer eigentlichen
Bestimmung abzubringen, nach der sie ein
Studium der bloßen Natur durch die
Vernunft und nicht eine vermessene
Ableitung ihrer Erscheinungen von einer
höchsten Vernunft sein soll.
Der unseren schwachen Begriffen
angemessene Ausdruck wird sein: daß wir
uns die Welt so denken, als ob sie von einer
höchsten Vernunft ihrem Dasein und
inneren Bestimmung nach abstamme,
wodurch wir teils die Beschaffenheit, die
ihr, der Welt selbst zukommt, erkennen,
ohne uns doch anzumaßen, die ihrer Ursache
an sich selbst bestimmen zu wollen, teils
andererseits in das Verhältnis der obersten
Ursache zur Welt den Grund dieser
Beschaffenheit (der Vernunftform in der
Welt) legen, ohne die Welt dazu vor sich
selbst zureichend zu finden [24].
Auf solche Weise verschwinden die
Schwierigkeiten, die dem Theismus zu
widerstehen scheinen, dadurch, daß man mit
dem Grundsatze des Hume, den Gebrauch
der Vernunft nicht über das Feld aller
möglichen Erfahrung dogmatisch hinaus zu
treiben, einen anderen Grundsatz verbindet,
den HUME gänzlich übersah, nämlich: das
Feld möglicher Erfahrung nicht vor
dasjenige, was in den Augen unserer
Vernunft sich selbst begrenzte, anzusehen.
Kritik der Vernunft bezeichnet hier den
wahren Mittelweg zwischen dem
Dogmatism, den HUME bekämpfte, und
dem Skeptizism, den er dagegen einführen
wollte: einen Mittelweg, der nicht, wie
andere Mittelwege, die man gleichsam
mechanisch (etwas von einem, und etwas
применения наших понятий о разуме как
действующей (посредством воли)
причине, чтобы не определять
божественную природу такими
свойствами, которые всегда
заимствованы из человеческой природы,
и не погрязать в грубых или
исполненных грез понятиях; с другой
стороны, это не дает нам загромождать
рассмотрение мира сверхфизическими
объяснениями сообразно с нашими
перенесенными на бога понятиями о
человеческом разуме; подобные
объяснения отвлекали бы такое
рассмотрение от его истинного
назначения - быть исследованием одной
лишь природы посредством разума, а но
произвольным выведением явлений
природы из некоего высшего разума.
Нашим слабым понятиям будет
соответствовать следующее выражение:
мы мыслим себе мир так, как если бы он
по своему существованию и внутреннему
назначению происходил от некоего
высшего разума; этим мы, с одной
стороны, познаем свойства самого мира,
не претендуя, однако, на то, чтобы
определять внутреннее свойство
причины мира, с другой стороны, мы
полагаем основание этого свойства
(согласной с разумом формы мира) в
отношение высшей причины к миру, не
считая для этого достаточным мир сам по
себе .
Так затруднения, стоящие, казалось бы,
перед теизмом, исчезают благодаря тому,
что с основоположением Юма, гласящим,
что не следует догматически
распространять применение разума за
пределы всякого возможного опыта, мы
соединяем другое основоположение,
которое Юм совершенно упустил из
виду, а именно: не следует считать, что
сфера возможного опыта ограничивает
сама себя в глазах нашего разума.
Критика разума обозначает здесь
истинный средний путь между
догматизмом, с которым боролся Юм, и
скептицизмом, который он, наоборот,
хотел ввести,- средний путь, не похожий
на другие средние пути, выбираемые как
бы механически (кое-что отсюда, кое-что
von dem andern) sich selbst zu bestimmen
anrät, und wodurch kein Mensch eines
Besseren belehrt wird, sondern einen
solchen, den man nach Prinzipien genau
bestimmen kann.
59
Ich habe mich zu Anfange dieser
Anmerkung des Sinnbildes einer Grenze
bedient, um die Schranken der Vernunft in
Ansehung ihres ihr angemessenen
Gebrauchs festzusetzen. Die Sinnenwelt
enthält bloß Erscheinungen, die noch nicht
Dinge an sich selbst sind, welche letztere
(Noumena) also der Verstand, ebendarum,
weil er die Gegenstände der Erfahrung vor
bloße Erscheinungen erkennt, annehmen
muß. In unserer Vernunft sind beide
zusammen befaßt, und es frägt sich: wie
verfährt Vernunft, den Verstand in
Ansehung beider Feldern zu begrenzen?
Erfahrung, welche alles, was zur Sinnenwelt
gehört, enthält, begrenzt sich nicht selbst: sie
gelangt von jedem Bedingten immer nur auf
ein anderes Bedingte. Das, was sie
begrenzen soll, muß gänzlich außer ihr
liegen, und dieses ist das Feld der reinen
Verstandeswesen. Dieses aber ist für uns ein
leerer Raum, sofern es auf die Bestimmung
der Natur dieser Verstandeswesen ankommt,
und sofern können wir, wenn es auf
dogmatisch-bestimmte Begriffe angesehen
ist, nicht über das Feld möglicher Erfahrung
hinauskommen. Da aber eine Grenze selbst
etwas Positives ist, welches sowohl zu dem
gehört, was innerhalb derselben, als zum
Raume, der außer einem gegebenen
Inbegriff liegt, so ist es doch eine wirkliche
positive Erkenntnis, deren die Vernunft bloß
dadurch teilhaftig wird, daß sie sich bis zu
dieser Grenze erweitert, so doch, daß sie
nicht über diese Grenze hinaus zugehen
versucht, weil sie daselbst einen leeren
Raum vor sich findet, in welchem sie zwar
Formen zu Dingen, aber keine Dinge selbst
denken kann. Aber die Begrenzung des
Erfahrungsfeldes durch etwas, was ihr sonst
unbekannt ist, ist doch eine Erkenntnis, die
der Vernunft in diesem Standpunkte noch
übrig bleibt, dadurch sie nicht innerhalb der
Sinnenwelt beschlossen, auch nicht außer
derselben schwärmend, sondern so, wie es
einer Kenntnis der Grenze zukommt, sich
оттуда) и никого ничему не научающие, а
такой путь, который можно точно
определить на основе принципов.
59
В начале этого примечания я пользовался
чувственным образом границы, чтобы
установить пределы разума в отношении
соответствующего ему применения.
Чувственно воспринимаемый мир
содержит только явления, которые вовсе
не вещи в себе; а эти последние
(ноумены) рассудок должен допустить
именно потому, что он признает
предметы опыта лишь явлениями. Наш
разум охватывает и те и другие, и потому
спрашивается: как действует разум,
чтобы ограничить рассудок в обеих
сферах? Опыт, содержащий все, что
принадлежит к чувственно
воспринимаемому миру, не ограничивает
сам себя: он всегда приходит лишь от
чего-то обусловленного к другому
обусловленному. То, чему надлежит
ограничивать опыт, должно находиться
целиком вне его, и это-то и есть сфера
чистых умопостигаемых сущностей. Если
дело идет об определении природы этих
умопостигаемых сущностей, то эта сфера
есть для нас пустое пространство, и
постольку, если иметь в виду
догматически определенные понятия, мы
не можем выйти за пределы возможного
опыта. Но так как сама граница есть
нечто положительное, принадлежащее и
к тому, что заключается внутри нее, и к
пространству, лежащему вне данной
совокупности, то это есть действительное
положительное познание, приобретаемое
разумом только благодаря тому, что он
простирается до этой границы, не
пытаясь, однако, зайти за нее, так как он
найдет там лишь пустое пространство, в
котором он может, правда, мыслить
формы для вещей, но нс может мыслить
самые вещи. Однако ограничение сферы
опыта чем-то в ином отношении
неизвестным разуму есть все же
познание, остающееся еще разуму в этом
положении,- познание, посредством
которого разум, не замыкаясь в
чувственно воспринимаемом мире, но и
не фантазируя за его пределами,
ограничен так, как это свойственно
представлению о границе, а именно
ограничен отношением того, что лежит
вне границы, к тому, что содержится
внутри нее.
Die natürliche Theologie ist ein solcher
Естественная теология есть именно такое
Begriff auf der Grenze der menschlichen
понятие на границе человеческого
Vernunft, da sie sich genötigt sieht, zu der
разума, где он вынужден обратиться к
Idee eines höchsten Wesens (und, in
идее высшей сущности (а в практическом
praktischer Beziehung, auch auf die einer
отношении также к идее
intelligibelen Welt) hinauszusehen, nicht,
умопостигаемого мира) не для того,
um in Ansehung dieses bloßen
чтобы определить что-то в отношении
Verstandeswesens, mithin außerhalb der
этой чисто умопостигаемой сущности,
Sinnenwelt, etwas zu bestimmen, sondern
стало быть вне чувственно
nur um ihren eigenen Gebrauch innerhalb
воспринимаемого мира, а для того
derselben nach Prinzipien der
только, чтобы направлять свое
größtmöglichen (theoretischen sowohl als
собственное применение внутри этого
praktischen) Einheit zu leiten, und zu
мира сообразно принципам наибольшего
diesem Behuf sich der Beziehung derselben (и теоретического, и практического)
auf eine selbständige Vernunft, als der
единства и для этой цели использовать
Ursache aller dieser Verknüpfungen, zu
отношение этого мира к некоему
bedienen, hiedurch aber nicht etwa sich bloß самостоятельному разуму как причине
ein Wesen zu erdichten, sondern, da außer
всех подобных связей, однако не то
der Sinnenwelt notwendig etwas, was nur
чтобы тем самым выдумывать некое
der reine Verstand denkt, anzutreffen sein
существо, а только таким именно
muß, dieses nur auf solche Weise, obwohl
образом определять его, хотя по
freilich bloß nach der Analogie, zu
аналогии, так как вне чувственно
bestimmen.
воспринимаемого мира необходимо
должно существовать нечто мыслимое
лишь чистым рассудком.
Auf solche Weise bleibt unser obiger Satz,
Таким образом, остается вышеуказанное
der das Resultat der ganzen Kritik ist: "daß
положение, составляющее результат всей
uns Vernunft durch alle ihre Prinzipien a
критики: "Что всеми своими априорными
priori niemals etwas mehr, als lediglich
принципами разум дает нам лишь знание
Gegenstände möglicher Erfahrung und auch предметов возможного опыта и в них
von diesen nichts mehr, als was in der
лишь знание того, что может быть
Erfahrung erkannt werden kann, lehre", aber познано в опыте"; но это ограничение не
diese Einschränkung hindert nicht, daß sie
мешает разуму доводить нас до
uns nicht bis zur objektiven Grenze der
объективной границы опыта, а именно до
Erfahrung, nämlich der Beziehung auf
отношения к тому, что само не может
etwas, was selbst nicht Gegenstand der
быть предметом опыта, но должно быть
Erfahrung, aber doch der oberste Grund aller высшей основой всякого опыта, причем
derselben sein muß, führe, ohne uns doch
разум дает нам знание не о нем самом по
von demselben etwas an sich, sondern nur in себе, а лишь в его отношении к полному
Beziehung auf ihren eigenen vollständigen
и направленному к высшим целям
und auf die höchsten Zwecke gerichteten
применению разума в сфере возможного
Gebrauch im Felde möglicher Erfahrung, zu опыта. Но это и есть вся польза, которой
lehren. Dieses ist aber auch aller Nutzen,
можно здесь разумно желать и которой
den man vernünftiger Weise hiebei auch nur можно с полным правом быть
wünschen kann, und mit welchem man
довольным.
bloß auf das Verhältnis desjenigen, was
außerhalb derselben liegt, zu dem, was
innerhalb enthalten ist, einschränkt.
Ursache hat zufrieden zu sein.
60
So haben wir Metaphysik, wie sie wirklich
in der Naturanlage der menschlichen
Vernunft gegeben ist, und zwar in
demjenigen, was den wesentlichen Zweck
ihrer Bearbeitung ausmacht, nach ihrer
subjektiven Möglichkeit ausführlich
dargestellt. Da wir indessen doch fanden,
daß dieser bloß natürliche Gebrauch einer
solchen Anlage unserer Vernunft, wenn
keine Disziplin derselben, welche nur durch
wissenschaftliche Kritik möglich ist, sie
zügelt und in Schranken setzt, sie in
übersteigende, teils bloß scheinbare, teils
unter sich sogar strittige dialektische
Schlüsse verwickelt, und überdem diese
vernünftelnde Metaphysik zur Beförderung
der Naturerkenntnis entbehrlich, ja wohl gar
ihr nachteilig ist, so bleibt es noch immer
eine der Nachforschung würdige Aufgabe,
die Naturzwecke, worauf diese Anlage zu
transszendenten Begriffen in unserer
Vernunft abgezielt sein mag, auszufinden,
weil alles, was in der Natur liegt, doch auf
irgendeine nützliche Absicht ursprünglich
angelegt sein muß.
60
Итак, мы обстоятельно изложили
метафизику-с точки зрения ее
субъективной возможности - как она дана
действительно в природной склонности
человеческого разума, а именно в том,
что составляет главную цель ее
исследования. Между тем мы нашли, что
это чисто естественное применение
подобной способности нашего разума
при отсутствии обуздывающей и
ставящей его в рамки дисциплины,
возможной лишь благодаря научной
критике, запутывает нас в выходящие за
пределы дозволенного отчасти лишь
иллюзорные, а отчасти даже
оспаривающие друг друга
диалектические выводы и, кроме того,
такая умствующая метафизика не только,
не способствует познанию природы, но
даже вредит ему. Вот почему еще
остается достойная исследования задача обнаружить те цели природы, к которым
может быть направлена эта заложенная в
нашей природе склонность к
трансцендентным понятиям, так как все,
что находится в природе, должно быть
первоначально назначено для какойнибудь полезной цели.
Eine solche Untersuchung ist in der Tat
Такое исследование действительно
mißlich: auch gestehe ich, daß es nur
трудно; и, признаться, то, что я могу
Mutmaßung sei, wie alles, was die ersten
сказать по этому поводу, будут только
Zwecke der Natur betrifft, was ich hievon zu предположения, как и все, что касается
sagen weiß, welches mir auch in diesem Fall первичных целей природы; впрочем, в
allein erlaubt sein mag, da die Frage nicht
этом случае предположения
die objektive Gültigkeit metaphysischer
позволительны, так как речь идет не об
Urteile, sondern die Naturanlage zu
объективной значимости метафизических
denselben angeht, und also außer dem
суждений, а о природной склонности к
System der Metaphysik in der
ним, и, следовательно, вопрос не к
Anthropologie liegt.
системе метафизики, а к антропологии.
Wenn ich alle transszendentale Ideen, deren Рассматривая вместе все
Inbegriff die eigentliche Aufgabe der
трансцендентальные идеи, совокупность
natürlichen reinen Vernunft ausmacht,
которых составляет истинную задачу
welche sie nötigt, die bloße
естественного чистого разума,
Naturbetrachtung zu verlassen, und über alle заставляющую разум оставить
mögliche Erfahrung hinauszugehen und in
исследование одной лишь природы,
dieser Bestrebung das Ding (es sei Wissen
выйти за пределы возможного опыта и в
oder Vernünfteln) was Metaphysik heißt,
этом стремлении создать так называемую
zustande zu bringen, betrachte, so glaube ich метафизику (будь она знанием или
gewahr zu werden, daß diese Naturanlage
умствованием),-я прихожу к тому
dahin abgezielet sei, unseren Begriff von
мнению, что эта природная склонность
направлена на то, чтобы освободить наше
понимание от оков опыта и от рамок
исследования одной лишь природы
настолько, чтобы оно могло по крайней
мере видеть перед собой открытой сферу,
содержащую лишь предметы для чистого
рассудка, не достижимые ни для какой
чувственности; и это не ради
спекулятивного исследования их (для
чего у нас нет твердой почвы под
ногами), а ради того, чтобы практические
принципы, которые, не находя такой
сферы для своего необходимо
возникающего упования и надежды, не
могли расшириться до той всеобщности,
в которой непременно нуждается разум
для моральной цели [...].
Da finde ich nun, daß die psychologische
И вот я нахожу, что психологическая
Idee, ich mag dadurch auch noch so wenig
идея если и не позволяет мне проникнуть
von der reinen und über alle
в чистую и возвышающуюся над
Erfahrungsbegriffe erhabenen Natur der
эмпирическими понятиями природу
menschlichen Seele einsehen, doch
человеческой души, то по крайней мере
wenigstens die Unzulänglichkeit der
довольно ясно показывает
letzteren deutlich gnug zeige, und mich
неудовлетворительность этих понятий и
dadurch vom Materialism, als einem zu
тем самым отвращает меня от
keiner Naturerklärung tauglichen, und
материализма как психологического
überdem die Vernunft in praktischer Absicht понятия, которое не годится ни для
verengenden psychologischen Begriffe
какого объяснения природы и, кроме
abführe. So dienen die kosmologische Ideen того, ограничивает разум в практическом
durch die sichtbare Unzulänglichkeit aller
отношении. Точно так же и
möglichen Naturerkenntnis, die Vernunft in космологические идеи, показывая, что
ihrer rechtmäßigen Nachfrage zu
всякое возможное познание природы
befriedigen, uns vom Naturalism, der die
явно недостаточно для удовлетворения
Natur vor sich selbst gnugsam ausgeben
законных запросов разума, удерживают
will, abzuhalten. Endlich, da alle
нас от натурализма, стремящегося
Naturnotwendigkeit in der Sinnenwelt
выдавать природу за нечто
jederzeit bedingt ist, indem sie immer
самодовлеющее. Наконец, так как всякая
Abhängigkeit der Dinge von andern
естественная необходимость в
voraussetzt, und die unbedingte
чувственно воспринимаемом мире всегда
Notwendigkeit nur in der Einheit einer von
обусловлена, предполагая зависимость
der Sinnenwelt unterschiedenen Ursache
одних вещей от других, и так как
gesucht werden muß, die Kausalität
безусловную необходимость следует
derselben aber wiederum, wenn sie bloß
искать только в единстве причины,
Natur wäre, niemals das Dasein des
которая отлична от чувственно
Zufälligen als seine Folge begreiflich
воспринимаемого мира и каузальность
machen könnte, so macht sich die Vernunft
которой опять-таки, если бы она была
vermittelst der theologischen Idee vom
только природой, никак не объясняла бы
Fatalism los, sowohl einer blinden
существование случайного как своего
Naturnotwendigkeit in dem
следствия,- то разум посредством
Zusammenhange der Natur selbst, ohne
теологической идеи избавляется и от
erstes Prinzip, als auch in der Kausalität
фатализма слепой естественной
dieses Prinzips selbst, und führt auf den
необходимости в контексте самой
den Fesseln der Erfahrung und den
Schranken der bloßen Naturbetrachtung
soweit loszumachen, daß er wenigstens ein
Feld vor sich eröffnet sehe, was bloß
Gegenstände für den reinen Verstand
enthält, die keine Sinnlichkeit erreichen
kann, zwar nicht in der Absicht, um uns mit
diesen spekulativ zu beschäftigen (weil wir
keinen Boden finden, worauf wir Fuß fassen
können), sondern damit praktische
Prinzipien, die, ohne einen solchen Raum
für ihre notwendige Erwartung und
Hoffnung vor sich zu finden, sich nicht zu
der Allgemeinheit ausbreiten könnten, deren
die Vernunft in moralischer Absicht
unumgänglich bedarf, freies Feld erhalten.
природы без первого начала, и от
фатализма в причинности самого этого
начала и ведет к понятию свободной
причины, стало быть высшего
умопостижения. Таким образом,
трансцендентальные идеи хотя и не дают
нам положительного знания, однако
служат для того, чтобы отвергнуть
дерзкие и суживающие сферу разума
утверждения, натурализма и фатализма и
тем самым дать простор нравственным
идеям вне сферы спекуляции; это, мне
кажется, в некоторой степени объясняет
упомянутую природную склонность.
Der praktische Nutzen, den eine bloß
Практическая польза, какую может иметь
spekulative Wissenschaft haben mag, liegt
чисто спекулятивная наука, лежит вне
außerhalb den Grenzen dieser Wissenschaft, границ этой науки, следовательно, может
kann also bloß als ein Scholion angesehen
рассматриваться лишь как схолия и
werden, und gehört, wie alle Scholien, nicht подобно всем схолиям не принадлежит к
als ein Teil zur Wissenschaft selbst.
самой науке в качестве ее части. Все же
Gleichwohl liegt diese Beziehung doch
это отношение находится по крайней
wenigstens innerhalb den Grenzen der
мере внутри границ философии,
Philosophie, vornehmlich derjenigen,
особенно той, которая черпает из чистых
welche aus reinen Vernunftquellen schöpft, источников разума. где спекулятивное
wo der spekulative Gebrauch der Vernunft
применение разума в метафизике
in der Metaphysik mit dem praktischen in
необходимо должно обладать единством
der Moral notwendig Einheit haben muß.
с практическим применением в морали.
Daher die unvermeidliche Dialektik der
Поэтому неизбежная диалектика чистого
reinen Vernunft, in einer Metaphysik als
разума, рассматриваемая в метафизике
Naturanlage betrachtet, nicht bloß als ein
как природная склонность, заслуживает
Schein, der aufgelöset zu werden bedarf,
объяснения не только как видимость,
sondern auch als Naturanstalt seinem
которую нужно раскрыть, но так же, если
Zwecke nach, wenn man kann, erklärt zu
возможно, и как некоторое устроение
werden verdient, wiewohl dieses Geschäfte, природы по своей цели, хотя этого дела
als überverdienstlich, der eigentlichen
как сверхдолжного нельзя по праву
Metaphysik mit Recht nicht zugemutet
требовать от метафизики в собственном
werden darf.
смысле слова.
Vor ein zweites, aber mehr mit dem Inhalte
За другую схолию, но уже более сродную
der Metaphysik verwandtes Scholion, müßte с содержанием метафизики следует
die Auflösung der Fragen gehalten werden,
считать решение вопросов, разбираемых
die in der Kritik von Seite 647 bis 668 [B
в "Критике", стр. 647-668. В самом деле,
670-696]) fortgehen. Denn da werden
там излагаются некоторые принципы
gewisse Vernunftprinzipien vorgetragen, die разума, a priori определяющие порядок
die Naturordnung oder vielmehr den
природы или, вернее, рассудок, который
Verstand, der ihre Gesetze durch Erfahrung должен искать ее законы посредством
suchen soll, a priori bestimmen. Sie
опыта. Эти принципы кажутся
scheinen konstitutiv und gesetzgebend in
конститутивными и законодательными в
Ansehung der Erfahrung zu sein, da sie doch отношении опыта, вытекая, однако, из
aus bloßer Vernunft entspringen, welche
одного лишь разума, который в отличие
nicht so, wie Verstand, als ein Prinzip
от рассудка не должен рассматриваться
möglicher Erfahrung angesehen werden
как принцип возможного опыта.
darf. Ob nun diese Übereinstimmung darauf Основано ли это соответствие на том,
Begriff einer Ursache durch Freiheit, mithin
einer obersten Intelligenz. So dienen die
transszendentale Ideen, wenngleich nicht
dazu, uns positiv zu belehren, doch die
freche und das Feld der Vernunft
verengende Behauptungen des
Materialismus, Naturalismus, und
Fatalismus aufzuheben, und dadurch den
moralischen Ideen außer dem Felde der
Spekulation Raum zu verschaffen, und dies
würde, dünkt mich, jene Naturanlage
einigermaßen erklären.
что, подобно тому как природа присуща
явлениям или их источнику чувственности - не сама по себе, а лишь в
отношении чувственности к рассудку,
точно так же и этому рассудку может
быть присуще полное единство его
применения для той или иной
совокупности возможного опыта (в
системе) лишь в отношении к разуму,
стало быть, и опыт опосредствованно
подчинен законодательству разума,- этот
вопрос пусть в дальнейшем
рассматривают те, кто хочет исследовать
природу разума также и вне его
применения в метафизике, даже во
всеобщих принципах, дабы создать в
систематической форме естественную
историю вообще, ведь я в своем
сочинении хотя и представил эту задачу
как важную, но не пытался, ее разрешить
.
Und so endige ich die analytische Auflösung Этим я заканчиваю аналитическое
der von mir selbst aufgestellten Hauptfrage: решение поставленного мною главного
Wie ist Metaphysik überhaupt möglich?
вопроса - как возможна метафизика
indem ich von demjenigen, wo ihr Gebrauch вообще, осуществив восхождение оттуда,
wirklich, wenigstens in den Folgen gegeben где ее применение действительно дано,
ist, zu den Gründen ihrer Möglichkeit
по крайней мере в следствиях, к
hinaufstieg.
основаниям ее возможности.
beruhe, daß, so wie Natur den
Erscheinungen oder ihrem Quell, der
Sinnlichkeit, nicht an sich selbst anhängt,
sondern nur in der Beziehung der letzteren
auf den Verstand angetroffen wird, so
diesem Verstande die durchgängige Einheit
seines Gebrauchs, zum Behuf einer
gesamten möglichen Erfahrung (in einem
System) nur mit Beziehung auf die Vernunft
zukommen könne, mithin auch Erfahrung
mittelbar unter der Gesetzgebung der
Vernunft stehe, mag von denen, welche der
Natur der Vernunft, auch außer ihrem
Gebrauch in der Metaphysik, sogar in den
allgemeinen Prinzipien eine Naturgeschichte
überhaupt systematisch zu machen,
nachspüren wollen, weiter erwogen werden;
denn diese Aufgabe habe ich in der Schrift
selbst zwar als wichtig vorgestellt, aber ihre
Auflösung nicht versucht [25].
Auflösung der allgemeinen Frage der Prolegomenen: Wie ist Metaphysik als
Wissenschaft möglich?/Решение общего вопроса пролегоменов: как возможна
метафизика как наука?
Metaphysik, als Naturanlage der Vernunft,
ist wirklich, aber sie ist auch vor sich allein
(wie die analytische Auflösung der dritten
Hauptfrage bewies) dialektisch und trüglich.
Aus dieser also die Grundsätze hernehmen
wollen, und in dem Gebrauche derselben
dem zwar natürlichen, nichtsdestoweniger
aber falschen Scheine folgen, kann niemals
Wissenschaft, sondern nur eitele
dialektische Kunst hervorbringen, darin es
eine Schule der andern zuvortun, keine aber
jemals einen rechtmäßigen und dauernden
Beifall erwerben kann.
Damit sie nun als Wissenschaft nicht bloß
auf trügliche Überredung, sondern auf
Einsicht und Überzeugung Anspruch
machen könne, so muß eine Kritik der
Метафизика как природная склонность
разума действительна, но, кроме того,
она сама по себе диалектична и
обманчива (как это было доказано
аналитическим решением третьего
главного вопроса). Поэтому намерение
заимствовать из нее основоположения и в
применении их следовать хотя и
естественной, но ложной видимости
может породить не науку, а только
пустое диалектическое искусство, в
котором одна школа может превосходить
другую, но ни одна не может добиться
законного и продолжительного
признания.
Итак, чтобы метафизика могла как наука
претендовать не только на обманчивую
уверенность, но и на действительное
понимание и убеждение, для этого
Vernunft selbst den ganzen Vorrat der
Begriffe a priori, die Einteilung derselben
nach den verschiedenen Quellen, der
Sinnlichkeit, dem Verstande und der
Vernunft, ferner eine vollständige Tafel
derselben, und die Zergliedernung aller
dieser Begriffe, mit allem, was daraus
gefolgert werden kann, darauf aber
vornehmlich die Möglichkeit des
synthetischen Erkenntnisses a priori,
vermittelst der Deduktion dieser Begriffe,
die Grundsätze ihres Gebrauchs, endlich
auch die Grenzen desselben, alles aber in
einem vollständigen System darlegen. Also
enthält Kritik, und auch sie ganz allein, den
ganzen wohlgeprüften und bewährten Plan,
ja sogar alle Mittel der Vollziehung in sich,
wornach Metaphysik als Wissenschaft
zustande gebracht werden kann; durch
andere Wege und Mittel ist sie unmöglich.
Es frägt sich also hier nicht sowohl, wie
dieses Geschäfte möglich, sondern nur wie
es in Gang zu bringen, und gute Köpfe von
der bisherigen verkehrten und fruchtlosen zu
einer untrüglichen Bearbeitung zu bewegen
seien, und wie eine solche Vereinigung auf
den gemeinschaftlichen Zweck am
füglichsten gelenkt werden könne.
Soviel ist gewiß: wer einmal Kritik gekostet
hat, den ekelt auf immer alles dogmatische
Gewäsche, womit er vorher aus Not vorlieb
nahm, weil seine Vernunft etwas bedurfte,
und nichts Besseres zu ihrer Unterhaltung
finden konnte. Die Kritik verhält sich zur
gewöhnlichen Schulmetaphysik gerade wie
Chemie zur Alchimie, oder wie Astronomie
zur wahrsagenden Astrologie. Ich bin davor
gut, daß niemand, der die Grundsätze der
Kritik auch nur in diesen Prolegomenen
durchgedacht und gefaßt hat, jemals wieder
zu jener alten und sophistischen
Scheinwissenschaft zurückkehren werde;
vielmehr wird er mit einem gewissen
Ergötzen auf eine Metaphysik hinaussehen,
die nunmehr allerdings in seiner Gewalt ist,
auch keiner vorbereitenden Entdeckungen
mehr bedarf, und die zuerst der Vernunft
daurende Befriedigung verschaffen kann.
Denn das ist ein Vorzug, auf welchen unter
allen möglichen Wissenschaften Metaphysik
allein mit Zuversicht rechnen kann, nämlich,
daß sie zur Vollendung und in den
критика самого разума должна
представить весь состав априорных
понятий, разделение их по различным
источникам: чувственности, рассудку и
разуму; далее, представить
исчерпывающую таблицу этих понятий и
их расчленение со всем, что отсюда
может быть выведено; затем главным
образом возможность априорного
синтетического познания посредством
дедукции этих понятий, принципы их
применения и, наконец, их границы, и все
это в полной системе. Таким образом, эта
критика, и только она одна, содержит
весь хорошо проверенный и достоверный
план, более того, даже все средства,
необходимые для создания метафизики
как науки; другими путями и средствами
она невозможна. Следовательно, здесь
вопрос не столько в том, как возможно
это дело, сколько в том, как его
исполнить, как отвратить серьезные умы
от практиковавшегося до сих пор
извращенного и бесплодного изучения,
побуждая их к верной разработке, и как
наилучшим образом направить такие
объединенные усилия к [осуществлению]
общей цели.
Одно несомненно: кто раз отведал
критики, тому навсегда будет противен
всякий догматический вздор, которым он
прежде должен был довольствоваться, не
находя лучшего удовлетворения для
потребностей своего разума. Критика
относится к обычной школьной
метафизике точно так, как химия к
алхимии или астрономия к прорицающей
будущее астрологии. Я ручаюсь, что
всякий, кто продумал и понял
основоположения критики, хотя бы
только по этим пролегоменам, уже
никогда больше не вернется к старой и
софистической лженауке; скорее, он с
радостью будет смотреть на такую
метафизику, которая отныне ему
доступна, не нуждается ни в каких
подготовительных открытиях и первая
может доставить разуму постоянное
удовлетворение. В самом деле,
метафизика имеет перед всеми
возможными науками то преимущество,
что она может быть завершена и
приведена в неизменное состояние, так
как ей не надо дальше изменяться и она
не способна к какому-либо расширению
посредством новых открытий; дело в том,
что разум имеет здесь источник своего
познания не в предметах и их созерцании
(отсюда он не может извлечь больше
знания), а в себе самом; и после того как
разум полностью и ясно изложил против
всякого ложного толкования основные
законы своей способности, не остается
ничего, что чистый разум мог бы
познавать a priori или даже о чем бы он
мог спрашивать, имея на то основание.
Уверенность в таком определенном и
законченном знании особенно
привлекательна, если даже оставить в
стороне вопрос о пользе (о которой еще
будет речь впереди).
Alle falsche Kunst, alle eitele Weisheit
Всякое ложное искусство, всякое
dauert ihre Zeit; denn endlich zerstört sie
суемудрие длится положенное ему время,
sich selbst, und die höchste Kultur derselben так как в конце концов оно разрушает
ist zugleich der Zeitpunkt ihres Unterganges. само себя и высшая точка его развития
Daß in Ansehung der Metaphysik diese Zeit есть вместе с тем время его крушения.
jetzt da sei, beweiset der Zustand, in
Для метафизики это время настало
welchen sie bei allem Eifer, womit sonst
теперь. Это доказывается тем
Wissenschaften aller Art bearbeitet werden, состоянием, в которое она пришла у всех
unter allen gelehrten Völkern verfallen ist.
образованных народов при том рвении, с
Die alte Einrichtung der Universitätsstudien каким изучаются всевозможные другие
erhält noch ihren Schatten, eine einzige
науки. Старый порядок университетских
Akademie der Wissenschaften bewegt noch занятий еще сохраняет тень метафизики,
dann und wann durch ausgesetzte Preise,
какая-нибудь академия наук своими
einen und anderen Versuch darin zu
время от времени объявляемыми
machen, aber unter gründliche
премиями еще побуждает к тому или
Wissenschaften wird sie nicht mehr
другому опыту в ней, но к
gezählet, und man mag selbst urteilen, wie
основательным наукам она уже не
etwa ein geistreicher Mann, den man einen
причисляется, и если бы кто вздумал
großen Metaphysiker nennen wollte, diesen назвать какого-нибудь проницательного
wohlgemeinten, aber kaum von jemanden
человека великим метафизиком, то легко
beneideten Lobspruch aufnehmen würde.
судить, как принял бы тот такую
доброжелательную, но вряд ли
возбуждающую зависть похвалу.
Ob aber gleich die Zeit des Verfalls aller
Но хотя время упадка всякой
dogmatischen Metaphysik ungezweifelt da
догматической метафизики несомненно
ist, so fehlt doch noch manches dran, um
настало, все же еще нельзя сказать, что
sagen zu können, daß die Zeit ihrer
уже наступило время ее возрождения
Wiedergeburt, vermittelst einer gründlichen посредством основательной и
und vollendeten Kritik der Vernunft
законченной критики разума. Все
dagegen schon erschienen sei. Alle
переходы от одной склонности к
Übergänge von einer Neigung zu der ihr
противоположной ей совершаются через
entgegengesetzten gehen durch den Zustand состояние равнодушия, и этот момент
der Gleichgültigkeit, und dieser Zeitpunkt
самый опасный для автора, но, как мне
beharrlichen Zustand gebracht werden kann,
da sie sich weiter nicht verändern darf, auch
keiner Vermehrung durch neue
Entdeckungen fähig ist; weil die Vernunft
hier die Quellen ihrer Erkenntnis nicht in
den Gegenständen und ihrer Anschauung,
(durch die sie nicht ferner eines mehreren
belehrt werden kann) sondern in sich selbst
hat, und, wenn sie die Grundgesetze ihres
Vermögens vollständig und gegen alle
Mißdeutung bestimmt dargestellt hat, nichts
übrig bleibt, was reine Vernunft a priori
erkennen, ja auch nur was sie mit Grunde
fragen könnte. Die sichere Aussicht auf ein
so bestimmtes und geschlossenes Wissen hat
einen besondern Reiz bei sich, wenn man
gleich allen Nutzen (von welchem ich
hernach noch reden werde) beiseite setzt.
ist der gefährlichste vor einen Verfasser,
aber, wie mich dünkt, doch der günstigste
vor die Wissenschaft. Denn wenn durch
gänzliche Trennung vormaliger
Verbindungen der Parteigeist erloschen ist,
so sind die Gemüter in der besten
Verfassung, nur allmählich Vorschläge zur
Verbindung nach einem anderen Plane
anzuhören.
Wenn ich sage, daß ich von diesen
Prolegomenen hoffe, sie werden die
Nachforschung im Felde der Kritik
vielleicht rege machen, und dem
allgemeinen Geiste der Philosophie, dem es
im spekulativen Teile an Nahrung zu fehlen
scheint, einen neuen und viel
versprechenden Gegenstand der
Unterhaltung darreichen, so kann ich mir
schon zum voraus vorstellen: daß
jedermann, den die dornichten Wege, die ich
ihn in der Kritik geführt habe, unwillig und
überdrüssig gemacht haben, mich fragen
werde, worauf ich wohl diese Hoffnung
gründe? Ich antworte, auf das
unwiderstehliche Gesetz der Notwendigkeit.
Daß der Geist des Menschen metaphysische
Untersuchungen einmal gänzlich aufgeben
werde, ist ebensowenig zu erwarten, als daß
wir, um nicht immer unreine Luft zu
schöpfen, das Atemholen einmal lieber ganz
und gar einstellen würden. Es wird also in
der Welt jederzeit, und was noch mehr, bei
jedem, vornehmlich dem nachdenkenden
Menschen Metaphysik sein, die, in
Ermangelung eines öffentlichen Richtmaßes,
jeder sich nach seiner Art zuschneiden wird.
Nun kann das, was bis daher Metaphysik
geheißen hat, keinem prüfenden Kopfe ein
Gnüge tun, ihr aber gänzlich zu entsagen, ist
doch auch unmöglich, also muß endlich eine
Kritik der reinen Vernunft selbst versucht,
oder, wenn eine da ist, untersucht, und in
allgemeine Prüfung gezogen werden, weil es
sonst kein Mittel gibt, dieser dringenden
Bedürfnis, welche noch etwas mehr, als
bloße Wißbegierde ist, abzuhelfen.
Seitdem ich Kritik kenne, habe ich am Ende
des Durchlesens einer Schrift
metaphysischen Inhalts, die mich durch
Bestimmung ihrer Begriffe, durch
Mannigfaltigkeit und Ordnung und einen
кажется, самый благоприятный для
науки. Действительно, когда из за
полного разрыва прежних связей дух
партий угасает, тогда умы наилучшим
образом настроены постепенно внимать
призывам к объединению по другому
плану.
Когда я говорю, что надеюсь на эти
пролегомены, что они, быть может,
вызовут [новые] исследования в области
критики и доставят новый и
многообещающий предмет занятия
общему духу философии, которому, повидимому, не хватает питания в
спекулятивной части, то я уже могу
заранее себе представить, что всякий, кто
неохотно и со скукой прошел тернистые
пути, которыми я вел его в "Критике",
спросит меня: на чем я основываю эту
надежду? Я отвечаю: на неодолимом
законе необходимости.
Но чтобы дух человека когда-нибудь
совершенно отказался от метафизических
исследований - это так же невероятно,
как и то, чтобы мы когда-нибудь совсем
перестали дышать из опасения вдыхать
нечистый воздух. Всегда, более того, у
каждого человека, в особенности у
мыслящего, будет метафизика, и при
отсутствии общего мерила у каждого на
свой лад. То, что до сих пор считалось
метафизикой, не может удовлетворить
никакой пытливый ум, а совсем
отказаться от метафизики невозможно,
поэтому должен быть наконец сделан
опыт критики чистого разума, а если
такая критика уже имеется, то она
должна быть исследована и подвергнута
всеобщей проверке, так как нет других
средств удовлетворить эту
настоятельную потребность, которая есть
нечто большее, чем простая
любознательность.
С тех пор как я постиг критику, я,
дочитывая какое-нибудь сочинение
метафизического содержания,
занимавшее и просвещавшее меня
определенностью своих понятий,
leichten Vortrag sowohl unterhielt, als auch
kultivierte, mich nicht entbrechen können,
zu fragen: hat dieser Autor wohl die
Metaphysik um einen Schritt weiter
gebracht? Ich bitte die gelehrte Männer um
Vergebung, deren Schriften mir in anderer
Absicht genutzt, und immer zur Kultur der
Gemütskräfte beigetragen haben, weil ich
gestehe, daß ich weder in ihren noch in
meinen geringeren Versuchen (denen doch
Eigenliebe zum Vorteil spricht) habe finden
können, daß dadurch die Wissenschaft im
mindesten weiter gebracht worden, und
dieses zwar aus dem ganz natürlichen
Grunde, weil die Wissenschaft noch nicht
existierte, und auch nicht stückweise
zusammengebracht werden kann, sondern
ihr Keim in der Kritik vorher völlig
präformiert sein muß.
Man muß aber, um alle Mißdeutung zu
verhüten, sich aus dem vorigen wohl
erinnern, daß durch analytische Behandlung
unserer Begriffe zwar dem Verstande
allerdings recht viel genutzt, die
Wissenschaft (der Metaphysik) aber dadurch
nicht im mindesten weiter gebracht werde,
weil jene Zergliederungen der Begriffe nur
Materialien sind, daraus allererst
Wissenschaft gezimmert werden soll. So
mag man den Begriff von Substanz und
Accidens noch so schön zergliedern und
bestimmen; das ist recht gut als
Vorbereitung zu irgendeinem künftigen
Gebrauche. Kann ich aber gar nicht
beweisen, daß in allem, was da ist, die
Substanz beharre, und nur die Accidenzen
wechseln, so war durch alle jene
Zergliederung die Wissenschaft nicht im
mindesten weiter gebracht. Nun hat
Metaphysik weder diesen Satz, noch den
Satz des zureichenden Grundes, viel weniger
irgendeinen zusammengesetzten, als z. B.
einen zur Seelenlehre oder Kosmologie
gehörigen, und überall gar keinen
synthetischen Satz bisher a priori gültig
beweisen können: also ist durch alle jene
Analysis nichts ausgerichtet, nichts
geschafft und gefördert worden, und die
Wissenschaft ist nach soviel Gewühl und
Geräusch noch immer da, wo sie zu
Aristoteles Zeiten war, obzwar die
Veranstaltungen dazu, wenn man nur erst
разнообразием, последовательностью и
легкостью изложения, никак не могу
удержаться от вопроса: продвинул ли
этот автор метафизику хотя бы на один
шаг? Прошу прощения у ученых мужей,
коих писания были мне полезны в другом
отношении и всегда способствовали
развитию душевных сил, но я признаюсь,
что ни в их, ни в своих менее
значительных опытах (в пользу которых,
однако, говорит самолюбие) не мог
обнаружить, что благодаря им наука
продвинулась хоть сколько-нибудь, и это
по той естественной причине, что наука
еще не существовала и не могла быть
сложена даже по частям, зародыш ее
должен быть полностью дан заранее
(praformiert) в критике.
Но во избежание всякого недоразумения
нужно вспомнить из сказанного ранее,
что аналитическая трактовка наших
понятий хотя очень полезна для рассудка,
однако нисколько не может
способствовать развитию науки
(метафизики), так как указанные
расчленения понятий суть только
материалы, из которых еще должна быть
построена наука. Как бы, например, ни
расчленяли и ни определяли понятия
субстанции и акциденции, это будет
лишь хорошим приготовлением для
будущего применения. Но если я не могу
доказать, что во всем существующем
субстанция постоянна и только
акциденции сменяются, то весь мой
анализ ни на шаг не подвинул науку. А
между тем метафизика до сих пор не
могла надлежащим образом доказать a
priori ни это положение, ни закон
достаточного основания, а еще в
меньшей степени какое-нибудь более
сложное положение, например из
психологии или космологии, и вообще не
могла доказать никакого синтетического
положения; таким образом, весь анализ
ничего не добился, ничего не создал,
ничему не способствовал и наука после
всего этого шума все еще находится там,
где была во времена Аристотеля, хотя
подготовка к ней, если бы только была
найдена путеводная нить к
den Leitfaden zu synthetischen
Erkenntnissen gefunden hätte, ohnstreitig
viel besser wie sonst getroffen worden.
Nur zwei Dinge muß ich, im Fall, daß die
Ausfoderung angenommen wird, verbitten:
Erstlich, das Spielwerk von
Wahrscheinlichkeit und Mutmaßung,
welches der Metaphysik ebenso schlecht
ansteht, als der Geometrie: zweitens die
Entscheidung vermittelst der Wünschelrute
des sogenannten gesunden
Menschenverstandes, die nicht jedermann
schlägt, sondern sich nach persönlichen
Eigenschaften richtet.
Denn was das erstere anlangt, so kann wohl
nichts Ungereimteres gefunden werden, als
in einer Metaphysik, einer Philosophie aus
reiner Vernunft, seine Urteile auf
Wahrscheinlichkeit und Mutmaßung
gründen zu wollen. Alles, was a priori
erkannt werden soll, wird ebendadurch vor
apodiktisch gewiß ausgegeben, und muß
also auch so bewiesen werden. Man könnte
ebensogut eine Geometrie, oder Arithmetik
auf Mutmaßungen gründen wollen; denn
was den calculus probabilium der letzteren
betrifft, so enthält er nicht wahrscheinliche,
sondern ganz gewisse Urteile über den Grad
der Möglichkeit gewisser Fälle unter
gegebenen gleichartigen Bedingungen, die
in der Summe aller möglichen Fälle ganz
unfehlbar der Regel gemäß zutreffen
müssen, ob diese gleich in Ansehung jedes
einzelnen Zufalles nicht gnug bestimmt ist.
Nur in der empirischen Naturwissenschaft
können Mutmaßungen (vermittelst der
Induktion und Analogie) gelitten werden,
doch so, daß wenigstens die Möglichkeit
dessen, was ich annehme, völlig gewiß sein
muß.
Mit der Berufung auf den gesunden
Menschenverstand, wenn von Begriffen und
Grundsätzen, nicht sofern sie in Ansehung
der Erfahrung gültig sein sollen, sondern
sofern sie auch außer den Bedingungen der
Erfahrung vor geltend ausgegeben werden
wollen, die Rede ist, ist es womöglich noch
schlechter bewandt. Denn was ist der
gesunde Verstand? Es ist der gemeine
Verstand, sofern er richtig urteilt. Und was
ist nun der gemeine Verstand? Er ist das
синтетическим познаниям, бесспорно,
была лучше прежней.
Но если мой вызов принимается, нужно
отказаться от двух вещей: во-первых, от
игры в правдоподобие и предположения,
которая так же мало подобает
метафизике, как и геометрии; во-вторых,
от решения [вопроса] посредством
волшебного жезла так называемого
здравого человеческого смысла, с
помощью которого не каждый что-то
находит и с которым каждый обращается
по-своему.
Что касается первого [условия], то не
может быть ничего нелепее, как
основывать свои суждения в метафизике
- философии из чистого разума - на
правдоподобии и предположениях. Все
познаваемое a priori тем самым выдается
за достоверное аподиктически и должно
быть, следовательно, доказано также
аподиктически. С одинаковым правом
можно было бы основывать геометрию
или арифметику на предположениях; в
самом деле, что касается calculus
probabilium последней, то оно содержит
не правдоподобные, а совершенно
достоверные суждения о степени
возможности тех или иных случаев при
данных однородных условиях, каковые в
сумме всех возможных случаев должны
дать совершенно верный результат
сообразно правилу, хотя это правило и
недостаточно определенно для каждого
отдельного случая. Только в
эмпирическом естествознании
допустимы предположения (посредством
индукции и аналогии), но так, чтобы по
крайней мере возможность того, что я
предполагаю, была вполне достоверна.
Еще хуже ссылаться на здравый
человеческий смысл, когда дело идет о
понятиях и основоположениях не в
применении к опыту, а поскольку их
считают приложимыми и вне условий
опыта. Действительно, что такое здравый
смысл? Это обыденный рассудок,
поскольку он судит правильно. А что
такое обыденный рассудок? Это
способность познания и применения
правил in concrete в отличие от
Vermögen der Erkenntnis und des
Gebrauchs der Regeln in concreto, zum
Unterschiede des spekulativen Verstandes,
welcher ein Vermögen der Erkenntnis der
Regeln in abstracto ist. So wird der gemeine
Verstand die Regel: daß alles, was
geschieht, vermittelst seiner Ursache
bestimmt sei, kaum verstehen, niemals aber
so im allgemeinen einsehen können. Er
fordert daher ein Beispiel aus Erfahrung,
und, wenn er hört, daß dieses nichts anders
bedeute, als was er jederzeit gedacht hat,
wenn ihm eine Fensterscheibe zerbrochen
oder ein Hausrat verschwunden war, so
versteht er den Grundsatz und räumt ihn
auch ein. Gemeiner Verstand hat also weiter
keinen Gebrauch, als sofern er seine Regeln
(obgleich dieselben ihm wirklich a priori
beiwohnen) in der Erfahrung bestätigt sehen
kann; mithin sie a priori, und unabhängig
von der Erfahrung einzusehen, gehört vor
den spekulativen Verstand, und liegt ganz
außer dem Gesichtskreise des gemeinen
Verstandes. Metaphysik hat es ja aber
lediglich mit der letzteren Art Erkenntnis zu
tun, und es ist gewiß ein schlechtes Zeichen
eines gesunden Verstandes, sich auf jenen
Gewährsmann zu berufen, der hier gar kein
Urteil hat, und den man sonst wohl nur über
die Achsel ansieht, außer, wenn man sich im
Gedränge sieht, und sich in seiner
Spekulation weder zu raten, noch zu helfen
weiß.
Es ist eine gewöhnliche Ausflucht, deren
sich diese falsche Freunde des gemeinen
Menschenverstandes (die ihn gelegentlich
hoch preisen, gemeiniglich aber verachten)
zu bedienen pflegen, daß sie sagen: Es
müssen doch endlich einige Sätze sein, die
unmittelbar gewiß seien, und von denen man
nicht allein keinen Beweis, sondern auch
überall keine Rechenschaft zu geben
brauche, weil man sonst mit den Gründen
seiner Urteile niemals zu Ende kommen
würde; aber zum Beweise dieser Befugnis
können sie (außer dem Satze des
Widerspruchs, der aber die Wahrheit
synthetischer Urteile darzutun nicht
hinreichend ist) niemals etwas anderes
Ungezweifeltes, was sie dem gemeinen
Menschenverstande unmittelbar beimessen
dürfen, anführen, als mathematische Sätze:
спекулятивного рассудка, который есть
способность познания правил in abstracto.
Так, например, обыденный рассудок вряд
ли будет в состоянии понять то правило,
что все, что происходит, определяется
своей причиной, и уж, конечно, никогда
не постигнет этого правила в его
всеобщности; он требует поэтому
примера из опыта, и если слышит, что это
означает то же, чтоб он всегда думал,
когда у него разбивали окно или дома
пропадала какая-нибудь вещь, то он
понимает закон [причинности] и
признает его. Таким образом, обыденный
рассудок имеет свое применение лишь
постольку, поскольку он видит свои
правила (хотя они присущи ему
действительно a priori) подтвержденными
в опыте; стало быть, усматривать их a
priori и независимо от опыта - это дело
спекулятивного рассудка и находится оно
целиком вне кругозора обыденного
рассудка. Но ведь метафизика имеет дело
только с последним способом познания; а
ссылаться на авторитет, который вовсе не
имеет здесь своего мнения и на который
вообще-то смотрят лишь свысока, за
исключением тех случаев, когда
испытывают затруднения и со своими
спекуляциями находятся в совершенно
беспомощном положении,- это плохой
признак здравого смысла.
Эти фальшивые друзья обыденного
человеческого рассудка (которые при
случае его восхваляют, обычно же
презирают) прибегают, как правило, к
такой уловке: должны же наконец,
говорят они, быть какие-то
непосредственно достоверные
положения, которые не только не могут
быть доказаны, но которые вообще не
нуждаются ни в каком оправдании, ибо
иначе никогда не будет конца
основаниям наших суждений. Однако те,
кто так утверждает, могут в
доказательство этого привести (кроме
закона противоречия, который
недостаточен для доказательства
синтетических суждений) только такие
математические положения, как дважды
два - четыре, между двумя точками
возможна только одна прямая линия и т.
д.,- единственно несомненное, что они
могут непосредственно приписывать
обыденному человеческому рассудку. Но
эти суждения так же отличаются от
суждений метафизики, как небо от земли.
В самом деле, в математике я могу самим
моим мышлением создавать
(конструировать) все то, что представляю
себе возможным посредством понятия; я
последовательно прибавляю к двум
другие два и составляю сам число четыре
или провожу мысленно от одной точки к
другой всякие линии и могу провести
только одну, которая подобна себе во
всех своих частях (как равных, так и
неравных).
Aber ich kann aus dem Begriffe eines
Но, даже употребляя всю силу своего
Dinges durch meine ganze Denkkraft nicht
мышления, я не могу вывести из понятия
den Begriff von etwas anderem, dessen
одной вещи понятие другой,
Dasein notwendig mit dem ersteren
существование которой необходимо с
verknüpft ist, herausbringen, sondern muß
ней связано; для этого я должен
die Erfahrung zu Rate ziehen, und, obgleich обратиться к опыту; и хотя мой рассудок
mir mein Verstand a priori (doch immer nur дает мне a priori (но все же всегда лишь
in Beziehung auf mögliche Erfahrung) den
по отношению к возможному опыту)
Begriff von einer solchen Verknüpfung (der понятие о такой связи (понятие
Kausalität) an die Hand gibt, so kann ich ihn причинности), однако я его в отличие от
doch nicht, wie die Begriffe der
математических понятий не могу
Mathematik, a priori in der Anschauung
представить a priori в созерцании и,
darstellen, und also seine Möglichkeit a
следовательно, a priori показать его
priori darlegen, sondern dieser Begriff, samt возможность; для того чтобы иметь
denen Grundsätzen seiner Anwendung,
априорную значимость, как это и
bedarf immer, wenn er a priori gültig sein
требуется в метафизике, понятие
soll – wie es doch in der Metaphysik
[причинности] и основоположения его
verlangt wird – eine Rechtfertigung und
применения нуждаются в обосновании и
Deduktion seiner Möglichkeit, weil man
дедукции своей возможности, ибо иначе
sonst nicht weiß, wie weit er gültig sei, und
остается неизвестным, как далеко
ob er nur in der Erfahrung oder auch außer
простирается сфера применения этого
ihr gebraucht werden könne. Also kann man понятия, приложимо ли оно только в
sich in der Metaphysik, als einer
опыте или также вне его. Таким образом,
spekulativen Wissenschaft der reinen
в метафизике как спекулятивной науке
Vernunft, niemals auf den gemeinen
чистого разума никогда нельзя ссылаться
Menschenverstand berufen, aber wohl, wenn на обыденный человеческий рассудок;
man genötigt ist, sie zu verlassen, und auf
это уместно лишь тогда, когда мы
alles reine spekulative Erkenntnis, welches
вынуждены ее покинуть и отказаться
jederzeit ein Wissen sein muß, mithin auch
(при некоторых обстоятельствах) от
auf Metaphysik selbst, und deren Belehrung всякого чистого спекулятивного
(bei gewissen Angelegenheiten) Verzicht zu познания, которое всегда должно быть
tun, und ein vernünftiger Glaube uns allein
знанием, стало быть, отказаться и от
möglich, zu unserm Bedürfnis auch
самой метафизики и ее учений; тогда для
hinreichend (vielleicht gar heilsamer, als das нас возможна только основанная на
Wissen selbst) befunden wird.
разуме вера, которая и окажется
z. B. daß zweimal zwei vier ausmachen, daß
zwischen zwei Punkten nur eine gerade
Linie sei, u. a. m. Das sind aber Urteile, die
von denen der Metaphysik himmelweit
unterschieden sind. Denn in der Mathematik
kann ich alles das durch mein Denken selbst
machen (konstruieren), was ich mir durch
einen Begriff als möglich vorstelle: ich tue
zu einer Zwei die andere Zwei nach und
nach hinzu, und mache selbst die Zahl vier,
oder ziehe in Gedanken von einem Punkte
zum andern allerlei Linien, und kann nur
eine einzige ziehen, die sich in allen ihren
Teilen (gleichen sowohl als ungleichen)
ähnlich ist.
достаточной для наших потребностей (а
может быть, и более благотворной, чем
само знание).
Denn alsdenn ist die Gestalt der Sache ganz Ведь в таком случае совершенно
verändert. Metaphysik muß Wissenschaft
меняется все положение дела.
sein, nicht allein im Ganzen, sondern auch
Метафизика не только в целом, но и во
allen ihren Teilen, sonst ist sie gar nichts;
всех своих частях должна быть наукой,
weil sie, als Spekulation der reinen
иначе она ничто, ибо как спекуляция
Vernunft, sonst nirgends Haltung hat, als an чистого разума она вообще-то имеет
allgemeinen Einsichten. Außer ihr aber
только одну опору - всеобщие воззрения.
können Wahrscheinlichkeit und gesunder
Однако вне метафизики правдоподобие и
Menschenverstand gar wohl ihren nützlichen здравый человеческий смысл могут,
und rechtmäßigen Gebrauch haben, aber
конечно, иметь свое полезное и
nach ganz eigenen Grundsätzen, deren
правомерное применение, но по
Gewicht immer von der Beziehung aufs
совершенно особым основоположениям,
Praktische abhängt.
значение которых всегда зависит от
отношения к практическому.
Das ist es, was ich zur Möglichkeit einer
Вот то, что я считаю себя вправе
Metaphysik als Wissenschaft zu fodern mich требовать для возможности метафизики
berechtigt halte.
как науки.
Anhang von dem, was geschehen kann, um Metaphysik als Wissenschaft wirklich
zu machen./Приложение о том, что может быть сделано, чтобы превратить в
действительность метафизику как науку
Da alle Wege, die man bisher eingeschlagen
ist, diesen Zweck nicht erreicht haben, auch
außer einer vorhergehenden Kritik der
reinen Vernunft ein solcher wohl niemals
erreicht werden wird, so scheint die
Zumutung nicht unbillig, den Versuch, der
hievon jetzt vor Augen gelegt ist, einer
genauen und sorgfältigen Prüfung zu
unterwerfen, wofern man es nicht für noch
ratsamer hält, lieber alle Ansprüche auf
Metaphysik gänzlich aufzugeben, in
welchem Falle, wenn man seinem Vorsatze
nur treu bleibt, nichts dawider einzuwenden
ist. Wenn man den Lauf der Dinge nimmt,
wie er wirklich geht, nicht, wie er gehen
sollte, so gibt es zweierlei Urteile, ein Urteil,
das vor der Untersuchung vorhergeht, und
dergleichen ist in unserm Falle dasjenige,
wo der Leser aus seiner Metaphysik über die
Kritik der reinen Vernunft (die allererst die
Möglichkeit derselben untersuchen soll) ein
Urteil fället, und dann ein anderes Urteil,
welches auf die Untersuchung folgt, wo der
Leser die Folgerungen aus den kritischen
Untersuchungen, die ziemlich stark wider
seine sonst angenommene Metaphysik
verstoßen dürften, eine Zeitlang beiseite zu
Так как все пути, по которым до сих пор
шли, не достигли этой цели, да она
никогда и не будет достигнута без
предваряющей критики чистого разума,
то нет ничего несправедливого в
требовании подвергнуть точной и
тщательной проверке предлагаемый
здесь опыт, если не считают еще более
желательным вовсе отказаться от всяких
притязаний на метафизику, против чего
возразить нельзя, если только остаются
верными своему намерению. Если
принимать ход вещей так, как он
действительно совершается, а не так, как
он должен был бы совершаться, то
бывают двоякого вида суждения:
суждение, предшествующее
исследованию, и таково в нашем случае
суждение, в котором читатель на
основании своей метафизики судит о
критике чистого разума (которая должна
еще только исследовать возможность
метафизики), а затем другое суждение,
которое идет за исследованием, когда
читатель может на некоторое время
оставить в стороне выводы из
критических исследований, сильно
setzen vermag, und allererst die Gründe
prüft, woraus jene Folgerungen abgeleitet
sein mögen. Wäre das, was gemeine
Metaphysik vorträgt, ausgemacht gewiß
(etwa wie Geometrie), so würde die erste
Art zu urteilen gelten; denn wenn die
Folgerungen gewisser Grundsätze
ausgemachten Wahrheiten widerstreiten, so
sind jene Grundsätze falsch, und ohne alle
weitere Untersuchung zu verwerfen. Verhält
es sich aber nicht so, daß Metaphysik von
unstreitig gewissen (synthetischen) Sätzen
einen Vorrat habe, und vielleicht gar so, daß
ihrer eine Menge, die ebenso scheinbar als
die besten unter ihnen, gleichwohl in ihren
Folgerungen selbst unter sich streitig sind,
überall aber ganz und gar kein sicheres
Kriterium der Wahrheit eigentlichmetaphysischer (synthetischer) Sätze in ihr
anzutreffen ist: so kann die vorhergehende
Art zu urteilen nicht statthaben, sondern die
Untersuchung der Grundsätze der Kritik
muß vor allem Urteile über ihren Wert oder
Unwert vorhergehen.
расходящихся с принятой им
метафизикой, и сначала рассматривает
основания, из которых делаются эти
выводы. Если бы то, что излагает
обыденная метафизика, было совершенно
достоверно (как, например, в геометрии),
то первый способ суждения имел бы
силу; действительно, если выводы из тех
или иных основоположений
противоречат общепризнанным истинам,
то эти основоположения ложны и
должны быть отвергнуты без всякого
дальнейшего исследования. Если же
метафизика не располагает запасом
бесспорно достоверных (синтетических)
положений, а дело может обстоять даже
так, что имеется множество положений,
которые, будучи столь же
правдоподобными, как и лучшие среди
них, тем не менее не согласуются между
собой в своих выводах, и что вообще не
оказывается никакого верного критерия
истинности собственно метафизических
(синтетических) положений в ней,- то
первый способ суждения не может иметь
место, а исследование основоположений
критики должно предварять всякое
суждение о ее ценности или негодности.
Probe eines Urteils über die Kritik, das vor der Untersuchung vorhergeht.
Dergleichen Urteil ist in den Göttingischen gelehrten Anzeigen, der Zugabe dritten
Stück, vom 19 Jenner 1782 Seite 40 u. f. anzutreffen./Образчик суждения о
критике, предшествующего исследованию Такое суждение можно найти в
"Gottingische gelehrte Anzeigen", в третьей статье приложения от 19 января
1782 г., стр. 40 и сл.
Wenn ein Verfasser, der mit dem
Gegenstande seines Werks wohl bekannt ist,
der durchgängig eigenes Nachdenken in die
Bearbeitung desselben zu legen beflissen
gewesen, einem Rezensenten in die Hände
fällt, der seinerseits scharfsichtig gnug ist,
die Momente auszuspähen, auf die der Wert
oder Unwert der Schrift eigentlich beruht,
nicht an Worten hängt, sondern den Sachen
nachgeht, und bloß die Prinzipien, von
denen der Verfasser ausging, sichtet und
prüft, so mag dem letzteren zwar die Strenge
des Urteils mißfallen, das Publikum ist
dagegen gleichgültig, denn es gewinnt
dabei; und der Verfasser selbst kann
zufrieden sein, daß er Gelegenheit bekommt,
Когда автор, хорошо знакомый с
предметом своего сочинения и
старавшийся внести в его разработку
собственные мысли, попадает в руки
рецензента, который с своей стороны
достаточно проницателен, чтобы
выведать те моменты, от коих,
собственно, зависит достоинство или
негодность сочинения, и который не
столько обращает внимание на слова,
сколько следит за самой сутью дела и
выискивает и исследует не одни только
принципы, из которых исходит автор,- то,
хотя бы этому автору и не нравилась
строгость приговора, публике это
безразлично, так как она при этом
выигрывает; да и сам автор может быть
доволен, получая возможность исправить
или пояснить свои статьи,
заблаговременно разобранные знатоком,
и таким образом - если он думает, что в
сущности прав,- устранить вовремя
камень преткновения, который мог бы
быть впоследствии невыгоден для его
сочинения.
Ich befinde mich mit meinem Rezensenten
Я с своим рецензентом нахожусь совсем
in einer ganz anderen Lage. Er scheint gar
в другом положении. Он, кажется,
nicht einzusehen, worauf es bei der
вообще не понимает, о чем, собственно,
Untersuchung, womit ich mich (glücklich
идет речь в том исследовании, которым я
oder unglücklich) beschäftigte, eigentlich
(удачно или неудачно) занимался; виной
ankam, und, es sei nun Ungeduld ein
ли тому отсутствие терпения, которое
weitläuftig Werk durchzudenken oder
необходимо, чтобы продумать обширное
verdrießliche Laune über eine angedrohete
сочинение, или досада на грозящую
Reform einer Wissenschaft, bei der er schon реформу в такой науке, где он давно уже
längstens alles ins reine gebracht zu haben
все считает для себя выясненным, или же
glaubte, oder, welches ich ungern vermute,
(что я неохотно предполагаю)
ein wirklich eingeschränkter Begriff daran
действительная ограниченность
schuld, dadurch er sich über seine
понимания, не позволяющая ему никогда
Schulmetaphysik niemals hinauszudenken
выйти мыслью за пределы своей
vermag; kurz, er geht mit Ungestüm eine
школьной метафизики,- одним словом,
lange Reihe von Sätzen durch, bei denen
он поспешно пробегает длинный ряд
man, ohne ihre Prämissen zu kennen, gar
положений, не вызывающих, если не
nichts denken kann, streut hin und wieder
знать их предпосылок, никаких мыслей,
seinen Tadel aus, von welchem der Leser
то тут, то там высказывает свое
ebensowenig den Grund sieht, als er die
порицание, основания для которого так
Sätze versteht, dawider derselbe gerichtet
же мало понятны читателю,как и те
sein soll, und kann also weder dem
положения, против которых оно
Publikum zur Nachricht nützen, noch mir im направлено, и, таким образом, он не
Urteile der Kenner das mindeste schaden;
может ни принести публике полезные
daher ich diese Beurteilung gänzlich
сведения, ни сколько-нибудь повредить
übergangen sein würde, wenn sie mir nicht
мне во мнении знатоков; поэтому я
zu einigen Erläuterungen Anlaß gäbe, die
совсем бы оставил без внимания этот
den Leser dieser Prolegomenen in einigen
отзыв, если бы он не давал мне повода к
Fällen vor Mißdeutung bewahren könnten.
некоторым объяснениям, могущим в
некоторых случаях предохранить
читателя этих пролегоменов от
неправильного толкования.
Damit Rezensent aber doch einen
Но чтобы все же стать на такую точку
Gesichtspunkt fasse, aus dem er am
зрения, с которой легче всего можно
leichtesten auf eine dem Verfasser
было бы показать все сочинение в
unvorteilhafte Art das ganze Werk vor
невыгодном для автора свете, не
Augen stellen könne, ohne sich mit
затрудняясь никаким особым
irgendeiner besondern Untersuchung
исследованием, рецензент начинает и
bemühen zu dürfen, so fängt er damit an und кончает следующим утверждением: "Это
endigt auch damit, daß er sagt: "dies Werk
сочинение есть система
ist ein System des transszendenten (oder,
трансцендентального или, как он это
wie er es übersetzt, des höheren [26] )
переводит, высшего идеализма".
Idealismus."
seine von einem Kenner frühzeitig geprüfte
Aufsätze zu berichtigen oder zu erläuteren,
und auf solche Weise, wenn er im Grunde
Recht zu haben glaubt, den Stein des
Anstoßes, der seiner Schrift in der Folge
nachteilig werden könnte, bei Zeiten
wegzuräumen.
Beim Anblicke dieser Zeile sahe ich bald,
was vor eine Rezension da herauskommen
würde, ungefähr so, als wenn jemand, der
niemals von Geometrie etwas gehört oder
gesehen hätte, einen Euklid fände, und
ersucht würde, sein Urteil darüber zu fällen,
nachdem er beim Durchblättern auf viel
Figuren gestoßen, etwa sagte: "das Buch ist
eine systematische Anweisung zum
Zeichnen: der Verfasser bedient sich einer
besondern Sprache, um dunkele,
unverständliche Vorschriften zu geben, die
am Ende doch nichts mehr ausrichten
können, als was jeder durch ein gutes
natürliches Augenmaß zustande bringen
kann etc."
Laßt uns indessen doch zusehen, was denn
das vor ein Idealism sei, der durch mein
ganzes Werk geht, obgleich bei weitem noch
nicht die Seele des Systems ausmacht.
Der Satz aller echten Idealisten, von der
eleatischen Schule an, bis zum Bischof
BERKELEY, ist in dieser Formel enthalten:
"alle Erkenntnis durch Sinne und Erfahrung
ist nichts als lauter Schein, und nur in den
Ideen des reinen Verstandes und Vernunft
ist Wahrheit."
Der Grundsatz, der meinen Idealism
durchgängig regiert und bestimmt, ist
dagegen: "Alles Erkenntnis von Dingen, aus
bloßem reinen Verstande oder reiner
Vernunft, ist nichts als lauter Schein, und
nur in der Erfahrung ist Wahrheit."
Das ist ja aber gerade das Gegenteil von
jenem eigentlichen Idealism, wie kam ich
denn dazu, mich dieses Ausdrucks zu einer
ganz entgegengesetzten Absicht zu
bedienen, und wie der Rezensent, ihn
allenthalben zu sehen?
Die Auflösung dieser Schwierigkeit beruht
auf etwas, was man sehr leicht aus dem
Zusammenhange der Schrift hätte einsehen
können, wenn man gewollt hätte. Raum und
Zeit, samt allem, was sie in sich enthalten,
sind nicht die Dinge, oder deren
Eigenschaften an sich selbst, sondern
gehören bloß zu Erscheinungen derselben;
bis dahin bin ich mit jenen Idealisten auf
einem Bekenntnisse. Allein diese, und unter
ihnen vornehmlich BERKELEY, sahen den
Raum vor eine bloße empirische Vorstellung
Взглянув на эти строки, я сразу понял,
какая отсюда выйдет рецензия, вроде
того как если бы кто-нибудь, никогда не
слыхавший о геометрии и до того ни разу
не заглянувший в нее, нашел бы
["Начала"] Евклида и, наткнувшись при
перелистывании книги на множество
фигур, сказал бы, если бы спросили его
мнение: "Эта книга есть систематическое
наставление к рисованию; автор
пользуется особым языком, чтобы давать
неясные, непонятные предписания,
которые в конце концов могут привести
лишь к тому, что всякий может сделать с
помощью хорошего естественного
глазомера".
Посмотрим, однако, что это за идеализм,
который проходит через все мое
сочинение, хотя далеко не составляет
душу системы.
Тезис всякого настоящего идеалиста, от
элеатской школы до епископа Беркли,
содержится в следующей формуле:
"Всякое познание из чувств и опыта есть
одна лишь видимость, и истина только в
идеях чистого рассудка и разума".
Основоположение, всецело
направляющее и определяющее мой
идеализм, напротив, гласит: "Всякое
познание вещей из одного лишь чистого
рассудка или чистого разума есть одна
лишь видимость, и истина только в
опыте".
Но ведь это прямая противоположность
настоящему идеализму; как же
случилось, что я употребляю этот термин
для совершенно противоположной цели,
а рецензент видит его всюду?
Преодоление этой трудности зависит от
чего-то такого, что очень легко можно
было бы усмотреть из всего контекста
сочинения, была бы только охота.
Пространство и время со всем, что они в
себе содержат,- это не вещи или их
свойства сами по себе, а принадлежат
только к их явлениям; до этого пункта я
одного убеждения с теми идеалистами.
Но они, и среди них особенно Беркли,
рассматривали пространство как чисто
эмпирическое представление, которое,
так же как и явления в нем, становится
нам известным - вместе со всеми своими
определениями - лишь посредством
опыта или восприятия; я же, напротив,
показываю прежде всего, что
пространство (а равно и время, на
которое Беркли не обратил внимания) со
всеми своими определениями может
быть познано нами a priori, ибо оно, так
же как и время, присуще нам до всякого
восприятия или опыта как чистая форма
нашей чувственности и делает
возможным всякое чувственное
созерцание и, стало быть, все явления.
Отсюда следует, что, поскольку истина
основывается на всеобщих и
необходимых законах как своих
критериях, опыт у Беркли не может
иметь никаких критериев истины, так как
в основу явлений опыта не положено им
ничего априорного, а отсюда следовало,
что они суть одна лишь видимость; у нас
же, напротив, пространство и время (в
связи с чистыми рассудочными
понятиями) предписывают a priori
всякому возможному опыту его закон,
который вместе с тем дает верный
критерий для различения здесь истины и
видимости .
Mein sogenannter (eigentlich kritischer)
Мой так называемый (собственно говоря,
Idealism ist also von ganz eigentümlicher
критический) идеализм есть, таким
Art, nämlich so, daß er den gewöhnlichen
образом, идеализм совсем особого рода:
umstürzt, daß durch ihn alle Erkenntnis a
он опровергает обычный идеализм и
priori, selbst die der Geometrie, zuerst
благодаря ему всякое априорное
objektive Realität bekömmt, welche ohne
познание, даже геометрическое, впервые
diese meine bewiesene Idealität des Raumes получает объективную реальность,
und der Zeit selbst von den eifrigsten
которая без этой мною обоснованной
Realisten gar nicht behauptet werden
идеальности пространства и времени не
könnte. Bei solcher Bewandtnis der Sachen
могла быть доказана даже самыми
wünschte ich nun allen Mißverstand zu
ревностными реалистами. При таком
verhüten, daß ich diesen meinen Begriff
положении дела я желал бы во избежание
anders benennen könnte; aber ihn ganz
всякого ложного толкования назвать
abzuändern will sich nicht wohl tun lassen.
иначе это мое понятие, но полностью
Es sei mir also erlaubt, ihn künftig, wie oben изменить его не оказывается возможным.
schon angeführt worden, den formalen,
Итак, да будет мне позволено называть
besser noch den kritischen Idealism zu
его впредь, как выше уже указано,
nennen, um ihn vom dogmatischen des
формальным или - еще лучшеBERKELEY und vom skeptischen des
критическим идеализмом в отличие от
CARTESIUS zu unterscheiden.
догматического идеализма Беркли и
скептического - Картезия.
Weiter finde ich in der Beurteilung dieses
Далее в рецензии на эту книгу я не
Buchs nichts Merkwürdiges. Der Verfasser
нахожу ничего достопримечательного.
an, die ebenso, wie die Erscheinungen in
ihm, uns nur vermittelst der Erfahrung oder
Wahrnehmung, zusamt allen seinen
Bestimmungen bekannt würde; ich dagegen
zeige zuerst: daß der Raum (und ebenso die
Zeit, auf welche BERKELEY nicht acht
hatte) samt allen seinen Bestimmungen a
priori von uns erkannt werden könne, weil er
sowohl, als die Zeit uns vor aller
Wahrnehmung, oder Erfahrung, als reine
Form unserer Sinnlichkeit beiwohnt, und
alle Anschauung derselben, mithin auch alle
Erscheinungen möglich macht. Hieraus
folgt: daß, da Wahrheit auf allgemeinen und
notwendigen Gesetzen, als ihren Kriterien
beruht, die Erfahrung bei BERKELEY
keine Kriterien der Wahrheit haben könne,
weil den Erscheinungen derselben (von ihm)
nichts a priori zum Grunde gelegt ward,
woraus denn folgte, daß sie nichts als lauter
Schein sei, dagegen bei uns Raum und Zeit
(in Verbindung mit den reinen
Verstandesbegriffen) a priori aller
möglichen Erfahrung ihr Gesetz
vorschreiben, welches zugleich das sichere
Kriterium abgibt, in ihr Wahrheit von
Schein zu unterscheiden [27].
derselben urteilt durch und durch en gros,
eine Manier, die klüglich gewählt ist, weil
man dabei sein eigen Wissen oder
Nichtwissen nicht verrät:
ein einziges ausführliches Urteil en detail
würde, wenn es, wie billig, die Hauptfrage
betroffen hätte, vielleicht meinen Irrtum,
vielleicht auch das Maß der Einsicht des
Rezensenten in dieser Art von
Untersuchungen aufgedeckt haben. Es war
auch kein übel ausgedachter Kunstgriff, um
Lesern, welche sich nur aus
Zeitungsnachrichten von Büchern einen
Begriff zu machen gewohnt sind, die Lust
zum Lesen des Buchs selbst frühzeitig zu
benehmen, eine Menge von Sätzen, die
außer dem Zusammenhange mit ihren
Beweisgründen und Erläuterungen gerissen
(vornehmlich so antipodisch, wie diese in
Ansehung aller Schulmetaphysik sind)
notwendig widersinnisch lauten müssen, in
einem Atem hintereinander herzusagen, die
Geduld des Lesers bis zum Ekel zu
bestürmen, und denn, nachdem man mich
mit dem sinnreichen Satze, daß beständiger
Schein Wahrheit sei, bekannt gemacht hat,
mit der derben, doch väterlichen Lektion zu
schließen: Wozu denn der Streit wider die
angenommene Sprache, wozu denn und
woher die idealistische Unterscheidung? Ein
Urteil, welches alles Eigentümliche meines
Buchs, da es vorher metaphysisch-ketzerisch
sein sollte, zuletzt in einer bloßen
Sprachneuerung setzt, und klar beweist, daß
mein angemaßter Richter auch nicht das
mindeste davon, und obenein sich selbst
nicht recht verstanden habe [28].
Rezensent spricht indessen wie ein Mann,
der sich wichtiger und vorzüglicher
Einsichten bewußt sein muß, die er aber
noch verborgen hält; denn mir ist in
Ansehung der Metaphysik neuerlich nichts
bekannt geworden, was zu einem solchen
Tone berechtigen könnte. Daran tut er aber
sehr unrecht, daß er der Welt seine
Entdeckungen vorenthält; denn es geht ohne
Zweifel noch mehreren so, wie mir, daß sie,
bei allem Schönen, was seit langer Zeit in
diesem Fache geschrieben worden, doch
nicht finden konnten, daß die Wissenschaft
dadurch um einen Fingerbreit weiter
gebracht worden. Sonst Definitionen
Автор рецензии судит обо всем en gros манера, выбранная умно, так как при
этом не выдаешь своего собственного
знания или незнания.
Одно-единственное пространное
суждение en detail, если бы оно, как и
следует, касалось главного вопроса,
раскрыло бы, может быть, мое
заблуждение, а, может быть, также и
степень понимания рецензентом такого
рода исследований. Недурно придумана и
следующая уловка, чтобы заранее отбить
охоту к чтению самой книги у читателей,
привыкших составлять себе понятие о
книгах только по сообщениям газет:
одним духом пересказать одно за другим
множество положений, которые вне связи
с их доводами и объяснениями (особенно
такие совершенно противоположные
всякой школьной метафизике положения,
как наши) необходимо должны казаться
бессмысленными; переполнить таким
образом чашу терпения читателей и
затем, познакомив меня с
глубокомысленным положением, что
постоянная видимость есть истина,
закончить таким жестким, но отеческим
наставлением: к чему эта борьба против
общепринятого языка, к чему и откуда
идеалистическое различение? Суждение,
которое под конец сводит всю суть моей
книги (заранее обвиняемой в
метафизической ереси) к одному лишь
введению новых терминов и которое ясно
показывает, что мой некомпетентный
судья нисколько меня не понял, да и
самого себя как следует не понял .
Между тем рецензент говорит как
человек, убежденный в том, что у него
важные и превосходные взгляды,. но он
их еще скрывает; ведь по части
метафизики мне за последнее время не
известно ничего такого, что могло бы
оправдывать подобный тон. Однако он
поступает весьма несправедливо, лишая
мир своих открытии; ведь пет никакого
сомнения, что со многими дело обстоит
так же, как и со мной: при всем
прекрасном, что уже с давних пор
написано в этой области, они никак,
однако, не могли обнаружить, что наука
этим продвинулась хоть немного.
anspitzen, lahme Beweise mit neuen
Krücken versehen, dem Cento der
Metaphysik neue Lappen, oder einen
veränderten Zuschnitt geben, das findet man
noch wohl, aber das verlangt die Welt nicht.
Metaphysischer Behauptungen ist die Welt
satt: man will die Möglichkeit dieser
Wissenschaft, die Quellen, aus denen
Gewißheit in derselben abgeleitet werden
könne, untersucht wissen und sichere
Kriterien haben, den dialektischen Schein
der reinen Vernunft von der Wahrheit zu
unterscheiden. Hiezu muß der Rezensent
den Schlüssel besitzen, sonst würde er
nimmermehr aus so hohem Tone gesprochen
haben.
Aber ich gerate auf den Verdacht, daß ihm
ein solches Bedürfnis der Wissenschaft
vielleicht niemals in Gedanken gekommen
sein mag, denn sonst würde er seine
Beurteilung auf diesen Punkt gerichtet, und
selbst ein fehlgeschlagener Versuch in einer
so wichtigen Angelegenheit Achtung bei
ihm erworben haben. Wenn das ist, so sind
wir wieder gute Freunde. Er mag sich so tief
in seine Metaphysik hineindenken, als ihm
gut dünkt, daran soll ihn niemand hindern,
nur über das, was außer der Metaphysik
liegt, die in der Vernunft befindliche Quelle
derselben, kann er nicht urteilen. Daß mein
Verdacht aber nicht ohne Grund sei, beweise
ich dadurch, daß er von der Möglichkeit der
synthetischen Erkenntnis a priori, welche die
eigentliche Aufgabe war, auf deren
Auflösung das Schicksal der Metaphysik
gänzlich beruht, und worauf meine Kritik
(ebenso wie hier meine Prolegomena) ganz
und gar hinauslief, nicht ein Wort
erwähnete. Der Idealism, auf den er stieß,
und an welchem er auch hängen blieb, war
nur als das einige Mittel jene Aufgabe
aufzulösen in den Lehrbegriff aufgenommen
worden (wiewohl er denn auch noch aus
andern Gründen seine Bestätigung erhielt),
und da hätte er zeigen müssen, daß entweder
jene Aufgabe die Wichtigkeit nicht habe, die
ich ihr (wie auch jetzt in den Prolegomenen)
beilege, oder daß sie durch meinen Begriff
von Erscheinungen gar nicht, oder auch auf
andere Art besser könne aufgelöset werden,
davon aber finde ich in der Rezension kein
Wort. Der Rezensent verstand also nichts
Оттачивать дефиниции, снабжать хромые
доказательства новыми костылями,
накладывать на метафизический кафтан
новые заплаты или изменять его покрой,
- это еще часто случается, но этого никто
не требует. Метафизические утверждения
всем наскучили; люди хотят знать
возможность этой науки, источники, из
которых можно было бы выводить
достоверность в ней, и верные критерии,
чтобы различать диалектическую
видимость чистого разума от истины.
Рецензент, должно быть, обладает
ключом ко всему этому, иначе он не стал
бы говорить так высокопарно.
Но я подозреваю, что такая научная
потребность, быть может, никогда не
приходила ему на ум, иначе он направил
бы свое суждение в эту сторону и даже
неудачная попытка в столь важном деле
внушила бы ему уважение. Если так, то
мы опять добрые друзья. Пусть он
углубляется сколько угодно в свою
метафизику, никто в этом не должен ему
мешать; только о том, что лежит вне
метафизики,- о ее источнике в разуме - он
уже судить не может. А что мое
подозрение не лишено основания, я
доказываю тем, что он ни единым словом
не упоминает о возможности априорного
синтетического познания, что составляло
подлинную задачу, от решения которой
целиком зависит судьба метафизики и к
которой всецело сводилась моя
"Критика" (так же как и мои
"Пролегомены" здесь). Идеализм, на
который он наткнулся и на котором он
повис, был принят в учение лишь как
единственное средство разрешить эту
задачу (хотя он находил подтверждение и
на других основаниях) , и здесь рецензент
должен был бы показать одно из двух:
либо задача не Имеет того значения,
какое я ей придаю [в "Критике"] (как, и
теперь в "Пролегоменах"), либо ее
вообще нельзя разрешить с помощью
моего понятия о явлениях, или же она
может быть лучше разрешена другим
способом; но об этом я не нахожу в
рецензии ни слова. Итак, рецензент
ничего не понял в моем сочинении, а,
von meiner Schrift, und vielleicht auch
nichts von dem Geist und dem Wesen der
Metaphysik selbst, wofern nicht vielmehr,
welches ich lieber annehme,
Rezensenteneilfertigkeit, über die
Schwierigkeit, sich durch soviel Hindernisse
durchzuarbeiten, entrüstet, einen
nachteiligen Schatten auf das vor ihm
liegende Werk warf, und es ihm in seinen
Grundzügen unkenntlich machte.
Es fehlt noch sehr viel daran, daß eine
gelehrte Zeitung, ihre Mitarbeiter mögen
auch mit noch so guter Wahl und Sorgfalt
ausgesucht werden, ihr sonst verdientes
Ansehen im Felde der Metaphysik ebenso
wie anderwärts behaupten könne. Andere
Wissenschaften und Kenntnisse haben doch
ihren Maßstab. Mathematik hat ihren in sich
selbst, Geschichte und Theologie in
weltlichen oder heiligen Büchern,
Naturwissenschaft und Arzneikunst in
Mathematik und Erfahrung,
Rechtsgelehrsamkeit in Gesetzbüchern, und
sogar Sachen des Geschmacks in Mustern
der Alten. Allein zur Beurteilung des
Dinges, das Metaphysik heißt, soll erst der
Maßstab gefunden werden (ich habe einen
Versuch gemacht, ihn sowohl als seinen
Gebrauch zu bestimmen).
Sind sie von dogmatischer Art, so mag man
es halten wie man will: lange wird keiner
hierin über den andern den Meister spielen,
ohne daß sich einer findet, der es ihm wieder
vergilt. Sind sie aber von kritischer Art, und
zwar nicht in Absicht auf andere Schriften,
sondern auf die Vernunft selbst, so daß der
Maßstab der Beurteilung nicht schon
angenommen werden kann, sondern allererst
gesucht wird; so mag Einwendung und
Tadel unverbeten sein, aber Verträglichkeit
muß dabei doch zum Grunde liegen, weil
das Bedürfnis gemeinschaftlich ist, und der
Mangel benötigter Einsicht ein richterlichentscheidendes Ansehen unstatthaft macht.
Um aber diese meine Verteidigung zugleich
an das Interesse des philosophierenden
gemeinen Wesens zu knüpfen, schlage ich
einen Versuch vor, der über die Art, wie alle
metaphysische Untersuchungen auf ihren
gemeinschaftlichen Zweck gerichtet werden
müssen, entscheidend ist. Dieser ist nichts
Может быть, также и в духе и сущности
самой метафизики, если только не
допустить - что я предпочел бы, - что
рецензентская торопливость,
раздраженная трудностью преодоления
столь многих препятствий, бросила
невыгодную тень на рассматриваемое им
сочинение и заслонила от него основное
содержание этого сочинения.
Нужно еще очень много для того, чтобы
ученая газета, как бы тщательно и удачно
ни отбирались ее сотрудники, могла в
области метафизики поддерживать свою
вообще-то заслуженную репутацию так
же, как в других областях. Имеют же
другие науки и познания свое мерило.
Математика имеет его в самой себе,
история и теология - в светских или
священных книгах, естествознание и
медицина - в математике и опыте,
юриспруденция - в сводах законов и даже
предметы вкуса - в образцовых
произведениях древних. Но для того, что
называется метафизикой, нужно еще
найти мерило (я попытался определить
его и его применение).
Если они догматические, то с ними
можно поступать как угодно: здесь никто
не будет долго самовластно
распоряжаться другим, сейчас же
найдется кто-нибудь, кто отплатит ему
тем же. Если же они критические, и
притом не по отношению к другим
сочинениям, а к самому разуму, так что
здесь нет уже принятого мерила
суждения, его только еще ищут, то, как
бы ни были допустимы возражения и
порицания, основой здесь должна быть
терпимость, так как потребность общая и
отсутствие нужного понимания делает
неуместным безапелляционное решение
судьи.
Но чтобы связать эту свою защиту с
интересом философствующей публики, я
предлагаю некоторый опыт, имеющий
решающее значение для способа, каким
все метафизические исследования
должны быть обращены на их общую
цель. Это то же самое, что делали
anders, als was sonst wohl Mathematiker
getan haben, um in einem Wettstreit den
Vorzug ihrer Methoden auszumachen,
nämlich, eine Ausfoderung an meinen
Rezensenten, nach seiner Art irgendeinen
einzigen von ihm behaupteten wahrhaftig
metaphysischen, d. i. synthetischen und a
priori aus Begriffen erkannten, allenfalls
auch einen der unentbehrlichsten, als z. B.
den Grundsatz der Beharrlichkeit der
Substanz, oder der notwendigen
Bestimmung der Weltbegebenheiten durch
ihre Ursache, aber, wie es sich gebührt,
durch Gründe a priori zu erweisen. Kann er
dies nicht (Stillschweigen aber ist
Bekenntnis) so muß er einräumen: daß, da
Metaphysik ohne apodiktische Gewißheit
der Sätze dieser Art ganz und gar nichts ist,
die Möglichkeit oder Unmöglichkeit
derselben vor allen Dingen zuerst in einer
Kritik der reinen Vernunft ausgemacht
werden müsse, mithin ist er verbunden,
entweder zu gestehen, daß meine
Grundsätze der Kritik richtig sind, oder ihre
Ungültigkeit zu beweisen. Da ich aber schon
zum voraus sehe, daß, so unbesorgt er sich
auch bisher auf die Gewißheit seiner
Grundsätze verlassen hat, dennoch, da es auf
eine strenge Probe ankommt, er in dem
ganzen Umfange der Metaphysik auch nicht
einen einzigen auffinden werde, mit dem er
dreust auftreten könne, so will ich ihm die
vorteilhafteste Bedingung bewilligen, die
man nur in einem Wettstreite erwarten kann,
nämlich ihm das onus probandi abnehmen,
und es mir auflegen lassen.
Er findet nämlich in diesen Prolegomenen,
und in meiner Kritik S. 426-461 [B 454489]) acht Sätze, deren zwei und zwei
immer einander widerstreiten, jeder aber
notwendig zur Metaphysik gehört, die ihn
entweder annehmen oder widerlegen muß,
(wiewohl kein einziger derselben ist, der
nicht zu seiner Zeit von irgendeinem
Philosophen wäre angenommen worden).
Nun hat er die Freiheit, sich einen von
diesen acht Sätzen nach Wohlgefallen
auszusuchen, und ihn ohne Beweis, den ich
ihm schenke, anzunehmen; aber nur einen
(denn ihm wird Zeitverspillerung
ebensowenig dienlich sein wie mir) und als
denn meinen Beweis des Gegensatzes
математики, чтобы в спорах решить
вопрос о преимуществе их методов; а
именно я призываю моего рецензента
доказать по его способу, но, как и
подобает, априорными доводами какоенибудь одно из утверждаемых им
истинно метафизических положений, т. 6.
Синтетических и a priori познаваемых на
основе понятий, во всяком случае одно из
самых нужных, например
основоположение о постоянности
субстанции или о необходимом
определении событий в мире их
причиной. Если он этого не может
(молчание же - знак согласия), то он
должен признать, что так как метафизика
без аподиктической достоверности таких
положений есть ничто, то прежде всего
должен быть в критике чистого разума
решен вопрос, возможны ли они или
невозможны; тем самым он обязан или
признать, что основоположения моей
"Критики" правильны, или доказать их
несостоятельность. Но так как я уже
заранее вижу, что при всей
беззаботности, с какой он до сих пор
полагался на достоверность своих
основоположений, он все же, поскольку
дело идет о строгой проверке, во всей
метафизике не найдет ни одного
основоположения, с которым он мог бы
смело выступить, то я согласен на самое
выгодное для него условие, какое только
возможно в спорах: я избавляю его от
onus probandi и возлагаю оное на себя.
А именно он найдет в этих
"Пролегоменах" и в моей "Критике", на
стр. 426-461, восемь положений,
находящихся попарно в противоречии
друг с другом, но каждое из них
необходимо относится к метафизике,
которая должна или принять его, или
опровергнуть (хотя нет среди них ни
одного, которое бы в свое время не было
принято каким-нибудь философом).
Итак, рецензент волен выбрать по
желанию одно из этих восьми положений
и принять его без доказательства, от
которого я его избавляю, но только одно
(ибо пустая трата времени для рецензента
так же мало полезна как и для меня), и
anzugreifen. Kann ich nun diesen
gleichwohl retten, und auf solche Art zeigen,
daß nach Grundsätzen, die jede dogmatische
Metaphysik notwendig anerkennen muß, das
Gegenteil des von ihm adoptierten Satzes
gerade ebenso klar bewiesen werden könne,
so ist dadurch ausgemacht, daß in der
Metaphysik ein Erbfehler liege, der nicht
erklärt, vielweniger gehoben werden kann,
als wenn man bis zu ihrem Geburtsort, der
reinen Vernunft selbst, hinaufsteigt, und so
muß meine Kritik entweder angenommen,
oder an ihrer Statt eine bessere gesetzt, sie
also wenigstens studiert werden; welches
das einzige ist, das ich jetzt nur verlange.
Kann ich dagegen meinen Beweis nicht
retten, so steht ein synthetischer Satz a priori
aus dogmatischen Grundsätzen auf der Seite
meines Gegners fest, meine Beschuldigung
der gemeinen Metaphysik war darum
ungerecht, und ich erbiete mich, seinen
Tadel meiner Kritik (obgleich das lange
noch nicht die Folge sein dürfte,) vor
rechtmäßig zu erkennen. Hiezu aber würde
es, dünkt mich, nötig sein, aus dem
Inkognito zu treten, weil ich nicht absehe,
wie es sonst zu verhüten wäre, daß ich nicht,
statt einer Aufgabe von ungenannten und
doch unberufenen Gegnern, mit mehreren
beehrt oder bestürmt würde.
затем пусть он нападет на мое
доказательство противного. Если я все же
в состоянии отстоять это положение и
таким образом показать, что по
основоположениям, обязательным для
всякой догматической метафизики,
можно с одинаковой ясностью доказать
обратное тому, что принято им, то не
подлежит сомнению, что в метафизике
есть какой-то наследственный порок,
которого нельзя объяснить, а тем более
устранить, если не добраться до места его
рождения, т. е. до самого чистого разума;
так что моя критика или должна быть
принята, или заменена другой, лучшей;
следовательно, по меньшей мере ее
должно изучить, в чем и заключается
теперь единственное мое требование.
Если же я не могу отстоять свое
доказательство, то на стороне моего
противника остается незыблемым одно
априорное синтетическое положение,
выведенное из догматических
основоположений; значит, обвинение,
предъявленное мною обыденной
метафизике, было несправедливо, и я
прошу признать правильным порицание
им моей критики (хотя это далеко еще не
обязательное следствие). Но для этого,
думается мне, ему нужно было бы
оставить свое инкогнито, так как иначе я
не вижу, как избежать того, чтобы вместо
одной задачи меня не удостаивали или
обременяли множеством таковых со
стороны анонимных и тем не менее
некомпетентных противников.
Vorschlag zu einer Untersuchung der Kritik, auf welche das Urteil folgen
kann./Предложение исследования критики, могущего предшествовать
суждению
Ich bin dem gelehrten Publikum auch vor
das Stillschweigen verbunden, womit es
eine geraume Zeit hindurch meine Kritik
beehrt hat; denn dieses beweiset doch einen
Aufschub des Urteils, und also einige
Vermutung, daß in einem Werke, was alle
gewohnte Wege verläßt und einen neuen
einschlägt, in den man sich nicht sofort
finden kann, doch vielleicht etwas liegen
möge, wodurch ein wichtiger, aber jetzt
abgestorbener Zweig menschlicher
Erkenntnisse neues Leben und Fruchtbarkeit
Я признателен ученой публике и за то
довольно продолжительное молчание,
которым она почтила мою "Критику";
ведь это показывает, что оценка
откладывается и, следовательно, можно
предположить, что в сочинении,
отклоняющемся от всех обычных путей и
прокладывающем новый путь, в котором
не сразу можно разобраться, все же, быть
может, заключается нечто такое, что в
состоянии вдохнуть новую жизнь в
важную, но ныне омертвевшую отрасль
человеческих познаний и сделать ее
плодотворной; отсюда и осторожность как бы не сломить и не разрушить
опрометчивым суждением нежный еще
черенок. Только теперь я увидел в
"Gothaischegelehrte Zeitung" образчик
такого запоздалого, по указанным
соображениям, суждения,
основательность которого всякий
читатель (оставляя без внимания мою
подозрительную в этом случае похвалу)
сам усмотрит из понятного и верного
изложения одного отрывка, касающегося
первых принципов моего сочинения.
Und nun schlage ich vor, da ein weitläuftig
Итак, ввиду невозможности сразу судить
Gebäude unmöglich durch einen flüchtigen
об обширном здании в целом по одному
Überschlag sofort im Ganzen beurteilt
бегло составленному расчету я
werden kann, es von seiner Grundlage an,
предлагаю рассмотреть его по частям,
Stück vor Stück zu prüfen, und hiebei
начиная с фундамента, пользуясь при
gegenwärtige Prolegomena als einen
этом настоящими пролегоменами как
allgemeinen Abriß zu brauchen, mit
общим наброском, с которым можно по
welchem denn gelegentlich das Werk selbst мере надобности сравнивать само
verglichen werden könnte. Dieses Ansinnen, сочинение. Если бы это требование было
wenn es nichts weiter, als meine Einbildung основано только на той воображаемой
von Wichtigkeit, die die Eitelkeit
важности, какую тщеславие обычно
gewöhnlichermaßen allen eigenen
придает всякому собственному
Produkten leihet, zum Grunde hätte, wäre
произведению, оно было бы нескромно и
unbescheiden, und verdiente mit Unwillen
его следовало бы с негодованием
abgewiesen zu werden. Nun aber stehen die отклонить. Но дело в том, что вся
Sachen der ganzen spekulativen Philosophie спекулятивная философия дошла до
so, daß sie auf dem Punkte sind, völlig zu
такого положения, что вот-вот совсем
erlöschen, obgleich die menschliche
исчезнет, хотя разум человеческий
Vernunft an ihnen mit nie erlöschender
держится за нее с неистребимой
Neigung hängt, die nur darum weil sie
склонностью, которая лишь потому, что
unaufhörlich getäuscht wird, es jetzt,
беспрестанно бывает обманутой,
obgleich vergeblich, versucht, sich in
старается теперь, хотя и тщетно,
Gleichgültigkeit zu verwandeln.
превратиться в равнодушие.
In unserm denkenden Zeitalter läßt sich
В наш мыслящий век нельзя
nicht vermuten, daß nicht viele verdiente
предположить, что не найдется много
Männer jede gute Veranlassung benutzen
заслуженных мужей, готовых
sollten, zu dem gemeinschaftlichen Interesse воспользоваться всяким хорошим
der sich immer mehr aufklärenden Vernunft поводом потрудиться вместе ради все
mit zu arbeiten, wenn sich nur einige
более просвещающегося разума, если
Hoffnung zeigt, dadurch zum Zweck zu
только появится надежда благодаря
gelangen. Mathematik, Naturwissenschaft,
этому достигнуть цели. Математика,
Gesetze, Künste, selbst Moral etc. füllen die естествознание, законы, искусства, даже
Seele noch nicht gänzlich aus; es bleibt
мораль и т. д. не заполняют душу
immer noch ein Raum in ihr übrig, der vor
целиком; все еще остается в ней место,
die bloße reine und spekulative Vernunft
которое намечено для чистого и
abgestochen ist, und dessen Leere uns
спекулятивного разума и
zwingt, in Fratzen oder Tändelwerk, oder
незаполненность которого заставляет нас
auch Schwärmerei, dem Scheine nach
искать в причудливом, или в пустяках,
bekommen könne, mithin eine
Behutsamkeit, durch kein übereiltes Urteil
den noch zarten Propfreis abzubrechen und
zu zerstören. Eine Probe eines aus solchen
Gründen verspäteten Urteils kommt mir nur
eben jetzt in der Gothaischen gelehrten
Zeitung vor Augen, dessen Gründlichkeit
(ohne mein hiebei verdächtiges Lob in
Betracht zu ziehen) aus einer faßlichen und
unverfälschten Vorstellung eines zu den
ersten Prinzipien meines Werks gehörigen
Stücks jeder Leser von selbst wahrnehmen
wird.
Beschäftigung und Unterhaltung, im Grunde
aber nur Zerstreuung zu suchen, um den
beschwerlichen Ruf der Vernunft zu
übertäuben, die ihrer Bestimmung gemäß
etwas verlangt, was sie vor sich selbst
befriedige, und nicht bloß zum Behuf
anderer Absichten, oder zum Interesse der
Neigungen in Geschäftigkeit versetze. Daher
hat eine Betrachtung, die sich bloß mit
diesem Umfange der vor sich selbst
bestehenden Vernunft beschäftigt, darum,
weil eben in demselben alle andere
Kenntnisse, sogar Zwecke zusammenstoßen,
und sich in ein Ganzes vereinigen müssen,
wie ich mit Grunde vermute, vor jedermann,
der es nur versucht hat, seine Begriffe so zu
erweitern, einen großen Reiz und, ich darf
wohl sagen, einen größeren, als jedes andere
theoretische Wissen, welches man gegen
jenes nicht leichtlich eintauschen würde.
Ich schlage aber darum diese Prolegomena
zum Plane und Leitfaden der Untersuchung
vor, und nicht das Werk selbst, weil ich mit
diesem zwar, was den Inhalt, die Ordnung
und Lehrart und die Sorgfalt betrifft, die auf
jeden Satz gewandt worden, um ihn genau
zu wägen und zu prüfen, ehe ich ihn
hinstellete, auch noch jetzt ganz wohl
zufrieden bin, (denn es haben Jahre dazu
gehört, mich nicht allein von dem Ganzen,
sondern bisweilen auch nur von einem
einzigen Satze in Ansehung seiner Quellen
völlig zu befriedigen,) aber mit meinem
Vortrage in einigen Abschnitten der
Elementarlehre, z. B. der Deduktion der
Verstandesbegriffe, oder dem von den
Paralogismen d. r. V., nicht völlig zufrieden
bin, weil eine gewisse Weitläuftigkeit in
denselben die Deutlichkeit hindert, an deren
Statt man das, was hier die Prolegomenen in
Ansehung dieser Abschnitte sagen, zum
Grunde der Prüfung legen kann.
Man rühmt von den Deutschen, daß, wozu
Beharrlichkeit und anhaltender Fleiß
erforderlich sind, sie es darin weiter als
andere Völker bringen können. Wenn diese
Meinung gegründet ist, so zeigt sich hier
nun eine Gelegenheit, ein Geschäfte, an
dessen glücklichem Ausgange kaum zu
zweifeln ist, und woran alle denkende
или же в мечтательстве видимость
занятия, а в сущности лишь развлечение,
чтобы заглушить обременяющий зов
разума, требующего в соответствии со
своим назначением чего-то такого, что
удовлетворяло бы его для него самого, а
не занимало бы его ради других целей
или в пользу склонностей. Поэтому я не
без основания предполагаю, что
рассуждение, занимающееся только этой
сферой разума, существующего для
самого себя, имеет поскольку именно в
ней должны сойтись и соединиться в
одно целое все другие знания и даже
цели, большую привлекательность для
всякого, кто только пытался расширить
таким образом свои понятия, и, я должен
сказать, имеет большую
привлекательность, чем всякое другое
теоретическое знание, которое вряд ли
променяли бы на это.
Но я предлагаю в качестве плана и
путеводной нити исследования эти
пролегомены, а не самое сочинение
потому, что хотя сочинением я еще и
теперь вполне доволен, что касается
содержания, порядка, метода и той
тщательности, с какой я взвешивал и
проверял каждое положение, прежде чем
привести его (не говоря уже о всем
сочинении, мне требовались иногда
целые годы, чтобы вполне
удовлетвориться каким-нибудь одним
положением в отношении его
источников), но изложением своим в
некоторых разделах учения о началах,
например в разделе о дедукции
рассудочных понятий или в разделе о
паралогизмах чистого разума, я не совсем
доволен, так как некоторая
пространность мешает здесь ясности;
вместо этих разделов можно принять в
основу рассмотрения то, что говорится о
них здесь в пролегоменах.
Немцы славятся тем, что превосходят
другие народы во всем, что требует
постоянства и беспрестанного
прилежания. Если это мнение
основательно, то вот подходящий случай
подтвердить его, доводя до конца дело, в
успешном исходе которого вряд ли
можно сомневаться и в котором
Menschen gleichen Anteil nehmen, welches
doch bisher nicht gelungen war, zur
Vollendung zu bringen, und jene vorteilhafte
Meinung zu bestätigen; vornehmlich, da die
Wissenschaft, welche es betrifft, von so
besonderer Art ist, daß sie auf einmal zu
ihrer ganzen Vollständigkeit und in
denjenigen beharrlichen Zustand gebracht
werden kann, da sie nicht im mindesten
weiter gebracht, und durch spätere
Entdeckung weder vermehrt, noch auch nur
verändert werden kann, (den Ausputz durch
hin und wieder vergrößerte Deutlichkeit
oder angehängten Nutzen in allerlei Absicht
rechne ich hieher nicht), ein Vorteil, den
keine andere Wissenschaft hat, noch haben
kann, weil keine ein so völlig isoliertes, von
andern unabhängiges und mit ihnen
unvermengtes Erkenntnisvermögen betrifft.
Auch scheint dieser meiner Zumutung der
jetzige Zeitpunkt nicht ungünstig zu sein, da
man jetzt in Teutschland fast nicht weiß,
womit man sich, außer den sogenannten
nützlichen Wissenschaften noch sonst
beschäftigen könne, so daß es doch nicht
bloßes Spiel, sondern zugleich Geschäfte
sei, wodurch ein bleibender Zweck erreicht
wird.
Wie die Bemühungen der Gelehrten zu
einem solchen Zweck vereinigt werden
könnten, dazu die Mittel zu ersinnen, muß
ich andern überlassen. Indessen ist meine
Meinung nicht, irgend jemanden eine bloße
Befolgung meiner Sätze zuzumuten, oder
mir auch nur mit der Hoffnung derselben zu
schmeicheln, sondern, es mögen sich, wie es
zutrifft, Angriffe, Wiederholungen,
Einschränkungen, oder auch Bestätigung,
Ergänzung und Erweiterung, dabei zutragen,
wenn die Sache nur von Grund aus
untersucht wird, so kann es jetzt nicht mehr
fehlen, daß nicht ein Lehrgebäude,
wenngleich nicht das meinige, dadurch
zustande komme, was ein Vermächtnis vor
die Nachkommenschaft werden kann, davor
sie Ursache haben wird, dankbar zu sein.
Was, wenn man nur allererst mit den
Grundsätzen der Kritik in Richtigkeit ist, vor
eine Metaphysik, ihr zufolge, könne erwartet
werden und wie diese keinesweges dadurch,
daß man ihr die falsche Federn abgezogen,
armselig und zu einer nur kleinen Figur
одинаково заинтересованы все мыслящие
люди, но которое до сих пор не
удавалось; и это тем более важно, что
наука, о которой идет речь, столь особого
рода, что она сразу может быть доведена
до полной своей завершенности и до
такого устойчивого состояния, что ее уже
нельзя будет ни насколько двигать
дальше, расширять или даже изменять
позднейшими открытиями (если не
считать украшение ее кое-где большей
ясностью или же дополнительную пользу
в разных отношениях), -- преимущество,
которого никакая другая наука не имеет и
иметь не может, так как ни одна не
связана с такой совершенно
изолированной, от других не зависящей и
с ними не смешанной познавательной
способностью. Этому моему требованию,
кажется мне, как раз благоприятствует
настоящий момент, так как теперь в
Германии почти не знают, чем бы кроме
так называемых полезных наук заняться,
чтобы это было не просто игрой, но и
делом, благодаря которому достигается
постоянная цель.
Придумать способы, какими можно было
бы объединить усилия ученых для такой
цели, я должен предоставить другим. Но
я не намерен требовать от кого бы то ни
было, чтобы он следовал лишь моим
положениям, и не думаю льстить себя
такой надеждой; пусть будут нападки,
повторения, ограничения или же
подтверждение, дополнение и
расширение - лишь бы дело было
основательно исследовано, тогда оно
неминуемо приведет к созданию научной
системы, хотя бы и не моей, как
завещания потомкам, за которое они
будут иметь основание быть
благодарными.
Было бы слишком долго рассказывать,
какого рода метафизики можно было бы
ожидать вслед за критикой (если
основоположения этой критики
правильны), так как оттого, что с
метафизики снимут фальшивые перья,
herabgesetzt erscheinen dürfe, sondern in
anderer Absicht reichlich und anständig
ausgestattet erscheinen könne, würde hier zu
zeigen zu weitläuftig sein; allein andere
große Nutzen, die eine solche Reform nach
sich ziehen würde, fallen sofort in die
Augen. Die gemeine Metaphysik schaffte
dadurch doch schon Nutzen, daß sie die
Elementarbegriffe des reinen Verstandes
aufsuchte, um sie durch Zergliederung
deutlich und durch Erklärungen bestimmt zu
machen.
Dadurch ward sie eine Kultur vor die
Vernunft, wohin diese sich auch nachher zu
wenden gut finden möchte. Allein das war
auch alles Gute, was sie tat. Denn dieses ihr
Verdienst vernichtete sie dadurch wieder,
daß sie durch waghalsige Behauptungen den
Eigendünkel, durch subtile Ausflüchte und
Beschönigung der Sophisterei, und durch
die Leichtigkeit, über die schwersten
Aufgaben mit ein wenig Schulweisheit
wegzukommen, die Seichtigkeit begünstigte,
welche desto verführerischer ist, je mehr sie
einerseits etwas von der Sprache der
Wissenschaft, andererseits von der
Popularität anzunehmen die Wahl hat und
dadurch allen alles, in der Tat aber überall
nichts ist. Durch Kritik dagegen wird
unserem Urteil der Maßstab zugeteilt,
wodurch Wissen von Scheinwissen mit
Sicherheit unterschieden werden kann, und
diese gründet dadurch, daß sie in der
Metaphysik in ihre volle Ausübung gebracht
wird, eine Denkungsart, die ihren
wohltätigen Einfluß nachher auf jeden
andern Vernunftgebrauch erstreckt und
zuerst den wahren philosophischen Geist
einflößt. Aber auch der Dienst, den sie der
Theologie leistet, indem sie solche von dem
Urteil der dogmatischen Spekulation
unabhängig macht und sie ebendadurch
wider alle Angriffe solcher Gegner völlig in
Sicherheit stellt, ist gewiß nicht gering zu
schätzen. Denn gemeine Metaphysik, ob sie
gleich jener viel Vorschub verhieß, konnte
doch dieses Versprechen nachher nicht
erfüllen, und hatte noch überdem dadurch,
daß sie spekulative Dogmatik zu ihrem
Beistand aufgeboten, nichts anders getan, als
Feinde wider sich selbst zu bewaffnen.
Schwärmerei, die in einem aufgeklärten
она вовсе не станет скудной и малой
фигурой, а покажет себя в другом
отношении богатой и в приличном
убранстве; но другого рода значительная
польза, вытекающая из такой реформы,
сразу бросается в глаза. Уже и обыденная
метафизика была полезна тем, что
отыскивала первоначальные понятия
рассудка, дабы уяснить их с помощью
расчленения и сделать их определенными
с помощью дефиниций.
Благодаря этому она становилась
культурой для разума, куда бы он потом
ни обращался; но это и было все то
хорошее, что она делала. Ведь эту свою
заслугу она снова свела на нет тем, что
благоприятствовала самомнению
посредством рискованных утверждений,
лжемудрствованию - посредством тонких
уловок и благовидных предлогов,
поверхностности - легкостью, с какой
отделывались небольшим запасом
школьной мудрости от труднейших
задач,- и эта поверхностность тем
соблазнительнее, чем больше она может
по выбору пользоваться и научным
языком, и популярным изложением,
становясь благодаря этому всем для всех,
а на деле ничем. Критика же, напротив,
наделяет наше суждение мерилом,
которым можно с достоверностью
различать знание от мнимого знания, а
полное применение критики в
метафизике создает такой образ мыслей,
который распространяет затем свое
благотворное влияние и на всякое другое
применение разума и первый вселяет
истинный философский дух. Но никак
нельзя недооценивать и услугу, которую
критика оказывает теологии, делая ее
независимой от суждения догматической
спекуляции и тем самым совершенно
ограждая ее от всех нападок со стороны
таких противников. В самом деле,
обыденная метафизика, хотя и обещала
теологии большую помощь, не могла,
однако, впоследствии выполнить это
обещание и, кроме того, призвав себе в
союзники спекулятивную догматику,
сделала лишь одно - вооружила врагов
против себя самой. Мечтательство,
Zeitalter nicht aufkommen kann, als nur
wenn sie sich hinter einer Schulmetaphysik
verbirgt, unter deren Schutz sie es wagen
darf, gleichsam mit Vernunft zu rasen, wird
durch kritische Philosophie aus diesem
ihrem letzten Schlupfwinkel vertrieben, und
über das alles kann es doch einem Lehrer
der Metaphysik nicht anders als wichtig
sein, einmal mit allgemeiner Beistimmung
sagen zu können, daß, was er vorträgt, nun
endlich auch Wissenschaft sei, und dadurch
dem gemeinen Wesen wirklicher Nutzen
geleistet werde.
Die Göttinger Rezension (Grave/Feder)
Göttingisch Anzeigen von gelehrten Sachen.
1782. Zugabe Bd. 1., S.40 - 48
Critik der reinen Vernunft. Von Imman.
Kant. 1781. 856 S. Oktav. Dieses Werk, das
den Verstand seiner Leser immer übt, wenn
auch nicht immer unterrichtet, oft die
Aufmerksamkeit bis zur Ermüdung
anstrengt, zuweilen ihr durch glückliche
Bilder zu Hülfe kömmt oder sie durch
unerwartete gemeinnützige Folgerungen
belohnt, ist ein System des höheren oder,
wie es der Verf. nennt, des
transscendentellen Idealismus; eines
Idealismus, der Geist und Materie auf
gleiche Weise umfaßt, die Welt und uns
selbst in Vorstellungen verwandelt, und alle
Objekte aus Erscheinungen dadurch
entstehen läßt, daß sie der Verstand zu einer
Erfahrungsreihe verknüpft, und daß sie die
Vernunft in ein ganzes und vollständiges
Weltsystem auszubreiten und zu vereinigen
notwendig, obwohl vergeblich, versucht.
Das System des V. beruht ungefähr auf
folgenden Hauptsätzen. Alle unsere
Erkenntnisse entspringen aus gewissen
Modifikationen unserer selbst, die wir
Empfindungen nennen. Worin diese
befindlich sind, woher sie rühren, das ist uns
im Grunde völlig unbekannt. Wenn es ein
wirkliches Ding giebt, dem die
Vorstellungen inhäriren, wirkliche Dinge
unabhängig von uns, die dieselben
hervorbringen: so wissen wir doch von dem
einen so wenig als von dem andern das
mindeste Prädikat. Demohnerachtet nehmen
wir Objekte an; wir reden von uns selbst,
wir reden von den Körpern als wirklichen
которое в просвещенный век может
выступить, лишь прячась за какойнибудь школьной метафизикой, под
защитой которой оно осмеливается, так
сказать, разумно неистовствовать,
изгоняется критической философией из
этого своего последнего убежища, и
сверх всего этого разве не важно для
учителя метафизики быть в состоянии
сказать при всеобщем одобрении, что то,
что он преподает, есть, наконец, тоже
наука, приносящая обществу
действительную пользу.
Dingen, wir glauben beide zu kennen, wir
urteilen über sie. Die Ursache hievon ist
nichts anders, als daß die mehreren
Erscheinungen etwas miteinander gemein
haben. Dadurch vereinigen sie sich
untereinander und unterscheiden sich von
dem, was wir uns selbst nennen. So sehen
wir die Anschauungen der äußeren Sinne als
Dinge und Begebenheiten außer uns an, weil
sie alle in einem gewissen Raume
nebeneinander und in einer gewissen Zeit
aufeinander erfolgen. Das ist für uns
wirklich, was wir uns irgendwo und
irgendwann vorstellen. Raum und Zeit selbst
sind nichts Wirkliches außer uns, sind auch
keine Verhältnisse, auch keine abstrahierte
Begriffe, sondern subjektive Gesetze
unseres Vorstellungsvermögens, Formen der
Empfindungen, subjektive Bedingungen der
sinnlichen Anschauung. Auf diesen
Begriffen von den Empfindungen als bloßen
Modifikationen unserer selbst (worauf auch
Berkeley seinen Idealismus hauptsächlich
baut), vom Raum und von der Zeit beruht
der eine Grundpfeiler des Kantschen
Systems. – Aus den sinnlichen
Erscheinungen, die sich von anderen
Vorstellungen nur durch die subjektive
Bedingung, daß Zeit und Raum damit
verbunden sind, unterscheiden, macht der
Verstand Objekte. Er macht sie. Denn er ist
es erstlich, der mehrere successive kleine
Veränderungen der Seele in ganze
vollständige Empfindungen vereinigt; er ist
es, der diese Ganzen wieder so miteinander
in der Zeit verbindet, daß sie als Ursache
und Wirkung aufeinander folgen, wodurch
jedes seinen bestimmten Platz in der
unendlichen Zeit, und alle zusammen die
Haltung und Festigkeit wirklicher Dinge
bekommen; er ist es endlich, der durch einen
neuen Zusatz von Verknüpfung die zugleich
seienden Gegenstände, als wechselseitig
ineinander wirkende, von den successiven,
als nur einseitig voneinander abhängigen,
unterscheidet und auf diese Weise, indem er
in die Anschauungen der Sinne Ordnung,
Regelmäßigkeit der Folge und
wechselseitigen Einfluß hineinbringt, die
Natur im eigentlichen Verstande schafft,
ihre Gesetze nach den seinigen bestimmt.
Diese Gesetze des Verstandes sind älter als
die Erscheinungen, bei welchen sie
angewandt werden: es giebt also
Verstandesbegriffe a priori. Wir übergehen
den Versuch des Verf., das ganze Geschäfte
des Verstandes noch weiter aufzuklären,
durch eine Reduktion desselben auf vier
Hauptfunktionen und davon abhängige vier
Hauptbegriffe, nämlich Qualität, Quantität,
Relation und Modalität, die wieder
einfachere unter sich begreifen und in der
Verbindung mit den Vorstellungen von Zeit
und Raum die Grundsätze zur
Erfahrungskenntnis geben sollen. Es sind
die gemein bekannten Grundsätze der Logik
und Ontologie nach den idealistischen
Einschränkungen des Verf. ausgedrückt.
Gelegenheitlich wird gezeigt, wie Leibnitz
auf seine Monadologie gekommen sei, und
es werden ihr Bemerkungen
entgegengesetzt, die größtenteils auch
unabhängig von dem transscendentellen
Idealismus des V. erhalten werden können.
Das Hauptresultat aus allem, was der V.
über das Geschäft des Verstandes angemerkt
hat, soll denn dies sein: daß der rechte
Gebrauch des reinen Verstandes darinne
bestehe, seine Begriffe auf sinnliche
Erscheinungen anzuwenden und durch
Verbindung beyder Erfahrungen zu
formiren, und daß es ein Mißbrauch
desselben und ein nie gelingendes Geschäft
sein wird, aus Begriffen das Dasein und die
Eigenschaften von Objekten zu schließen,
die wir nie erfahren können. (Erfahrungen,
im Gegensatz auf bloße Einbildungen und
Träumereien, sind dem Verf. sinnliche
Anschauungen, mit Verstandesbegriffen
verbunden. Aber wir gestehen, daß wir nicht
einsehen, wie die dem Menschenverstande
insgemein so leichte Unterscheidung des
Wirklichen vom Eingebildeten, bloß
Möglichen, ohne ein Merkmal des Ersteren
in der Empfindung selbst anzunehmen,
durch blosse Anwendung der
Verstandesbegriffe zureichend gegründet
werden könne, da ja auch Visionen und
Phantasien, bei Träumenden und
Wachenden, als äußerliche Erscheinungen
im Raume und in der Zeit und überhaupt
unter sich selbst aufs ordentlichste
verbunden vorkommen können; ordentlicher
bisweilen, dem Anscheine nach, als die
wirklichen Ereignisse.) – Außer dem
Verstande tritt nun aber noch zur
Bearbeitung der Vorstellungen eine neue
Kraft hinzu, die Vernunft. Diese bezieht sich
auf die gesammelten Verstandesbegriffe,
wie der Verstand auf die Erscheinungen. So
wie der Verstand die Regeln enthält, nach
welchen die einzelnen Phänomene in Reihen
einer zusammenhängenden Erfahrung
gebracht werden: so sucht die Vernunft die
obersten Prinzipien, durch welche diese
Reihen in ein vollständiges Weltganze
vereinigt werden können. So wie der
Verstand aus den Empfindungen einer Kette
von Objekten macht. die aneinander hängen,
wie die Teile der Zeit und des Raumes,
wovon aber das letzte Glied immer noch auf
frühere oder entferntere zurückweist: so will
die Vernunft diese Kette bis zu ihrem ersten
oder äußersten Gliede verlängern; sie sucht
den Anfang und die Grenze der Dinge. Das
erste Gesetz der Vernunft ist, daß, wo es
etwas Bedingtes giebt, die Reihe der
Bedingungen vollständig gegeben sein oder
bis zu etwas Unbedingtem hinaufsteigen
müsse. Zufolge desselben geht sie auf eine
zwiefache Art über die Erfahrung hinaus.
Einmal will sie die Reihe der Dinge, die wir
erfahren, viel weiter hinaus verlängern, als
die Erfahrung selbst reicht, weil sie bis zur
Vollendung der Reihen gelangen will.
Sodenn will sie uns auch auf Dinge führen,
deren ähnliche wir nie erfahren haben, auf
das Unbedingte, absolut Notwendige,
Uneingeschränkte. Aber alle Grundsätze der
Vernunft führen auf Schein oder auf
Widersprüche, wenn sie ausgedehnt werden,
wirkliche Dinge und ihre Beschaffenheiten
zu zeigen, da sie bloß dem Verstande zur
Regel dienen sollten, in der Erforschung der
Natur ohne Ende fortzugehen. Dies
allgemeine Urteil wendet der Verf. auf alle
Hauptuntersuchungen der spekulativen
Psychologie, Kosmologie und Theologie an;
wie er es überall bestimmt und zu
rechtfertigen sucht, wird nicht vollständig,
doch einigermaßen durch das Nachfolgende
begreiflich werden. Bei der Seelenlehre
entstehen die Trugschlüsse, wenn
Bestimmungen, die bloß den Gedanken als
Gedanken zukommen, für Eigenschaften des
denkenden Wesens angesehen werden. Der
Satz: Ich denke, die einzige Quelle der
ganzen räsonnierenden Psychologie, enthält
kein Prädikat von dem Ich, von dem Wesen
selbst. Er sagt bloß eine gewisse
Bestimmung der Gedanken, nämlich den
Zusammenhang derselben durch das
Bewußtsein, aus. Es läßt sich also aus
demselben nichts von den reellen
Eigenschaften des Wesens, das unter dem
Ich vorgestellt werden soll, schließen.
Daraus, daß der Begriff vom Mir das
Subjekt vieler Sätze ist und nie das Prädikat
irgend eines werden kann, wird geschlossen,
daß Ich, das denkende Wesen, eine Substanz
sei; da doch dies letztere Wort bloß das
Beharrliche in der äußeren Anschauung
anzuzeigen bestimmt ist. Daraus, daß in
meinen Gedanken sich nicht Teile außer
Teilen finden, wird auf die Einfachheit der
Seele geschlossen. Aber keine Einfachheit
kann in dem, was als wirklich, d. h. als
Objekt äußerer Anschauung betrachtet
werden soll, stattfinden, weil die Bedingung
davon ist, daß es im Raume sei, einen Raum
erfülle. Aus der Identität des Bewußtseins
wird auf die Personalität der Seele
geschlossen. Aber könnte nicht eine Reihe
von Substanzen einander ihr Bewußtsein
und ihre Gedanken übertragen, wie sie
einander ihre Bewegungen mitteilen? (Ein
auch von Hume und längst vor ihm schon
gebrauchter Einwurf.) Endlich wird aus dem
Unterschiede zwischen dem Bewußtsein
unserer selbst und der Anschauung äußerer
Dinge ein Trugschluß auf die Idealität der
letzteren gemacht, da doch die inneren
Empfindungen uns ebensowenig absolute
Prädikate von uns selbst, als die äußeren von
den Körpern angeben. So wäre also der
gemeine oder, wie ihn der Verf. nennt, der
empirische Idealismus entkräftet, nicht
durch die bewiesene Existenz der Körper,
sondern durch den verschwundenen Vorzug,
den die Überzeugung von unserer eigenen
Existenz vor jener haben sollte. –
Unvermeidlich seyn die Widersprüche in der
Kosmologie, so lange wir die Welt als eine
objektive Realität betrachten und als ein
vollständiges Ganzes umfassen wollen.
Unendlichkeit ihrer vergangenen Dauer,
ihrer Ausdehnung und ihrer Teilbarkeit seyn
dem Verstande unbegreiflich, beleidigen
ihn, weil er den Ruhepunkt nicht findet, den
er sucht. Und die Vernunft findet keinen
hinlänglichen Grund, irgendwo stehen zu
bleiben. Die Vereinigung, die der Verf.
hiebei ausfindet, das echte Gesetz der
Vernunft, soll, wenn wir ihn recht verstehen,
darinne bestehen, daß diese den Verstand
zwar anweise, Ursache von Ursachen, Teile
von Teilen ohne Ende aufzusuchen, in der
Absicht, die Vollständigkeit des Systems der
Dinge zu erreichen, ihn doch aber zugleich
auch warne, keine Ursache, keinen Teil, den
er je durch Erfahrung findet, für den letzten
und ersten anzunehmen. Es ist das Gesetz
der Approximation, das Unerreichbarkeit
und beständige Annäherung zugleich in sich
schließt. – Das Resultat von der Kritik der
natürlichen Theologie ist den bisherigen
sehr ähnlich. Sätze, die Wirklichkeit
auszusagen scheinen, werden in Regeln
verwandelt, die nur dem Verstande ein
gewisses Verfahren vorschreiben. Alles, was
der Verf. hier Neues hinzusetzt, ist, daß er
das praktische Interesse zu Hülfe ruft und
moralische Ideen den Ausschlag geben läßt,
wo die Spekulation beide Schalen gleich
schwer oder vielmehr gleich leer gelassen
hatte. Was diese letztere herausbringt, ist
folgendes. Aller Gedanke von einem
eingeschränkten Reellen ist dem von einem
eingeschränkten Raume ähnlich. So wie
dieser nicht möglich sein würde, wenn nicht
ein unendlicher allgemeiner Raum wäre: so
wäre kein bestimmtes endliches Reelles
möglich, wenn es nicht ein allgemeines
unendliches Reelles gäbe, das den
Bestimmungen, d. h. den Einschränkungen
der einzelnen Dinge zum Grunde läge.
Beides aber ist nur wahr von unseren
Begriffen, ein Gesetz unseres Verstandes,
inwiefern eine Vorstellung die andere
voraussetzt. – Alle andere Beweise, die
mehr darthun sollen, findet der Verf. bei
seiner Prüfung fehlerhaft oder unzulänglich.
Die Art, wie der Verf. endlich der gemeinen
Denkart durch moralische Begriffe Gründe
unterlegen will, nachdem er ihr die
spekulativen entzogen hat, übergehen wir
lieber ganz, weil wir uns darein am
wenigsten finden können. Es giebt
allerdings eine Art, die Begriffe vom
Wahren und die allgemeinsten Gesetze des
Denkens an die allgemeinsten Begriffe und
Grundsätze vom Rechtverhalten
anzuknüpfen, die in unserer Natur Grund hat
und vor den Ausschweifungen der
Spekulation bewahren oder von demselben)
zurückbringen kann. Aber diese erkennen
wir in der Wendung und Einkleidung des
Verf. nicht.
Der letzte Teil des Werks, der die
Methodenlehre enthält, zeigt zuerst, wofür
die reine Vernunft sich hüten müsse, das ist
die Disciplin; zweitens die Regeln, wornach
sie sich richten müsse, das ist der Canon der
reinen Vernunft. Den Inhalt davon können
wir nicht genauer zergliedern; er läßt sich
auch aus dem Vorhergehenden schon
gutenteils abnehmen. Das ganze Buch kann
allerdings dazu dienen, mit den
beträchtlichsten Schwierigkeiten der
spekulativen Philosophie bekannt zu machen
und den auf ihre eingebildete reine Vernunft
allzu stolz und kühn sich verlassenden
Erbauern und Verfechtern metaphysischer
Systeme manchen Stoff zu heilsamen
Betrachtungen vorhalten. Aber die
Mittelstraße zwischen ausschweifenden
Skepticismus und Dogmatismus, den
rechten Mittelweg, mit Beruhigung,
wenngleich nicht mit völliger Befriedigung,
zur natürlichsten Denkart zurückzuführen,
scheint uns der Verf. nicht gewählt zu
haben. Beide, dünkt uns doch, sind durch
sichere Merkmale bezeichnet. Zuvörderst
muß der rechte Gebrauch des Verstandes
dem allgemeinsten Begriffe vom
Rechtverhalten, dem Grundgesetze unserer
moralischen Natur, also der Beförderung der
Glückseligkeit, entsprechen. Wie daraus
bald erhellt, daß er seinen eigenen
Grundgesetzen gemäß angewendet werden
müsse, welche den Widerspruch
unerträglich und zum Beifall Gründe, bei
Gegengründen überwiegende dauerhafte
Gründe nötig machen: so folgt auch eben
daraus, daß wir an die stärkste und
dauerhafteste Empfindung oder den
stärksten und dauerhaftesten Schein, als an
unsere äußerste Realität, uns halten müssen.
Dies thut der gemeine Menschenverstand.
Und wie kömmt der Räsonneur davon ab?
Dadurch, daß er die beyden Gattungen von
Empfindung, die innere und äußere,
gegeneinander aufbringt, ineinander
zusammenschmelzen oder umwandeln will.
Daher der Materialismus,
Anthropomorphismus u. s. w., wenn die
Erkenntnis der innern Empfindung in die
Form der äußern umgewandelt oder damit
vermengt wird. Daher auch der Idealismus,
wenn der äußern Empfindung ihr
Rechtsbestand neben der innern, ihr
Eigenthümliches angefochten wird. Der
Skepticismus thut bald das eine, bald das
andere, um alles durcheinander zu verwirren
und zu erschüttern. Unser Verfasser
gewissermassen auch; er verkennt die
Rechte der innern Empfindung, indem er die
Begriffe von der Substanz und Wirklichkeit
als der äußern Empfindung allein angehörig
angesehen wissen will. Aber sein Idealismus
streitet noch mehr gegen die Gesetze der
äußern Empfindung und die daher
entstehende unserer Natur gemäße
Vorstellungsart und Sprache. Wenn, wie der
Verfasser selbst behauptet, der Verstand nur
die Empfindungen bearbeitet, nicht neue
Kenntnisse uns liefert: so handelt er seinen
ersten Gesetzen gemäß, wenn er in allem,
was Wirklichkeit betrifft, sich mehr von den
Empfindungen leiten lässet, als sie leitet.
Und wenn, das Äußerste angenommen, was
der Idealist behaupten will, alles, wovon wir
etwas wissen und sagen können, alles nur
Vorstellung und Denkgesetz ist wenn die
Vorstellungen in uns modifiziert und
geordnet nach gewissen Gesetzen just das
sind, was wir Objekte und Welt nennen:
wozu denn der Streit gegen diese gemein
angenommene Sprache? wozu denn und
woher die idealistische Unterscheidung?
[1]. Rusticus exspectat, dum defluat amnis:
at ille Labitur et labetur in omne volubilis
aevum. Horat.
[2]. Gleichwohl nannte Hume eben diese
zerstörende Philosophie selbst Metaphysik,
und legte ihr einen hohen Wert bei.
"Metaphysik und Moral", sagt er, (Versuche
4 ter Teil, Seite 214, deutsche Übers.) "sind
die wichtigsten Zweige der Wissenschaft;
Mathematik und Naturwissenschaft sind
nicht halb so viel wert". Der scharfsinnige
Mann sahe aber hier bloß auf den negativen
Nutzen, den die Mäßigung der übertriebenen
Ansprüche der spekulativen Vernunft haben
würde, um so viel endlose und verfolgende
Streitigkeiten, die das Menschengeschlecht
verwirren, gänzlich aufzuheben; aber er
verlor darüber den positiven Schaden aus
den Augen, der daraus entspringt, wenn der
Vernunft die wichtigsten Aussichten
genommen werden, nach denen allein sie
dem Willen das höchste Ziel aller seiner
Bestrebungen ausstecken kann.
[3]. Es ist unmöglich zu verhüten, daß, wenn
die Erkenntnis nach und nach weiter
fortrückt, nicht gewisse schon klassisch
gewordne Ausdrücke, [A 42] die noch von
dem Kindheitsalter der Wissenschaft her
sind, in der Folge sollten unzureichend und
übel anpassend gefunden werden, und ein
gewisser neuer und mehr angemessener
Gebrauch mit dem Alten in einige Gefahr
der Verwechselung geraten sollte.
Analytische Methode, sofern sie der
synthetischen entgegengesetzt ist, ist ganz
was anderes, als ein Inbegriff analytischer
Sätze: sie bedeutet nur, daß man von dem,
was gesucht wird, als ob es gegeben sei,
ausgeht und zu den Bedingungen aufsteigt,
unter denen es allein möglich. In dieser
Lehrart bedienet man sich öfters lauter
synthetischer Sätze, wie die mathematische
Analysis davon ein Beispiel gibt, und sie
könnte besser die regressive Lehrart, zum
Unterschiede von der synthetischen oder
progressiven, heißen. Noch kommt der
Name Analytik auch als ein Hauptteil der
Logik vor, und da ist es die Logik der
Wahrheit, und wird der Dialektik
entgegengesetzt, ohne eigentlich darauf zu
sehen, ob die zu jener gehörige Erkenntnisse
analytisch oder synthetisch seien.
[4]. Siehe Kritik S. 713 [B 741].
[5]. Ich gestehe gern, daß diese Beispiele
nicht solche Wahrnehmungsurteile
vorstellen, die jemals Erfahrungsurteile
werden könnten, wenn man auch einen
Verstandesbegriff hinzu täte, weil sie sich
bloß aufs Gefühl, welches jedermann als
bloß subjektiv erkennt und welches also
niemals dem Objekt beigelegt werden darf,
beziehen, und also auch niemals objektiv
werden können; ich wollte nur vor der Hand
ein Beispiel von dem Urteile geben, was
bloß subjektiv gültig ist, und in sich keinen
Grund zur notwendigen Allgemeingültigkeit
und dadurch zu einer Beziehung aufs Objekt
enthält. Ein Beispiel der
Wahrnehmungsurteile, die durch
hinzugesetzten Verstandesbegriff
Erfahrungsurteile werden, folgt in der
nächsten Anmerkung.
[6]. Um ein leichter einzusehendes Beispiel
zu haben, nehme man folgendes: Wenn die
Sonne den Stein bescheint, so wird er warm.
Dieses Urteil ist ein bloßes
Wahrnehmungsurteil, und enthält keine
Notwendigkeit, ich mag dieses noch so oft
und andere auch noch so oft wahrgenommen
haben; die Wahrnehmungen finden sich nur
gewöhnlich so verbunden. Sage ich aber: die
Sonne erwärmt den Stein, so kommt über
die Wahrnehmung noch der
Verstandesbegriff der Ursache hinzu, der
mit dem Begriff des Sonnenscheins den der
Wärme notwendig verknüpft und das
synthetische Urteil wird notwendig
allgemeingültig, folglich objektiv und aus
einer Wahrnehmung in Erfahrung
verwandelt.
[7]. So wollte ich lieber die Urteile genannt
wissen, die man in der Logik particularia
nennt. Denn der letztere Ausdruck enthält
schon den Gedanken, daß sie nicht
allgemein sind. Wenn ich aber von der
Einheit (in einzelnen Urteilen) anhebe und
so zur Allheit fortgehe, so kann ich noch
keine Beziehung auf die Allheit beimischen:
ich denke nur die Vielheit ohne Allheit,
nicht die Ausnahme von derselben. Dieses
ist nötig, wenn die logische Momente den
reinen Verstandesbegriffen untergelegt
werden sollen; im logischen Gebrauche
kann man es beim Alten lassen.
[8]. Wie stimmt aber dieser Satz: daß
Erfahrungsurteile Notwendigkeit in der
Synthesis der Wahrnehmungen enthalten
sollen, mit meinem oben vielfältig
eingeschärften Satze: daß Erfahrung, als
Erkenntnis a posteriori, bloß zufällige
Urteile geben könne? Wenn ich sage,
Erfahrung lehrt mir etwas, so meine ich
jederzeit nur die Wahrnehmung, die in ihr
liegt, z. B. daß auf die Beleuchtung des
Steins durch die Sonne jederzeit Wärme
folge, und also ist der Erfahrungssatz sofern
allemal zufällig. Daß diese Erwärmung
notwendig aus der Beleuchtung durch die
Sonne erfolge, ist zwar in dem
Erfahrungsurteile (vermöge des Begriffs der
Ursache) enthalten, aber das lerne ich nicht
durch Erfahrung, sondern umgekehrt,
Erfahrung wird allererst durch diesen Zusatz
des Verstandesbegriffs (der Ursache) zur
Wahrnehmung erzeugt. Wie die
Wahrnehmung zu diesem Zusatze komme,
darüber muß die Kritik im Abschnitte von
der transszendentalen Urteilskraft, Seite 137
u. f. [B 176ff.] nachgesehen werden.
[9]. Diese drei aufeinander folgende
Paragraphen werden schwerlich gehörig
verstanden werden können, wenn man nicht
das, was die Kritik über die Grundsätze sagt,
dabei zur Hand nimmt; sie können aber den
Nutzen haben, das Allgemeine derselben
leichter zu übersehen und auf die
Hauptmomente achtzuhaben.
[10]. Die Wärme, das Licht etc. sind im
kleinen Raume (dem Grade nach) ebenso
groß, als in einem großen; ebenso die innere
Vorstellungen, der Schmerz, das Bewußtsein
überhaupt nicht kleiner dem Grade nach, ob
sie eine kurze oder lange Zeit hindurch
dauren. Daher ist die Größe hier in einem
Punkte und in einem Augenblicke ebenso
groß als in jedem noch so großen Raume
oder Zeit. Grade sind also Größen, aber
nicht in der Anschauung, sondern der bloßen
Empfindung nach, oder auch die Größe des
Grundes einer Anschauung, und können nur
durch das Verhältnis von 1 zu 0, d. i.
dadurch, daß eine jede derselben durch
unendliche Zwischengrade bis zum
Verschwinden, oder von der Null durch
unendliche Momente des Zuwachses bis zu
einer bestimmten Empfindung, in einer
gewissen Zeit erwachsen kann, als Größen
geschätzt werden. (Quantitas qualitatis est
gradus.)
[11]. Nicht (wie man sich gemeiniglich
ausdrückt) intellektuellen Welt. Denn
intellektuell sind die Erkenntnisse durch den
Verstand, und dergleichen gehen auch auf
unsere Sinnenwelt; intelligibel aber heißen
Gegenstände, sofern sie bloß durch den
Verstand vorgestellt werden können und auf
die keine unserer sinnlichen Anschauungen
gehen kann. Da aber doch jedem
Gegenstande irgendeine mögliche
Anschauung entsprechen muß, so würde
man sich einen Verstand denken müssen,
der unmittelbar Dinge anschauete; von
einem solchen aber haben wir nicht den
mindesten Begriff, mithin auch nicht von
den Verstandeswesen, auf die er gehen soll.
[12]. CRUSIUS allein wußte einen
Mittelweg: daß nämlich ein Geist, der nicht
irren noch betrügen kann, uns diese
Naturgesetze ursprünglich eingepflanzt
habe. Allein, da sich doch oft auch trügliche
Grundsätze einmischen, wovon das System
dieses Mannes [A 113] selbst nicht wenig
Beispiele gibt, so sieht es bei dem Mangel
sicherer Kriterien, den echten Ursprung von
dem unechten zu unterscheiden, mit dem
Gebrauche eines solchen Grundsatzes sehr
mißlich aus, indem man niemals sicher
wissen kann, was der Geist der Wahrheit
oder der Vater der Lügen uns eingeflößt
haben möge.
[13]. 1. Substantia. 2. Qualitas. 3. Quantitas.
4. Relatio. 5. Actio. 6. Passio. 7. Quando. 8.
Ubi. 9. Situs. 10. Habitus.
[14]. Oppositum, Prius, Simul, Motus,
Habere.
[15]. Über eine vorgelegte Tafel der
Kategorien lassen sich allerlei artige
Anmerkungen machen als: 1) daß die dritte
aus der ersten und zweiten in einen Begriff
verbunden entspringe, 2) daß in denen von
der Größe und Qualität bloß ein Fortschritt
von der Einheit zur Allheit, oder von dem
Etwas zum Nichts (zu diesem Behuf müssen
die Kategorien der Qualität so stehen:
Realität, Einschränkung, völlige Negation)
fortgehe, ohne correlata oder opposita,
dagegen die der Relation und Modalität [A
123] diese letztere bei sich führen, 3) daß,
sowie im Logischen kategorische Urteile
allen andern zum Grunde liegen, so die
Kategorie der Substanz allen Begriffen von
wirklichen Dingen, 4) daß, sowie die
Modalität im Urteile kein besonderes
Prädikat ist, so auch die Modalbegriffe keine
Bestimmung zu Dingen hinzutun, usw.,
dergleichen Betrachtungen alle ihren großen
Nutzen haben. Zählt man überdem alle
Prädikabilien auf, die man ziemlich
vollständig aus jeder guten Ontologie (z. E.
Baumgartens) ziehen kann und ordnet sie
klassenweise unter die Kategorien, wobei
man nicht versäumen muß, eine so
vollständige Zergliederung aller dieser
Begriffe, als mögiich, hinzuzufügen, so wird
ein bloß analytischer Teil der Metaphysik
entspringen, der noch gar keinen
synthetischen Satz enthält und vor dem
zweiten (dem synthetischen) vorhergehen
könnte, und durch seine Bestimmtheit und
Vollständigkeit nicht allein Nutzen, sondern,
vermöge des Systematischen in ihm, noch
überdem eine gewisse Schönheit enthalten
würde.
[16]. Wenn man sagen kann, daß eine
Wissenschaft wenigstens in der Idee aller
Menschen wirklich sei, sobald es
ausgemacht ist, daß die Aufgaben, die
darauf führen, durch die Natur der
menschlichen Vernunft jedermann
vorgelegt, und daher auch jederzeit [A 126]
darüber viele, obgleich fehlerhafte,
Versuche unvermeidlich sind, so wird man
auch sagen müssen: Metaphysik sei
subjective (und zwar notwendigerweise)
wirklich, und da fragen wir also mit Recht,
wie sie (objective) möglich sei.
[17]. Im disjunktiven Urteile betrachten wir
alle Möglichkeit, respektiv auf einen
gewissen Begriff, als eingeteilt. Das
ontologische Prinzip der durchgängigen
Bestimmung eines Dinges überhaupt (von
allen möglichen entgegengesetzten
Prädikaten kommt jedem Dinge eines zu)
welches zugleich das Prinzip aller
disjunktiven Urteile ist, legt den Inbegriff
aller Möglichkeit zum Grunde, in welchem
die Möglichkeit jedes Dinges überhaupt als
bestimmbar angesehen wird. Dieses dient zu
einer kleinen Erläuterung des obigen Satzes:
daß die Vernunfthandlung in disjunktiven
Vernunftschlüssen der Form nach mit
derjenigen einerlei sei, wodurch sie die Idee
eines Inbegriffs aller Realität zustande
bringt, welche das Positive aller einander
entgegengesetzten Prädikate in sich enthält.
[18]. Wäre die Vorstellung der
Apperzeption, das Ich, ein Begriff, wodurch
irgendetwas gedacht würde, so würde es
auch als Prädikat von andern Dingen
gebraucht werden können, oder solche
Prädikate in sich enthalten. Nun ist es nichts
mehr als Gefühl eines Daseins ohne den
mindesten Begriff und nur Vorstellung
desjenigen, worauf alles Denken in
Beziehung (relatione accidentis) steht.
[19]. Es ist in der Tat sehr merkwürdig, daß
die Metaphysiker jederzeit so sorglos über
den Grundsatz der Beharrlichkeit der
Substanzen weggeschlüpft sind, ohne jemals
einen Beweis davon zu versuchen; ohne
Zweifel, weil sie sich, sobald sie es mit dem
Begriffe Substanz anfingen, von allen
Beweistümern gänzlich verlassen sahen. Der
gemeine Verstand, der gar wohl inne ward,
daß ohne diese Voraussetzung keine
Vereinigung der [A 139] Wahrnehmungen
in einer Erfahrung möglich sei, ersetzte
diesen Mangel durch ein Postulat; denn aus
der Erfahrung selbst konnte er diesen
Grundsatz nimmermehr ziehen, teils weil sie
die Materien, (Substanzen) bei allen ihren
Veränderungen und Auflösungen nicht
soweit verfolgen kann, um den Stoff immer
unvermindert anzutreffen, teils weil der
Grundsatz Notwendigkeit enthält, die
jederzeit das Zeichen eines Prinzips a priori
ist. Nun wandten sie diesen Grundsatz
getrost auf den Begriff der Seele als einer
Substanz an, und schlossen auf eine
notwendige Fortdauer derselben nach dem
Tode des Menschen, (vornehmlich da die
Einfachheit dieser Substanz, welche aus der
Unteilbarkeit des Bewußtseins gefolgert
ward, sie wegen des Unterganges durch
Auflösung sicherte). Hätten sie die echte
Quelle dieses Grundsatzes gefunden,
welches aber weit tiefere Untersuchungen
erforderte, als sie jemals anzufangen Lust
hatten, so würden sie gesehen haben: daß
jenes Gesetz der Beharrlichkeit der
Substanzen nur zum Behuf der Erfahrung
stattfinde, und daher nur auf Dinge, sofern
sie in der Erfahrung erkannt und mit andern
verbunden werden sollen, niemals aber von
ihnen auch unangesehen aller möglichen
Erfahrung, mithin auch nicht von der Seele
nach dem Tode gelten könne.
[20]. Ich wünsche daher, daß der kritische
Leser sich mit dieser Antinomie
hauptsächlich beschäftige, weil die Natur
selbst sie aufgestellt zu haben scheint, um
die Vernunft in ihren dreisten Anmaßungen
stutzig zu machen und zur Selbstprüfung zu
nötigen. Jeden Beweis, den ich für die
Thesis so wohl als Antithesis gegeben habe,
mache ich mich anheischig zu verantworten,
und dadurch die Gewißheit der
unvermeidlichen Antinomie der Vernunft
darzutun. Wenn der Leser nun durch diese
seltsame Erscheinung dahin gebracht wird,
zu der: Prüfung der dabei zum Grunde
liegenden Voraussetzung zurückzugehen, so
wird er sich gezwungen fühlen, die erste
Grundlage aller Erkenntnis der reinen
Vernunft mit mir tiefer zu untersuchen.
[21]. Die Idee der Freiheit findet lediglich in
dem Verhältnisse des Intellektuellen, als
Ursache, zur Erscheinung, als Wirkung,
statt. Daher können wir der Materie in
Ansehung ihrer unaufhörlichen Handlung,
dadurch sie ihren Raum erfüllt, nicht
Freiheit beilegen, obschon diese Handlung
aus innerem Prinzip geschieht. Ebensowenig
können wir vor reine Verstandeswesen, z. B.
Gott, sofern seine Handlung immanent ist,
keinen Begriff von Freiheit angemessen
finden. Denn seine Handlung, obzwar
unabhängig von äußeren bestimmenden
Ursachen, ist dennoch in seiner ewigen
Vernunft, mithin der göttlichen Natur,
bestimmt. Nur wenn durch eine Handlung
etwas anfangen soll, mithin die Wirkung in
der Zeitreihe, folglich der Sinnenwelt
anzutreffen sein soll, (z. B. Anfang der
Welt) da erhebt sich die Frage, ob die
Kausalität der Ursache selbst auch anfangen
müsse, oder ob die Ursache eine Wirkung
anheben könne, ohne daß ihre Kausalität
selbst anfängt. Im ersteren Falle ist der
Begriff dieser Kausalität ein Begriff der
Naturnotwendigkeit, im zweiten der
Freiheit. Hieraus wird der Leser ersehen,
daß, da ich Freiheit als das Vermögen eine
Begebenheit von selbst anzufangen
erklärete, ich genau den Begriff traf, der das
Problem der Metaphysik ist.
[22]. Herr Platner in seinen Aphorismen sagt
daher mit Scharfsinnigkeit 728, 729 "Wenn
die Vernunft ein Kriterium ist, so kann kein
Begriff möglich sein, welcher der
menschlichen Vernunft unbegreiflich ist. –
In dem Wirklichen allein findet
Unbegreiflichkeit statt. Hier entsteht die
Unbegreiflichkeit aus der Unzulänglichkeit
der erworbenen Ideen." – Es klingt also nur
paradox und ist übrigens nicht befremdlich,
zu sagen, in der Natur sei uns vieles
unbegreiflich, (z. B. das
Zeugungsvermögen) wenn wir aber noch
höher steigen und selbst über die Natur
hinausgehen, so werde uns wieder alles
begreiflich; denn wir verlassen alsdenn ganz
die Gegenstände, die uns gegeben werden
können, und beschäftigen uns bloß mit
Ideen, bei denen wir das Gesetz, welches die
Vernunft durch sie dem Verstande zu
seinem Gebrauch in der Erfahrung
vorschreibt, gar wohl begreifen können, weil
es ihr eigenes Produkt ist.
[23]. So ist eine Analogie zwischen dem
rechtlichen Verhältnisse menschlicher
Handlungen, und dem mechanischen
Verhältnisse der bewegenden Kräfte: ich
kann gegen einen andern niemals etwas tun,
ohne ihm ein Recht zu geben, unter den
nämlichen Bedingungen ebendasselbe gegen
mich zu tun; ebenso wie kein Körper auf
einen andern mit seiner bewegenden Kraft
wirken kann, ohne dadurch zu verursachen,
daß der andre ihm ebensoviel
entgegenwirke. Hier sind Recht und
bewegende Kraft ganz unähnliche Dinge,
aber in ihrem Verhältnisse ist doch völlige
Ähnlichkeit. Vermittelst einer solchen
Analogie kann ich daher einen
Verhältnisbegriff von Dingen, die mir
absolut unbekannt sind, geben. Z. B. wie
sich verhält die Beförderung des Glücks der
Kinder = a zu der Liebe der Eltern = b, so
die Wohlfahrt des menschlichen Geschlechts
= c zu dem Unbekannten in Gott = x,
welches wir Liebe nennen; nicht als wenn es
die mindeste Ähnlichkeit mit irgendeiner
menschlichen Neigung hätte, sondern, weil
wir das Verhältnis desselben zur Welt
demjenigen ähnlich setzen können, was
Dinge der Welt untereinander haben. Der
Verhältnisbegriff aber ist hier eine bloße
Kategorie, nämlich der Begriff der Ursache,
der nichts mit Sinnlichkeit zu tun hat.
[24]. Ich werde sagen: die Kausalität der
obersten Ursache ist dasjenige in Ansehung
der Welt, was menschliche Vernunft in
Ansehung ihrer Kunstwerke ist. Dabei bleibt
mir die Natur der obersten Ursache selbst
unbekannt: ich vergleiche nur ihre mir
bekannte Wirkung (die Weltordnung) und
deren Vernunftmäßigkeit mit den mir
bekannten Wirkungen menschlicher
Vernunft, und nenne [A 180] daher jene eine
Vernunft, ohne darum ebendasselbe, was ich
am Menschen unter diesem Ausdruck
verstehe, oder sonst etwas mir Bekanntes ihr
als ihre Eigenschaft beizulegen.
[25]. Es ist mein immerwährender Vorsatz
durch die Kritik gewesen, nichts zu
versäumen, was die Nachforschung der
Natur der reinen Vernunft zur
Vollständigkeit bringen könnte, ob es gleich
noch so tief verborgen liegen möchte. Es
steht nachher in jedermanns Belieben,
wieweit er seine Untersuchung treiben will,
wenn ihm nur angezeigt worden, welche
noch anzustellen sein möchten, denn dieses
kann man von demjenigen billig erwarten,
der es sich zum Geschäfte gemacht hat,
dieses ganze Feld zu übermessen, um es
hernach zum künftigen Anbau und
beliebigen Austeilung andern zu überlassen.
Dahin gehören auch die beiden Scholien,
welche sich durch ihre Trockenheit
Liebhabern wohl schwerlich empfehlen
dürften, und daher nur vor Kenner
hingestellt worden.
[26]. Bei Leibe nicht der höhere. Hohe
Türme, und die ihnen ähnliche
metaphysisch-große Männer, um welche
beide gemeiniglich viel Wind ist, sind nicht
vor mich. Mein Platz ist das fruchtbare
Bathos der Erfahrung, und das Wort
transszendental, dessen so vielfältig von mir
angezeigte Bedeutung vom Rezensenten
nicht einmal gefaßt worden, (so flüchtig hat
er alles angesehen) bedeutet nicht etwas, das
über alle Erfahrung hinausgeht, sondern,
was vor ihr (a priori) zwar vorhergeht, aber
doch zu nichts mehrerem bestimmt ist, als
lediglich Erfahrungserkenntnis möglich zu
machen. Wenn diese Begriffe die Erfahrung
überschreiten, dann heißet ihr Gebrauch
transszendent, welcher von dem
immanenten, d. i. auf Erfahrung
eingeschränkten Gebrauch unterschieden
wird. Allen Mißdeutungen dieser Art ist in
dem Werke hinreichend vorgebeugt worden:
allein der Rezensent fand seinen Vorteil bei
Mißdeutungen.
[27]. Der eigentliche Idealismus hat
jederzeit eine schwärmerische Absicht, und
kann auch keine andre haben, der meinige
aber ist lediglich dazu, um die Möglichkeit
unserer Erkenntnis a priori von
Gegenständen der Erfahrung zu begreifen,
welches ein Problem ist, das bisher noch
nicht aufgelöset, ja nicht einmal
aufgeworfen worden. Dadurch fällt nun der
ganze schwärmerische Idealism, der immer
(wie auch schon aus dem Plato zu ersehen)
aus unseren Erkenntnissen a priori (selbst
denen der Geometrie) auf eine andere,
(nämlich intellektuelle) Anschauung als die
der Sinne schloß, weil man sich gar nicht
einfallen ließ, daß Sinne auch a priori
anschauen sollten.
[28]. Der Rezensent schlägt sich mehrenteils
mit seinem eigenen Schatten. Wenn ich die
Wahrheit der Erfahrung dem Traum
entgegensetze, so denkt er gar nicht daran,
daß hier nur von dem bekannten somnio
obiective sumto der Wolffischen
Philosophie die Rede sei, der bloß formal
ist, und wobei es auf den Unterschied des
Schlafens und Wachens gar nicht angesehen
ist, und in einer Transszendentalphilosophie
auch nicht gesehen werden kann. Übrigens
nennt er meine Deduktion der Kategorien
und die Tafel der Verstandesgrundsätze:
"gemein bekannte Grundsätze der Logik und
[A 210] Ontologie auf idealistische Art
ausgedrückt." Der Leser darf nur darüber
diese Prolegomenen nachsehen, um sich zu
überzeugen, daß ein elenderes und selbst
historisch unrichtigeres Urteil gar nicht
könne gefället werden.
Franz Kafka Brief an den Vater
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Du hast mich letzthin einmal gefragt, warum
ich behaupte, ich hätte Furcht vor Dir. Ich
wusste Dir, wie gewöhnlich, nichts zu
antworten, zum Teil eben aus der Furcht, die
ich vor Dir habe, zum Teil deshalb, weil zur
Begründung dieser Furcht zu viele
Einzelheiten gehören, als daß ich sie im
Reden halbwegs zusammenhalten könnte.
Und wenn ich hier versuche Dir schriftlich zu
Ты недавно спросил меня, почему я
говорю, что боюсь Тебя. Как обычно, я
ничего не смог Тебе ответить, отчасти
именно из страха перед Тобой, отчасти
потому, что для объяснения этого страха
требуется слишком много подробностей,
которые трудно было бы привести в
разговоре. И если я сейчас пытаюсь
ответить Тебе письменно, то ответ все
Liebster Vater,
Дорогой отец,
antworten, so wird es doch nur sehr
unvollständig sein, weil auch im Schreiben
die Furcht und ihre Folgen mich Dir
gegenüber behindern und weil überhaupt die
Größe des Stoffs über mein Gedächtnis und
meinen Verstand weit hinausgeht.
равно будет очень неполным, потому что
и теперь, когда я пишу, мне мешает страх
перед Тобой и его последствия и потому
что количество материала намного
превосходит возможности моей памяти и
моего рассудка.
Dir hat sich die Sache immer sehr einfach
dargestellt, wenigstens soweit Du vor mir
und, ohne Auswahl, vor vielen andern davon
gesprochen hast. Es schien Dir etwa so zu
sein: Du hast Dein ganzes Leben lang schwer
gearbeitet, alles für Deine Kinder, vor allem
für mich geopfert, ich habe infolgedessen "in
Saus und Braus" gelebt, habe vollständige
Freiheit gehabt zu lernen, was ich wollte,
habe keinen Anlaß zu Nahrungssorgen, also
zu Sorgen überhaupt gehabt; Du hast dafür
keine Dankbarkeit verlangt, Du kennst "die
Dankbarkeit der Kinder", aber doch
wenigstens irgendein Entgegenkommen,
Zeichen eines Mitgefühls; statt dessen habe
ich mich seit jeher vor Dir verkrochen, in
mein Zimmer, zu Büchern, zu verrückten
Freunden, zu überspannten Ideen; offen
gesprochen habe ich mit Dir niemals, in den
Tempel (das ist Kindespflicht) ich wollte
solche Erklärungen schreiben Milena, aber
ich bringe es nicht über mich, den Brief
darauf hin no ch einmal zu lesen, die
Hauptsache bleibt ja verständlich bin ich
nicht zu Dir gekommen, in Franzensbad habe
ich Dich nie besucht, auch sonst nie
Familiensinn gehabt, für das Geschäft und
Deine sonstigen Angelegenheiten habe ich
mich nicht gekümmert, die Fabrik habe ich
Dir aufgehalst und Dich dann verlassen, Ottla
habe ich in ihrem Eigensinn unterstützt und
während ich für Dich keinen Finger rühre
(nicht einmal eine Theaterkarte bringe ich
Dir), tue ich für Fremde alles.
Тебе дело всегда представлялось очень
простым, по крайней мере так Ты говорил
об этом мне и - без разбора - многим
другим. Тебе все представлялось
примерно так: всю свою жизнь Ты тяжко
трудился, все жертвовал детям, и прежде
всего мне, благодаря чему я "жил
припеваючи", располагал полной
свободой изучать что хотел, не имел
никаких забот о пропитании, а значит, и
вообще забот; Ты требовал за это не
благодарности - Ты хорошо знаешь цену
"благодарности детей", - но по крайней
мере хоть знака понимания и сочувствия;
вместо этого я с давних пор прятался от
Тебя - в свою комнату, в книги, в
сумасбродные идеи, у полоумных друзей;
я никогда не говорил с Тобой откровенно,
в храм к Тебе не ходил, в Франценсбаде
никогда Тебя не навещал и вообще
никогда не проявлял родственных чувств,
не интересовался магазином и остальными
Твоими делами, навязал Тебе фабрику и
потом покинул Тебя, поддерживал Оттлу
в ее упрямстве, для друзей я делаю все, а
для Тебя я и пальцем не пошевельнул
(даже ни разу не принес Тебе билета в
театр).
Faßt Du Dein Urteil über mich zusammen, so
ergibt sich, daß Du mir zwar etwas geradezu
Unanständiges oder Böses nicht vorwirfst
(mit Ausnahme vielleicht meiner letzten
Heiratsabsicht), aber Kälte, Fremdheit,
Undankbarkeit. Und zwar wirfst Du es mir so
vor, als wäre es meine Schuld, als hätte ich
etwa mit einer Steuerdrehung das Ganze
anders einrichten können, während Du nicht
die geringste Schuld daran hast, es wäre denn
die, daß Du zu gut zu mir gewesen bist.
Если Ты подытожишь свои суждения обо
мне, то окажется, что Ты упрекаешь меня
не в непорядочности или зле (за
исключением, может быть, моего
последнего плана женитьбы '), а в
холодности, отчужденности,
неблагодарности. Причем упрекаешь Ты
меня так, словно во всем этом виноват я,
словно одним поворотом руля я мог бы
все направить по другому пути, в то время
как за Тобой нет ни малейшей вины, разве
только та, что Ты был слишком добр ко
мне.
Diese Deine übliche Darstellung halte ich nur
Это Твое обычное суждение я считаю
Liebster Vater,
Дорогой отец,
soweit für richtig, daß auch ich glaube, Du
seist gänzlich schuldlos an unserer
Entfremdung. Aber ebenso gänzlich
schuldlos bin auch ich. Könnte ich Dich dazu
bringen, daß Du das anerkennst, dann wäre
nicht etwa ein neues Leben möglich, dazu
sind wir beide viel zu alt, aber doch ein Art
Friede, kein Aufhören, aber doch ein Mildern
Deiner unaufhörlichen Vorwürfe.
верным лишь постольку, поскольку тоже
думаю, что Ты совершенно неповинен в
нашем отчуждении. Но так же
совершенно неповинен в нем и я. Сумей я
убедить Тебя в этом, тогда возникла бы
возможность - нет, не новой жизни, для
этого мы оба слишком стары, - а хоть
какого - то мира, и даже если Твои
беспрестанные упреки не прекратились
бы, они стали бы мягче.
Irgendeine Ahnung dessen, was ich sagen
will, hast Du merkwürdiger Weise. So hast
Du mir z. B. vor Kurzem gesagt: "ich habe
Dich immer gern gehabt, wenn ich auch
äußerlich nicht so zu Dir war wie andere
Väter zu sein pflegen, eben deshalb weil ich
mich nicht verstellen kann, wie andere." Nun
habe ich, Vater, im Ganzen niemals an
Deiner Güte mir gegenüber gezweifelt, aber
diese Bemerkung halte ich für unrichtig. Du
kannst Dich nicht verstellen, das ist richtig,
aber nur aus diesem Grunde behaupten
wollen, daß die andern Väter sich verstellen,
ist entweder bloße, nicht weiter diskutierbare
Rechthaberei oder aber und das ist es meiner
Meinung nach wirklich der verhüllte
Ausdruck dafür, daß zwischen uns etwas
nicht in Ordnung ist, und daß Du es
mitverursacht hast, aber ohne Schuld. Meinst
Du das wirklich, dann sind wir einig.
Как ни странно, Ты в какой - то мере
предчувствуешь, что я хочу тебе сказать.
Так, например, Ты недавно сказал мне: "Я
всегда любил тебя, хотя внешне не
обращался с тобой так, как другие отцы,
но это потому, что я не умею
притворяться, как другие". Ну, в общем то, отец, я никогда не сомневался в Твоем
добром ко мне отношении, но эти Твои
слова я считаю неверными. Ты не умеешь
притворяться, это верно, но лишь на этом
основании утверждать, что другие отцы
притворяются, - значит или проявить не
внемлющую никаким доводам
нетерпимость, или - что, по моему
мнению, соответствует действительности
- косвенно признать, что между нами что то не в порядке и повинен в этом не
только я, но и Ты, хотя и невольно. Если
Ты действительно так считаешь, тогда мы
единодушны.
Ich sage ja natürlich nicht, daß ich das, was
ich bin, nur durch Deine Einwirkung
geworden bin. Das wäre sehr übertrieben
(und ich neige sogar zu dieser Übertreibung.)
Es ist sehr leicht möglich, daß ich, selbst
wenn ich ganz frei von Deinem Einfluß
aufgewachsen wäre, doch kein Mensch nach
Deinem Herzen hätte werden können. Ich
wäre wahrscheinlich doch ein schwächlicher,
ängstlicher, zögernder, unruhiger Mensch
geworden, weder Robert Kafka, noch Karl
Hermann, aber doch ganz anders, als ich
wirklich bin und wir hätten uns
ausgezeichnet mit einander vertragen können.
Ich wäre glücklich gewesen, Dich als Freund,
als Chef, als Onkel, als Großvater, ja selbst
(wenn auch schon zögernder) als
Schwiegervater zu haben. Nur eben als Vater
warst Du zu stark für mich, besonders da
meine Brüder klein starben, die Schwestern
erst lange nachher kamen, ich also den ersten
Stoß ganz allein aushalten [mußte], dazu war
ich viel zu schwach.
разумеется, не говорю, что стал таким,
какой я есть, только из - за Твоего
воздействия. Это было бы сильным
преувеличением (и у меня даже есть
склонность к такому преувеличению).
Вполне возможно, что, вырасти я
совершенно свободным от Твоего
влияния, я тем не менее не смог бы стать
человеком, который был бы Тебе по
нраву. Я, наверное, все равно был бы
слабым, робким, нерешительным,
беспокойным человеком, не похожим ни
на Роберта Кафку, ни на Карла Германна2,
но все же другим, не таким, какой я есть, и
мы могли бы отлично ладить друг с
другом. Я был бы счастлив, если бы Ты
был моим другом, шефом, дядей,
дедушкой, даже (но тут уже я несколько
колеблюсь) тестем. Но именно как отец
Ты был слишком сильным для меня, в
особенности потому, что мои братья
умерли маленькими, сестры родились
намного позже меня, и потому мне
Liebster Vater,
Дорогой отец,
пришлось выдержать первый натиск
одному, а для этого я был слишком слаб.
Vergleiche uns beide: ich, um es sehr
abgekürzt auszudrücken, ein Löwy mit einem
gewissen Kafka'schen Fond, der aber eben
nicht durch den Kafka'schen Lebens-,
Geschäfts-, Eroberungswillen in Bewegung
gesetzt wird, sondern durch einen
Löwy'schen Stachel, der geheimer, scheuer,
in anderer Richtung wirkt und oft überhaupt
aussetzt. Du dagegen ein wirklicher Kafka an
Stärke, Gesundheit, Appetit, Stimmkraft,
Redebegabung, Selbstzufriedenheit,
Weltüberlegenheit, Ausdauer,
Geistesgegenwart, Menschenkenntnis, einer
gewissen Großzügigkeit, natürlich auch mit
allen zu diesen Vorzügen gehörigen Fehlern
und Schwächen, in welche Dich Dein
Temperament und manchmal Dein Jähzorn
hineinhetzen. Nicht ganzer Kafka bist Du
vielleicht in Deiner allgemeinen Weltansicht,
soweit ich Dich mit Onkel Philipp, Ludwig,
Heinrich vergleichen kann. Das ist
merkwürdig, ich sehe hier auch nicht ganz
klar. Sie waren doch alle fröhlich er, frischer,
ungezwungener, leichtlebiger, weniger streng
als Du. (Darin habe ich übrigens viel von Dir
geerbt und das Erbe viel zu gut verwaltet,
ohne allerdings die nötigen Gegengewichte in
meinem Wesen zu haben, wie Du sie hast.)
Doch hast auch andererseits Du in dieser
Hinsicht verschiedene Zeiten durchgemacht,
warst vielleicht fröhlicher, ehe Dich Deine
Kinder, besonders ich, enttäuschten und zu
hause bedrückten (kamen Fremde, warst Du
ja anders) und bist auch jetzt vielleicht
wieder fröhlicher geworden, da Dir die Enkel
und der Schwiegersohn wieder etwas von
jener Wärme geben, die Dir die Kinder bis
auf Valli vielleicht nicht geben konnten.
Сравни нас обоих: я, говоря очень кратко,
- Леви3 с определенной кафковской
закваской, но движимый не кафковской
волей к жизни, к деятельности, к
завоеванию, а присущими всем Л?ви
побуждениями, проявляющимися
украдкой, робко, в другом направлении и
часто вообще затухающими. Ты же,
напротив, истинный Кафка по силе,
здоровью, аппетиту, громкоголосию,
красноречию, самодовольству, чувству
превосходства над всеми, выносливости,
присутствию духа, знанию людей,
известной широте натуры - разумеется, со
всеми свойственными этим достоинствам
ошибками и слабостями, к которым Тебя
приводит Твой темперамент и иной раз
яростная вспыльчивость. Может быть, Ты
не совсем Кафка в своем общем
миропонимании, насколько я могу
сравнить тебя с дядей Филиппом,
Людвигом, Генрихом4. Это странно, и мне
не вполне ясно, в чем тут дело. Ведь все
они были более жизнерадостными,
бодрыми, непринужденными,
беззаботными, менее строгими, чем Ты.
(Между прочим, тут я многое унаследовал
от Тебя и слишком уж хорошо
распорядился этим наследством, тем
более что в моем характере не было тех
необходимых противовесов, какими
обладаешь Ты.) Но, с другой стороны, Ты
в этом смысле тоже прошел через разные
стадии, был, наверное, жизнерадостнее до
того, как Твои дети, в особенности я,
разочаровали Тебя и стали тяготить дома
(когда приходили чужие. Ты становился
другим), Ты и теперь, наверное, снова
стал более жизнерадостным - ведь внуки и
зять дали Тебе немного того тепла,
которого не смогли дать дети, за
исключением, может быть, Валли5.
Jedenfalls waren wir so verschieden und in
dieser Verschiedenheit einander so
gefährlich, daß, wenn man es hätte etwa im
voraus ausrechnen wollen, wie ich,- das
langsam sich entwickelnde Kind, und Du, der
fertige Mann, sich zu einander verhalten
werden, man hätte annehmen können, daß du
mich einfach niederstampfen wirst, daß
nichts von mir übrig bleibt. Das ist nun nicht
geschehen, das Lebendige läßt sich nicht
Во всяком случае, мы были столь разными
и из - за этого различия столь опасными
друг для друга, что если б можно было
заранее рассчитать, как я, медленно
развивающийся ребенок, и Ты,
сложившийся человек, станем относиться
друг к другу, то можно предположить, что
Ты должен был просто раздавить меня,
что от меня ничего бы не осталось. Ну,
этого - то не случилось, жизнь нельзя
Liebster Vater,
Дорогой отец,
ausrechnen, aber vielleicht ist Ärgeres
geschehen. Wobei ich Dich aber immerfort
bitte, nicht zu vergessen, daß ich niemals im
entferntesten an eine Schuld Deinerseits
glaube. Du wirktest so auf mich, wie Du
wirken mußtest, nur sollst Du aufhören, es
für eine besondere Bosheit meinerseits zu
halten, daß ich dieser Wirkung erlegen bin.
рассчитать наперед, зато произошло,
может быть, худшее. Но я снова и снова
прошу Тебя не забывать, что я никогда ни
в малейшей степени не считал Тебя в чем
- либо виноватым. Ты воздействовал на
меня так, как Ты и должен был
воздействовать, только перестань видеть
какую - то особую мою злонамеренность в
том, что я поддался этому воздействию.
Ich war ein ängstliches Kind, trotzdem war
ich gewiß auch störrisch, wie Kinder sind,
gewiß verwöhnte mich die Mutter auch, aber
ich kann nicht glauben, daß ich besonders
schwer lenkbar war, ich kann nicht glauben,
daß ein freundliches Wort, ein stilles Bei-derHand-nehmen, ein guter Blick mir nicht alles
hätten abfordern können, was man wollte.
Nun bist Du ja im Grunde ein gütiger und
weicher Mensch (das Folgende wird dem
nicht widersprechen, ich rede ja nur von der
Erscheinung, in der ''Du auf das Kind
wirktest) aber nicht jedes Kind hat die
Ausdauer und Unerschrockenheit, solange zu
suchen, bis es zu der Güte kommt. Du kannst
ein Kind nur so behandeln, wie Du eben
selbst geschaffen bist, mit Kraft, Lärm und
Jähzorn und in diesem Fall schien Dir das
auch noch überdies deshalb sehr gut geeignet,
weil Du einen kräftigen mutigen Jungen in
mir aufziehen wolltest.
Я был робким ребенком, тем не менее я,
конечно, был и упрямым, как всякий
ребенок; конечно, мать меня баловала, но
я не могу поверить, что был особенно
неподатливым, не могу поверить, что
приветливым словом, ласковым
прикосновением, добрым взглядом нельзя
было бы добиться от меня всего что
угодно. По сути своей Ты добрый и
мягкий человек (последующее этому не
противоречит, я ведь говорю лишь о
форме, в какой Ты воздействовал на
ребенка), но не каждый ребенок способен
терпеливо и безбоязненно доискиваться
скрытой доброты. Ты воспитываешь
ребенка только в соответствии со своим
собственным характером - силой, криком,
вспыльчивостью, а в данном случае все
это представлялось Тебе еще и потому как
нельзя более подходящим, что Ты
стремился воспитать во мне сильного и
смелого юношу.
Deine Erziehungsmittel in den allerersten
Jahren kann ich heute natürlich nicht
unmittelbar beschreiben, aber ich kann sie
mir etwa vorstellen durch Rückschluß aus
den späteren Jahren und aus Deiner
Behandlung des Felix. Hierbei kommt
verschärfend in Betracht, daß Du damals
jünger, daher frischer, wilder, ursprünglicher,
noch unbekümmerter warst als heute und daß
Du außerdem ganz an das Geschäft gebunden
warst, kaum einmal des Tages Dich mir
zeigen konntest und deshalb einen um so
tieferen Eindruck auf mich machtest, der sich
kaum je zur Gewöhnung verflachte.
Твои методы воспитания в раннем детстве
я сейчас, разумеется, не могу точно
описать, но я могу их себе
приблизительно представить, судя по
дальнейшему и по Твоему обращению с
Феликсом6. Причем тогда все было
значительно острее, Ты был моложе и
потому энергичнее, необузданнее,
непосредственнее, беспечнее, чем теперь,
и, кроме того, целиком занят своим
магазином, я мог видеть Тебя едва ли раз
в день, и потому впечатление Ты
производил на меня тем более сильное,
что оно никогда не могло измельчиться до
привычного.
Das für mich Selbstverständliche des
sinnlosen Ums-Wasser-bittens, und das
außerordentlich Schreckliche des
Hinausgetragen-werdens konnte ich meiner
Natur nach niemals in die richtige
Verbindung bringen. Noch nach Jahren litt'
ich unter der quälenden Vorstellung, daß der
riesige Mann, mein Vater, die letzte Instanz
Я не хочу сказать, что это было
неправильно, возможно, другим путем
тогда, среди ночи, нельзя было добиться
покоя, - я только хочу этим
охарактеризовать Твои методы
воспитания и их действие на меня. Тогда
я, конечно, сразу затих, но мне был
причинен глубокий вред. По своему
Liebster Vater,
Дорогой отец,
fast ohne Grund kommen und mich in der
Nacht aus dem Bett auf die Pawlatsche tragen
konnte und daß ich also ein solches Nichts
für ihn war.
складу я так и не смог установить
взаимосвязи между совершенно понятной
для меня, пусть и бессмысленной,
просьбой дать попить и неописуемым
ужасом, испытанным при выдворении из
комнаты. Спустя годы я все еще страдал
от мучительного представления, как
огромный мужчина, мой отец, высшая
инстанция, почти без всякой причины ночью может подойти ко мне, вытащить
из постели и вынести на балкон, - вот,
значит, каким ничтожеством я был для
него.
Das war damals ein kleiner Anfang nur, aber
dieses mich oft beherrschende Gefühl der
Nichtigkeit (ein in anderer Hinsicht
allerdings auch edles und fruchtbares Gefühl)
stammt vielfach von Deinem Einfluß. Ich
hätte ein wenig Aufmunterung, ein wenig
Freundlichkeit, ein wenig Offenhalten meines
Wegs gebraucht, statt dessen verstelltest du
[ihn] mir, in der guten Absicht freilich, daß
ich einen andern Weg gehen sollte. Aber
dazu taugte ich nicht. Du muntertest mich z.
B. auf, wenn ich gut salutierte und
marschierte, aber ich war kein künftiger
Soldat, oder Du muntertest mich auf, wenn
ich kräftig essen und sogar Bier dazu trinken
konnte, oder wenn ich unverstandene Lieder
nachsingen oder Deine Lieblingsredensarten
Dir nachplappern konnte, aber nichts davon
gehörte zu meiner Zukunft.
Тогда это было только маловажное
начало, но часто овладевающее мною
сознание собственного ничтожества
(сознание, в другом отношении,
благородное и плодотворное) в
значительной мере является результатом
Твоего влияния. Мне бы немножко
ободрения, немножко дружелюбия,
немножко возможности идти своим
путем, а Ты загородил мне его, разумеется
с самыми добрыми намерениями, полагая,
что я должен пойти другим путем. Но для
этого я не годился. Ты, например,
подбадривал меня, когда я хорошо
салютовал и маршировал, но я не годился
в солдаты; или же Ты подбадривал меня,
когда я был в состоянии плотно поесть, а
то и пива выпить, или когда подпевал за
другими непонятные мне песни, или
бессмысленно повторял Твои
излюбленные выражения, - но все это не
относилось к моему будущему.
Und es ist bezeichnend, daß Du selbst heute
mich nur dann eigentlich in etwas
aufmunterst, wenn Du selbst in
Mitleidenschaft gezogen bist, wenn es sich
um Dein S elbstgefühl handelt, das ich
verletze (z. B. durch meine Heiratsabsicht)
oder das in mir verletzt wird (wenn z. B.
Papa mich beschimpft). Dann werde ich
aufgemuntert, an meinen Wert erinnert, auf
die Partien hingewiesen, die ich zu machen
berechtigt wäre und Papa wird vollständig
verurteilt. Aber abgesehen davon, daß ich für
Aufmunterung in meinem jetzigen Alter
schon fast unzugänglich bin, was würde sie
mir auch helfen, wenn sie nur dann eintritt,
wo es nicht in erster Reihe um mich geht.
И характерно, что даже и теперь Ты, в
сущности, подбадриваешь меня лишь в
том случае, когда дело затрагивает и Тебя,
касается Твоего самолюбия, задетого
мною (например, моим намерением
жениться) или из - за меня (например,
когда Пепа меня ругает). Тогда Ты
подбадриваешь меня или напоминаешь о
моих достоинствах, указываешь на
хорошие партии, на которые я вправе
рассчитывать, и безоговорочно осуждаешь
Пепу. Не говоря о том, что в мои годы я
почти уже глух к подбадриваниям, какой
толк от них, если они раздаются, только
когда речь идет не обо мне в первую
очередь.
Damals und damals überall hätte ich die
Aufmunterung gebraucht. Ich war ja schon
niedergedrückt durch Deine bloße
А ведь тогда, именно тогда мне во всем
необходимо было подбадривание. Меня
подавляла сама Твоя телесность. Я
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Körperlichkeit. Ich erinnere mich z. B. daran,
wie wir uns öfters zusammen im Schimmbad
in einer Kabine auszogen. Ich mager,
schwach, schmal, Du stark, groß, breit. Schon
in der Kabine kam ich mir jämmerlich vor
und zwar nicht nur vor Dir, sondern vor der
ganzen Welt, denn du warst für mich das
Maß aller Dinge.
вспоминаю, например, как мы иногда
раздевались в одной кабине. Я - худой,
слабый, узкогрудый, Ты - сильный,
большой, широкоплечий. Уже в кабине я
казался себе жалким, причем не только в
сравнении с Тобой, но в сравнении со
всем миром, ибо Ты был для меня мерой
всех вещей.
Am wohlsten war mir noch, wenn Du Dich
manchmal zuerst auszogst und ich allein in
der Kabine bleiben und die Schande des
öffentlichen Auftretens solange hinauszögern
konnte, bis Du endlich nachschauen kamst
und mich aus der Kabine triebst. Dankbar
war ich Dir dafür, daß Du meine Not nicht zu
bemerken schienest, auch war ich stolz auf
den Körper meines Vaters. Übrigens besteht
zwischen uns dieser Unterschied heute noch
ähnlich.
Более сносно я чувствовал себя, когда Ты
иной раз раздевался первым и мне
удавалось остаться одному в кабине и до
тех пор оттянуть позор публичного
появления, пока Ты не возвращался
наконец взглянуть, в чем дело, и не
выгонял меня из кабины. Я был
благодарен Тебе за то, что Ты, казалось,
не замечал моих мучений, к тому же я был
горд, что у моего отца такое тело. Кстати,
различие между нами и сейчас примерно
такое же.
Oberherrschaft. Du hattest Dich allein durch
eigene Kraft so hoch hinaufgearbeitet,
infolgedessen hattest Du unbeschränktes
Vertrauen zu Deiner Meinung. Das war für
mich als Kind nicht einmal so blendend wie
später für den heranwachsenden jungen
Menschen. In Deinem Lehnstuhl regiertest
Du die Welt. Deine Meinung war richtig,
jede andere war verrückt, überspannt,
meschugge, nicht normal. Dabei war Dein
Selbstvertrauen so groß, daß Du gar nicht
konsequent sein mußtest und doch nicht
aufhörtest Recht zu haben. Es konnte auch
vorkommen, daß Du in einer Sache gar keine
Meinung hattest und infolgedessen alle
Meinungen, die hinsichtlich der Sache
überhaupt möglich waren, ohne Ausnahme
falsch sein mußten. Du konntest z. B. auf die
Tschechen schimpfen, dann auf die
Deutschen, dann auf die Juden und zwar
nicht nur in Auswahl sondern in jeder
Hinsicht und schließlich blieb niemand mehr
übrig außer Dir. Du bekamst für mich das
Rätselhafte, das alle Tyrannen haben, deren
Recht auf ihrer Person, nicht auf dem Denken
begründet ist. Wenigstens schien es mir so.
Nun behieltest Du ja mir gegenüber
tatsächlich erstaunlich oft Recht, im
Gespräch war das selbstverständlich, denn
zum Gespräch kam es kaum, aber auch in
Wirklichkeit. Doch war auch das nichts
besonders Unbegreifliches. Ich stand ja in
allem meinen Denken unter Deinem
schweren Druck, auch in dem Denken, das
Ты сам, собственными силами достиг так
много, что испытывал безграничное
доверие к собственным суждениям. В
детстве меня это даже не так поражало,
как впоследствии, в юности. Сидя в своем
кресле, Ты управлял миром. Твои
суждения были верными, суждения
всякого другого - безумными,
сумасбродными, meschugge *,
ненормальными. При этом Твоя
самоуверенность была столь велика, что
для Тебя не обязательно было быть
последовательным, - Ты все равно не
переставал считать себя правым.
Случалось, что Ты не имел мнения по
какому - нибудь вопросу, но это значило,
что все возможные мнения касательно
этого вопроса - все без исключения неверны. Ты мог, например, ругать чехов,
немцев, евреев, причем не только за что то одно, а за все, и в конце концов никого
больше не оставалось, кроме Тебя. Ты
приобретал в моих глазах ту загадочность,
какой обладают все тираны, чье право
основано на их личности, а не на разуме.
По крайней мере мне так казалось. Однако
Ты и в самом деле поразительно часто
бывал прав по отношению ко мне, в
разговоре это было само собою
разумеющимся, ибо разговоров между
нами почти не происходило, - но и в
действительности. Однако и в этом не
было ничего особенно непостижимого:
ведь все мои мысли находились под
Liebster Vater,
Дорогой отец,
nicht mit dem Deinen übereinstimmte und
besonders in diesem. Alle diese von Dir
scheinbar unabhängigen Gedanken waren
von Anfang an belastet mit Deinem
absprechenden Urteil; bis zur vollständigen
und dauernden Ausführung des Gedankens
das zu ertragen, war fast unmöglich. Ich rede
hier nicht von irgendwelchen hohen
Gedanken, sondern von jedem kleinen
Unternehmen der Kinderzeit. Man mußte nur
über irgendeine Sache glücklich sein, von ihr
erfüllt sein, nach Hause kommen und es
aussprechen und die Antwort war ein
ironisches Seufzen, ein Kopfschütteln, ein
Fingerklopfen auf dem Tisch: "Hab' auch
schon etwas Schöneres gesehen" oder "Mir
gesagt, Deine Sorgen" oder "ich hab keinen
so geruhten Kopf" oder "Ein Ereignis!" oder
"Kauf dir was dafür!" Natürlich konnte man
nicht für jede Kinderkleinigkeit Begeisterung
von Dir verlangen, wenn Du in Sorge und
Plage lebtest. Darum handelte es sich auch
nicht. Es handelte sich vielmehr darum, daß
Du solche Enttäuschungen dem Kind immer
und grundsätzlich bereiten mußtest kraft
Deines gegensätzlichen Wesens, weiter daß
dieser Gegensatz durch Aufhäufung des
Materials sich unaufhörlich verstärkte, so daß
er sich schließlich auch gewohnheitsmäßig
geltend machte, wenn Du einmal der gleichen
Meinung warst wie ich und daß endlich diese
Enttäuschungen des Kindes nicht
Enttäuschungen des gewöhnlichen Lebens
waren, sondern, da es ja um Deine für alles
maßgebende Person ging, im Kern trafen.
Der Mut, die Entschlossenheit, die
Zuversicht, die Freud e an dem und jenem
hielten nicht bis zum Ende aus, wenn Du
dagegen warst oder schon, wenn Deine
Gegnerschaft bloß angenommen werden
konnte; und angenommen konnte sie wohl
bei fast allem werden, was ich tat. Das bezog
sich auf Gedanken so gut wie auf Menschen.
Es genügte, daß ich an einem Menschen ein
wenig Interesse hatte - es geschah ja infolge
meines Wesens nicht sehr oft -daß Du ohne
jede Rücksicht auf mein Gefühl und ohne
Achtung vor meinem Urteil mit
Beschimpfung, Verleumdung, Entwürdigung
dreinfuhrst. Unschuldige, kindliche
Menschen wie z. B. der jiddische
Schauspieler Löwy mußten das büßen. Ohne
ihn zu kennen, verglichst Du ihn in einer
schrecklichen Weise, die ich schon vergessen
habe, mit Ungeziefer und wie so oft für
Твоим тяжелым гнетом, в том числе и
мысли, не совпадающие с Твоими, и в
первую очередь именно они. Над всеми
этими мнимо независимыми от Тебя
мыслями с самого начала тяготело Твое
неодобрение; выдержать его до полного и
последовательного осуществления
замысла было почти невозможно. Я
говорю здесь не о каких - то высоких
мыслях, а о любой маленькой детской
затее. Стоило только увлечься каким нибудь делом, загореться им, прийти
домой и сказать о нем - и ответом были
иронический вздох, покачивание головой,
постукивание пальцами по столу: "А
получше ты ничего не мог придумать?",
"Мне бы твои заботы", "Не до того мне",
"Ломаного гроша не стоит", "Тоже мне
событие!". Конечно, нельзя было
требовать от Тебя восторга по поводу
каждой детской выдумки, когда Ты жил в
хлопотах и заботах. Но не в том дело.
Дело, скорее, в том, что из - за
противоположности наших характеров и
исходя из своих принципов Ты постоянно
должен был доставлять такие
разочарования ребенку, и эта
противоположность постоянно
углублялась, так что в конце концов она
по привычке давала себя знать даже тогда,
когда наши мнения совпадали; в конечном
счете эти разочарования ребенка не
оставались обычными разочарованиями, а,
поскольку все было связано с Твоей
всеопределяющей личностью, они
задевали самую основу его души. Я не мог
сохранить смелость, решительность,
уверенность, радость по тому или иному
поводу, если Ты был против или если
можно было просто предположить Твое
неодобрение; а предположить его можно
было по отношению, пожалуй, почти ко
всему, что бы я ни делал. Это касалось как
мыслей, так и людей. Достаточно было
мне проявить хоть сколько - нибудь
интереса к человеку - а из - за моего
характера это случалось не очень часто, как Ты, нисколько не щадя моих чувств и
не уважая моих суждений, тотчас
вмешивался и начинал поносить, чернить,
унижать этого человека. Невинные, по детски чистые люди, как, например,
еврейский актер Л?ви, должны были
расплачиваться. Не зная его, Ты сравнил
его с каким - то отвратительным
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Leute, die mir lieb waren, hattest Du
automatisch das Sprichwort von den Hunden
und Flöhen bei der Hand. An den
Schauspieler erinnere ich mich hier
besonders, weil ich Deine Aussprüche über
ihn damals mir mit der Bemerkung notierte:
"So spricht mein Vater über meinen Freund,
(den er gar nicht kennt) nur deshalb, weil er
mein Freund ist. Das werde ich ihm immer
entgegenhalten können, wenn er mir Mangel
an kindlicher Liebe und Dankbarkeit
vorwerfen wird." Unverständlich war mir
immer Deine vollständige
Empfindungslosigkeit dafür, was für Leid
und Schande Du mit Deinen Worten und
Urteilen mir zufügen konntest, es war, als
hättest Du keine Ahnung von Deiner Macht.
Auch ich habe Dich sicher oft mit Worten
gekränkt, aber dann wußte ich es immer, es
schmerzte mich, aber ich konnte mich nicht
beherrschen, das Wort nicht zurückhalten, ich
bereute es schon, während ich es sagte. Du
aber schlugst mit Deinen Worten ohne
weiters los, niemand tat Dir leid, nicht
währenddessen, nicht nachher, man war
gegen Dich vollständig wehrlos.
паразитом, не помню уже с каким; а как
часто Ты без всякого стеснения пускал в
ход поговорку о собаках и блохах8 по
адресу дорогих мне людей. Об актере я
вспомнил здесь потому, что по поводу
Твоих высказываний о нем я тогда
записал: "Так говорит отец о моем друге
(которого он совсем не знает) только
потому, что он мой друг. Это я всегда
смогу припомнить ему, когда он будет
попрекать меня недостатком сыновней
любви и благодарности". Мне всегда была
непонятна Твоя полнейшая
бесчувственность к тому, какую боль и
стыд Ты был способен вызвать у меня
своими словами и суждениями, казалось,
Ты не имел представления о своей власти
надо мной. Конечно, мои слова тоже
нередко Тебя оскорбляли, но в таких
случаях я всегда сознавал это, страдал,
однако не мог совладать с собой,
сдержаться и, едва выговорив слово, уже
сожалел о сказанном. Ты же беспощадно
бил своими словами, Ты никого не жалел
ни тогда, ни потом, я был перед Тобой
беззащитен.
Aber so war Deine ganze Erziehung. Du hast,
glaube ich, ein Erziehungstalent; einem
Menschen Deiner Art hättest Du durch
Erziehung gewiß nützen können; er hätte die
Vernünftigkeit dessen, was Du ihm sagtest,
eingesehen, sich um nichts weiteres
gekümmert und die Sachen ruhig so
ausgeführt. Für mich als Kind war aber alles,
was Du mir zuriefst, geradezu
Himmelsgebot, ich vergaß es nie, es blieb mir
das wichtigste Mittel zur Beurteilung der
Welt, vor allem zur Beurteilung Deiner selbst
und da versagtest Du vollständig. Da ich als
Kind hauptsächlich beim Essen mit Dir
beisammen war, war Dein Unterricht zum
großen Teil Unterricht im richtigen
Benehmen bei Tisch. Was auf den Tisch
kam, mußte aufgegessen, über die Güte des
Essens durfte nicht gesprochen werden - Du
aber fandst das Essen oft ungenießbar,
nanntest es "das Fressen", das "Vieh" (die
Köchin) hatte es verdorben. Weil Du
entsprechend Dein em kräftigen Hunger und
Deiner besonderen Vorliebe alles schnell,
heiß und in großen Bissen gegessen hast,
mußte sich das Kind beeilen, düstere Stille
war bei Tisch, unterbrochen von
Ermahnungen: "zuerst iß, dann sprich" oder
"schneller, schneller, schneller" oder "siehst
И таким было все Твое воспитание. Мне
кажется, у Тебя есть талант воспитателя;
человеку Твоего склада Твое воспитание
наверняка пошло бы на пользу; он
понимал бы разумность того, что Ты
говорил бы ему, ни о чем больше не
беспокоился бы и поступал бы в
соответствии с этим. Для меня же в
детстве все, что Ты выкрикивал мне, было
прямо - таки небесной заповедью, я
никогда не забывал этого, это оставалось
для меня важнейшим мерилом оценки
мира, прежде всего оценки Тебя самого, и
вот тут Ты оказывался совершенно
несостоятельным. Так как в детстве я
встречался с Тобой главным образом во
время еды, Твои уроки были большей
частью уроками хороших манер за столом.
Все, что ставится на стол, должно быть
съедено, о качестве еды говорить не
полагается, - однако Ты сам часто находил
ее несъедобной, называл "жратвой",
говорил, что "скотина" (кухарка)
испоганила ее. Поскольку аппетит у Тебя
был прекрасный и Ты любил все есть
быстро, горячим, большими кусками, то и
ребенок должен был торопиться, за
столом царила угрюмая тишина,
прерываемая наставлениями: "Сначала
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Du, ich habe schon längst aufgegessen."
Knochen durfte man nicht zerbeißen, Du ja.
Essig durfte man nicht schlürfen, Du ja. Die
Hauptsache war, daß man das Brot gerade
schnitt; daß Du das aber mit einem von Sauce
triefenden Messer tatest, war gleichgültig.
Man mußte achtgeben, daß keine Speisereste
auf den Boden fielen, unter Dir lag
schließlich am meisten. Bei Tisch durfte man
sich nur mit Essen beschäftigen, Du aber
putztest und schnittest Dir die Nägel, spitztest
Bleistifte, reinigtest mit dem Zahnstocher die
Ohren. Bitte, Vater, verstehe mich recht, das
wären an sich vollständig unbedeutende
Einzelheiten gewes en, niederdrückend
wurden sie für mich erst dadurch, daß Du,
der für mich so ungeheuer maßgebende
Mensch, Dich selbst an die Gebote nicht
hieltest, die Du mir auflegtest. Dadurch
wurde die Welt für mich in drei Teile geteilt,
in einen, wo ich, der Sklave lebte, unter
Gesetzen, die nur für mich erfunden waren
und denen ich überdies, ich wußte nicht
warum, niemals völlig entsprechen konnte,
dann in eine zweite Welt, die unendlich von
meiner entfernt war, in der Du lebtest,
beschäftigt mit der Regierung, mit dem
Ausgeben der Befehle und mit dem Ärger
wegen deren Nichtbefolgung, und schließlich
in eine dritte Welt, wo die übrigen Leute
glücklich und frei von Befehlen und
Gehorchen lebten.
съешь, потом говори", "Быстрей, быстрей,
быстрей", "Видишь, я давно уже съел".
Кости грызть нельзя, а Тебе - можно.
Чавкать нельзя, Тебе - можно. Главное,
чтобы хлеб отрезали, а не отламывали; а
То, что Ты отрезал его измазанным в
соусе ножом, было не'* важно. Надо
следить, чтобы на пол не падали крошки, под Тобой же их оказывалось больше
всего. За столом следует заниматься
только едой - Ты же чистил и обрезал
ногти, точил карандаши, ковырял
зубочисткой и ушах. Отец, пойми меня,
пожалуйста, правильно, само по себе все
это совершенно незначительные мелочи,
угнетающими для меня они стали лишь
потому, что Ты, человек для меня
необычайно авторитетный, сам не
Придерживался заповедей, исполнения
которых требовал от меня. Тем самым мир
делился для меня на три части: один мир,
где я, раб, жил, подчиняясь законам,
которые придуманы только для меня и
которые я, неведомо почему, никогда не
сумею полностью соблюсти; в другом
мире, бесконечно от меня далеком, жил
Ты, повелевая, приказывая, негодуя по
поводу того, что Твои приказы не
выполняются; и, наконец, третий мир, где
жили остальные люди, счастливые и
свободные от приказов и повиновения.
In dieser Weise bewegten sich nicht die
Überlegungen, aber das Gefühl des Kindes.
Это, конечно, вызывало у меня
наибольший стыд. Так складывались не
мысли, но чувства ребенка.
Meine damalige Lage wird vielleicht
deutlicher, wenn ich sie mit der von Felix
vergleiche. Auch ihn behandelst Du ja
ähnlich, ja wendest sogar ein besonders
fürchterliches Erziehungsmittel gegen ihn an,
indem Du, wenn er beim Essen etwas Deiner
Meinung nach Unreines macht, Dich nicht
damit begnügst, wie damals zu mir, zu sagen:
"Du bist ein großes Schwein" sondern noch
hinzufügst: "ein echter Hermann" oder
"genau, wie Dein Vater". Nun schadet das
aber vielleicht - mehr als "vielleicht" kann
man nicht sagen dem Felix wirklich nicht
wesentlich, denn für ihn bist Du eben nur ein
allerdings besonders bedeutender Großvater,
aber doch nicht alles, wie Du es für mich
gewesen bist, außerdem ist Felix ein ruhiger,
schon jetzt gewißermaßen männlicher
Charakter, der sich durch eine Donnerstimme
Мое тогдашнее положение станет, может
быть, понятнее, если я сравню его с
положением Феликса. Ты и к нему
относишься так же, более того, Ты даже
применяешь к нему особенно ужасное
средство воспитания: если во время еды
он, по Твоему мнению, делает что - то
неопрятно, Ты не довольствуешься тем,
что говоришь, как мне: "Ну и свинья же
ты", а еще добавляешь: "Сразу видно, что
из Германнов". Или: "Точь - в - точь как
твои отец". Ну, возможно - более точного
слова, чем "возможно", тут не подберешь,
- это и в самом деле не причинит Феликсу
большого вреда, ибо хоть как дедушка Ты
для него и много значишь, однако не вс?
на свете, как для меня; кроме того, у
Феликса спокойный, в известной мере уже
мужской характер: громовым голосом его,
Liebster Vater,
Дорогой отец,
vielleicht verblüffen, aber nicht für die Dauer
bestimmen läßt, vor allem aber ist er doch
nur verhältnismäßig selten mit Dir
beisammen, steht ja auch unter anderen
Einflüßen. Du bist ihm mehr etwas liebes
Kurioses, aus dem er auswählen kann, was er
sich nehmen will. Mir warst Du nichts
Kurioses, ich konnte nicht auswählen, ich
mußte alles nehmen.
вероятно, можно смутить, но не
подчинить на длительное время; к тому
же он бывает с Тобой сравнительно редко,
да и находится он под другими
влияниями. Ты для него, скорее,
соединение неких милых и забавных черт,
из которых можно выбирать те, что
хочется. Для меня Ты не был забавным, я
не мог выбирать из Твоих особенностей, я
должен был принимать все.
Und zwar ohne etwas dagegen vorbringen zu
können, denn es ist Dir von vornherein nicht
möglich ruhig über eine Sache zu sprechen,
mit der Du nicht einverstanden bist oder die
bloß nicht von Dir ausgeht; Dein herrisches
Temperament läßt das nicht zu. In den letzten
Jahren erklärst Du das durch Deine
Herznervosität, ich wüßte nicht, daß Du
jemals wesentlich anders gewesen bist,
höchstens ist Dir die Herznervosität ein
Mittel zur strengeren Ausübung der
Herrschaft, da der Gedanke daran die letzte
Widerrede im andern ersticken muß. Das ist
natürlich kein Vorwurf, nur Feststellung
einer Tatsache. "Man kann ja mit ihr gar
nicht sprechen, sie springt einem gleich ins
Gesicht" pflegst Du zu sagen, aber in
Wirklichkeit springt sie ursprünglich gar
nicht; Du verwechselst die Sache mit der
Person; die Sache springt Dir ins Gesicht und
Du entscheidest sie sofort ohne Anhören der
Person; was nachher noch vorgebracht wird,
kann Dich nur weiter reizen, niemals
überzeugen. Dann hört man von Dir nur
noch: "Mach, was Du willst; von mir aus bist
Du frei; Du bist großjährig; ich habe Dir
keine Ratschläge zu geben" und alles das mit
dem fürchterlichen heiseren Unterton des
Zorns und der vollständigen Verurteilung,
vor dem ich heute nur deshalb weniger zittere
als in der Kinderzeit, weil das ausschließliche
Schuldgefühl des Kindes zum Teil ersetzt ist
durch den Einblick in unser beider
Hilflosigkeit.
Притом я не имел возможности
высказаться, так как Ты никогда не
умеешь спокойно говорить о чем - нибудь,
с чем Ты не согласен или что исходит не
от Тебя, - Твой властный темперамент не
терпит этого. В последние годы Ты
объясняешь это неврозом сердца; я не
знаю, был ли Ты когда - нибудь иным,
невроз сердца у Тебя лишь средство для
более полного осуществления своего
господства, так как мысль о нем должна
подавить у окружающих последние
возражения. Это, разумеется, не упрек, а
только констатация факта. Возьмем, к
примеру, Оттлу. "С ней же невозможно
разговаривать, она сразу сбивает тебя с
толку", - говоришь Ты обычно, но в
действительности она вовсе не хочет
сбить Тебя с толку; Ты путаешь дело и
человека: дело сбивает Тебя с толку, и Ты
немедленно решаешь его, не выслушав
человека; все, что удается потом сказать,
еще больше раздражает, но никогда не
переубеждает Тебя. Затем от Тебя можно
лишь услышать: "Поступай как знаешь.
По мне, ты вольна делать что хочешь. Ты
совершеннолетняя. Разве я могу тебе
советовать?" И все это с неприятной,
хриплой нотой гнева и полнейшего
осуждения, от которой я теперь только
потому дрожу меньше, чем в детстве, что
безграничное чувство детской вины
частично заменилось пониманием нашей
обоюдной беспомощности.
Die Unmöglichkeit des ruhigen Verkehrs
hatte noch eine weitere eigentlich sehr
natürliche Folge: ich verlernte das Reden. Ich
wäre ja wohl auch sonst kein großer Redner
geworden, aber die gewöhnlich fließende
menschliche Sprache hätte ich doch
beherrscht. Du hast mir aber schon früh das
Wort verboten, Deine Drohung: "kein Wort
der Widerrede!" und die dazu erhobene Hand
begleiten mich schon seit jeher. Ich bekam
Невозможность спокойного общения
имела еще и другое, в сущности,
совершенно естественное последствие: я
разучился разговаривать. Я бы, конечно, и
без того не стал великим оратором, однако
обычным беглым человеческим
разговором я все же овладел бы. Но ты
очень рано запретил мне слово. Твоя
угроза: "Не возражать!" - и поднятая при
этом рука сопровождают меня с
Liebster Vater,
Дорогой отец,
von Dir - Du bist, sobald es um Deine Dinge
geht, ein ausgezeichneter Redner - eine
stockende, stotternde Art des Sprechens, auch
das war Dir noch zu viel, schließlich schwieg
ich, zuerst vielleicht aus Trotz, dann weil ich
vor Dir weder denken, noch reden konnte.
Und weil Du mein eigentlicher Erzieher
warst, wirkte das überall in meinem Leben
nach. Es ist überhaupt ein merkwürdiger
Irrtum, wenn Du glaubst, ich hätte mich Dir
nie gefügt. "Immer alles contra" ist wirklich
nicht mein Lebensgrundsatz Dir gege nüber
gewesen, wie Du glaubst und mir vorwirfst.
Im Gegenteil: hätte ich Dir weniger gefolgt,
Du wärest sicher viel zufriedener mit mir.
Vielmehr haben alle Deine
Erziehungsmaßnahmen genau getroffen;
keinem Griff bin ich ausgewichen; so wie ich
bin, bin ich (von den Grundanlagen und der
Einwirkung des Lebens natürlich abgesehen)
das Ergebnis Deiner Erziehung und meiner
Folgsamkeit. Daß dieses Ergebnis Dir
trotzdem peinlich ist, ja daß Du Dich
unbewußt weigerst es als Dein
Erziehungsergebnis anzuerkennen, liegt eben
daran, daß Deine Hand und mein Material
einander so fremd gewesen sind.
незапамятных времен. Когда речь идет о
Твоих собственных делах, Ты отличный
оратор, а меня ты наделил запинающейся,
заикающейся манерой разговаривать, но и
это было для Тебя слишком, в конце
концов я замолчал, сперва, возможно, из
упрямства, а затем потому, что при Тебе я
не мог ни думать, ни говорить. И так как
Ты был моим главным воспитателем, это
сказывалось в дальнейшем во всей моей
жизни. Вообще же Ты странным образом
заблуждаешься, если думаешь, что я
никогда не подчинялся Тебе. "Вечно все
контра" - вовсе не было моим жизненным
принципом по отношению к Тебе, как Ты
думаешь и в чем упрекаешь меня.
Напротив, если бы я меньше слушался
Тебя, Ты наверняка больше был бы мною
доволен. Но все Твои воспитательные
меры точно достигли цели, мне ни на миг
не удалось уклониться от Твоей хватки. И
я - такой, какой я есть (отвлекаясь,
конечно, от основ и влияния жизни), - я
результат Твоего воспитания и моей
покорности. То, что результат этот тем не
менее Тебя оскорбляет, что
непроизвольно Ты даже отказываешься
признать его результатом Твоего
воспитания, объясняется именно тем, что
Твоя рука и мои данные так чужды друг
другу.
Du sagtest: "Kein Wort der Widerrede!" und
wolltest damit die Dir unangenehmen
Gegenkräfte in mir zum Schweigen bringen,
diese Einwirkung war aber für mich zu stark,
ich war zu folgsam, ich verstummte gänzlich,
verkroch mich vor Dir, und wagte mich erst
zu regen, wenn ich so weit von Dir entfernt
war, daß Deine Macht, wenigstens direkt,
nicht mehr hinreichte. Du aber standst davor
und alles schien Dir wieder "contra" zu sein,
während es nur selbstverständliche Folge
Deiner Stärke und meiner Schwäche war.
Ты говорил: "Не возражать!" - и хотел
этим заставить замолчать во мне
неприятные Тебе силы сопротивления, но
Твое воздействие было для меня слишком
сильным, я был слишком послушным, я
полностью умолкал, прятался от Тебя и
отваживался пошевелиться лишь тогда,
когда оказывался так далеко от Тебя, что
Твое могущество не могло меня достичь,
во всяком случае непосредственно. Но вот
Ты снова стоял передо мною, и Тебе все
опять казалось "контра", в то время как то
было лишь естественным следствием
Твоей силы и моей слабости.
Deine äußerst wirkungsvollen, wenigstens
mir gegenüber niemals versagenden
rednerischen Mittel bei der Erziehung waren:
Schimpfen, Drohen, Ironie, böses Lachen
und - merkwürdiger Weise Selbstbeklagung.
Твоими самыми действенными, во всяком
случае для меня, неотразимыми
ораторскими средствами воспитания
были: брань, угрозы, ирония, злой смех и как ни странно - самооплакивание.
Daß Du mich direkt und mit ausdrücklichen
Schimpfwörtern beschimpft hättest, kann ich
mich nicht erinnern. Es war auch nicht nötig,
Я не помню, чтобы Ты ругал меня прямо и
явно ругательными словами. Да в этом не
было и надобности, у Тебя было столько
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Du hattest so viele andere Mittel, auch flogen
im Gespräch zu hause und besonders im
Geschäft die Schimpfwörter rings um mich in
solchen Mengen auf andere nieder, daß ich
als kleiner Junge manchmal davon fast
betäubt war und keinen Grund hatte, sie nicht
auch auf mich zu beziehen, denn die Leute,
die Du beschimpftest, waren gewiß nicht
schlechter als ich und Du warst gewiß mit
ihnen nicht unzufriedener als mit mir. Und
auch hier war wieder Deine rätselhafte
Unschuld und Unangreifbarkeit, Du
schimpftest ohne Dir irgendwelche Bedenken
deshalb zu machen, ja Du verurteiltest das
Schimpfen bei andern und verbotest es.
других средств, к тому же в разговорах
дома и особенно в магазине ругательства в
моем присутствии сыпались и на других в
таком количестве, что подростком я бывал
иногда почти оглушен ими, у меня не
было никаких оснований не относить их к
себе, так как люди, которых Ты ругал,
были, конечно, не хуже меня и Ты,
конечно, бывал ими не более недоволен,
чем мною. И здесь тоже опять выступала
на свет Твоя загадочная невиновность и
непогрешимость, Ты ругался без всякого
стеснения, других же Ты порицал за
ругань и запрещал ее.
Das Schimpfen verstärktest Du mit Drohen
und das galt nun auch schon mir. Schrecklich
war mir z. B. dieses: "ich zerreiße Dich wie
einen Fisch", trotzdem ich ja wußte, daß dem
nichts Schlimmeres nachfolgte (als kleines
Kind wußte ich das allerdings nicht) aber es
entsprach fast meinen Vorstellungen von
Deiner Macht, daß Du auch das imstande
gewesen wärest. Schrecklich war es auch,
wenn Du schreiend um den Tisch
herumliefst, um einen zu fassen, offenbar gar
nicht fassen wolltest, aber doch so tatest und
die Mutter einen schließlich scheinbar rettete.
Wieder hatte man einmal, so schien es dem
Kind, das Leben durch Deine Gnade behalten
und trug es als Dein unverdientes Geschenk
weiter. Hierher gehören auch die Drohungen
wegen der Folgen des Ungehorsams. Wenn
ich etwas zu tun anfing, was Dir nicht gefiel
und Du drohtest mir mit dem Mißerfolg, so
war die Ehrfurcht vor Deiner Meinung so
groß, daß damit der Mißerfolg, wenn auch
vielleicht erst für eine spätere Zeit,
unaufhaltsam war. Ich verlor das Vertrauen
zu eigenem Tun. Ich war unbeständig,
zweifelhaft.
Ругань Ты подкреплял угрозами, и они
относились уже непосредственно ко мне.
Мне было страшно, например, когда Ты
кричал: "Я разорву тебя на части", хотя я
и знал, что ничего ужасного после слов не
последует (ребенком я, правда, этого не
знал), но моим представлениям о Твоем
могуществе почти соответствовала вера в
то, что Ты в силах сделать и это. Страшно
было и тогда, когда Ты с криком бегал
вокруг стола, чтобы схватить кого нибудь, - было ясно, что Ты не собирался
никого хватать, но притворялся, что
хочешь, и мать в конце концов для вида
спасала кого - нибудь. И ребенку казалось,
что благодаря Твоей милости ему
сохранена жизнь, и он считал ее
незаслуженным подарком от Тебя. Такого
же свойства были и предрекания
последствий непослушания. Когда я
начинал делать что - то, что Тебе не
нравилось, и Ты грозил мне неудачей,
благоговение перед Твоим мнением было
столь велико, что неудача, пусть даже
впоследствии, была неизбежной. Я терял
уверенность в собственных действиях.
Мною овладевали колебания, сомнения.
Je älter ich wurde, desto größer war das
Material, das Du mir zum Beweis meiner
Wertlosigkeit entgegenhalten konntest,
allmählich bekamst Du in gewißer Hinsicht
wirklich Recht. Wieder hüte ich mich zu
behaupten, daß ich nur durch Dich so wurde;
Du verstärktest nur, was war, aber Du
verstärktest es sehr, weil Du eben mir
gegenüber sehr mächtig warst und alle Macht
dazu verwendetest.
Чем старше я становился, тем больше
накапливалось материала, который Ты
мог предъявить мне как доказательство
моей ничтожности; постепенно Ты в
известном смысле действительно
оказывался правым, Я опять - таки
остерегаюсь утверждать, что стал таким
только из - за Тебя; Ты лишь усилил то,
что было во мне заложено, но усилил в
большой степени, потому что власть Твоя
надо мною была очень велика и всю свою
власть Ты пускал в ход.
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Ein besonderes Vertrauen hattest Du zur
Erziehung durch Ironie, sie entsprach auch
am besten Deiner Überlegenheit über mich.
Eine Ermahnung hatte bei Dir gewöhnlich
diese Form: "Kannst Du das nicht so und so
machen? Das ist Dir wohl schon zu viel?
Dazu hast Du natürlich keine Zeit?" und
ähnlich. Dabei jede solche Frage begleitet
von bösem Lachen und bösem Gesicht. Man
wurde gewißermaßen schon bestraft, ehe man
noch wußte, daß man etwas Schlechtes getan
hatte. Aufreizend waren auch jene
Zurechtweisungen, wo man als dritte Person
behandelt, also nicht einmal des bösen
Ansprechens gewürdigt wurde; wo Du also
etwa formell zur Mutter sprachst, aber
eigentlich zu mir, der dabei saß z. B. "Das
kann man vom Herrn Sohn natürlich nicht
haben" und dgl. (Das bekam dann sein
Gegenspiel darin, daß ich z. B. nicht wagte
und später aus Gewohnheit gar nicht mehr
daran dachte, Dich direkt zu fragen, wenn die
Mutter da bei war. Es war dem Kind viel
ungefährlicher, die neben Dir sitzende Mutter
über Dich auszufragen, man fragte dann die
Mutter: "Wie geht es dem Vater?" und
sicherte sich so vor Überraschungen.) Es gab
natürlich auch Fälle, wo man mit der ärgsten
Ironie sehr einverstanden war, nämlich wenn
sie einen andern betraf z. B. die Elli, mit der
ich jahrelang böse war. Es war für mich ein
Fest der Bosheit und Schadenfreude, wenn es
von ihr fast bei jedem Essen etwa hieß:
"Zehn Meter weit vom Tisch muß sie sitzen,
die breite Mad" und wenn Du dann böse auf
Deinem Sessel ohne die leiseste Spur von
Freundlichkeit oder Laune, sondern als
erbitterter Feind übertrieben ihr nach
zumachen suchtest, wie äußerst widerlich für
Deinen Geschmack sie dasaß. Wie oft hat
sich das und ähnliches wiederholen müssen,
wie wenig hast Du im Tatsächlichen dadurch
erreicht. Ich glaube, es lag daran, daß der
Aufwand v on Zorn und Bösesein zur Sache
selbst in keinem richtigen Verhältnis zu sein
schien, man hatte nicht das Gefühl, daß der
Zorn durch diese Kleinigkeit des Weit-vomTische-sitzens erzeugt sei, sondern daß er in
seiner ganzen Größe von vornherein
vorhanden war und nur zufällig gerade diese
Sache als Anlaß zum Losbrechen genommen
habe. Da man überzeugt war, daß sich ein
Anlaß jedenfalls finden würde, nahm man
sich nicht besonders zusammen, auch
stumpfte man unter der fortwährenden
Особенно Ты полагался на воспитание
иронией, она и соответствовала больше
всего Твоему превосходству надо мною.
Наставление носило у Тебя обычно такую
форму: "Иначе ты, конечно, не можешь
это сделать? Тебе это, конечно, не под
силу? На это у тебя, конечно, нет
времени?" - и тому подобное. Причем
каждый такой вопрос сопровождался злой
усмешкой на злом лице. В известной мере
я чувствовал себя наказанным еще до
того, как узнавал, что сделал что - то
нехорошее. Задевали и выговоры,
обращенные ко мне как к третьему лицу,
когда я не удостаивался даже злого
обращения; например, по виду Ты говорил
матери, но по сути - мне, сидящему тут
же: "От господина сына этого, конечно, не
дождешься", и тому подобное. (Это потом
привело к своего рода контригре,
заключавшейся в том, что я, например, не
осмеливался, а потом уже по привычке и
не пытался даже обращаться
непосредственно к Тебе с каким - либо
вопросом в присутствии матери. Гораздо
безопаснее для ребенка было спросить о
Тебе сидящую возле Тебя мать; так,
оберегая себя от неожиданностей, я
спрашивал мать: "Как себя чувствует
отец?") Конечно, случалось, что я
полностью разделял злейшую иронию, а
именно когда она касалась кого - нибудь
другого, например Элли, с которой я
годами был в ссоре. Я торжествовал от
злобы и злорадства, когда почти каждый
раз за столом Ты говорил о ней: "Она
обязательно должна сидеть за десять
метров от стола, эта толстая девка" - и
пытался вслед за этим зло, без малейшего
следа дружелюбия или добродушия, а как
ожесточенный враг, подчеркнуто
передразнить ее, показывая, как
отвратительно, на Твой взгляд, она сидит.
Как часто Тебе приходилось повторять
такие и похожие сцены, и как мало Ты
достигал ими. Я думаю, причина в том,
что гнев и злость уж очень не
соответствовали поводу, их вызвавшему,
не верилось, что такой гнев мог быть
вызван таким пустяком, как неправильное
сидение за столом, казалось, весь этот
гнев уже раньше накопился в Тебе и что
лишь случайно именно этот повод вызвал
вспышку. Поскольку все были уверены,
что повод так или иначе найдется, то
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Drohung ab; daß man nicht geprügelt würde,
dessen war man ja allmählich fast sicher.
Man wurde ein mürrisches, unaufmerksames,
ungehorsames Kind, immer auf eine Flocht,
meist eine innere, bedacht. So littest Du, so
litten wir. Du hattest von Deinem Standpunkt
ganz recht, wenn Du mit
zusammengebissenen Zähnen und dem
gurgelnden Lachen, welches dem Kind zum
erstenmal höllische Vorstellungen vermittelt
ha tte, bitter zu sagen pflegtest (wie erst
letzthin wegen eines Konstantinopler
Briefes): "Das ist eine Gesellschaft!"
незачем особенно следить за собой, а
постоянные угрозы притупляли
восприимчивость; в том, что бить не
будут, мы почти уже не сомневались. Вот
так я становился угрюмым,
невнимательным, непослушным
ребенком, все время готовым к бегству,
чаще всего внутреннему. Страдал Ты,
страдали мы. По - своему Ты был
совершенно прав, когда со стиснутыми
зубами и прерывистым смехом, впервые
вызвавшим у ребенка представление об
аде, Ты горько говорил (как недавно в
связи с одним письмом из
Константинополя): "Хороша компания!"
Ganz unverträglich mit der Stellung zu
Deinen Kindern schien es zu sein, wenn Du,
was ja sehr oft geschah, öffentlich Dich
beklagtest. Ich gestehe, daß ich als Kind
(später wohl) dafür gar kein Gefühl hatte und
nicht verstand, wie Du überhaupt erwarten
konntest, Mitgefühl zu finden. Du warst so
riesenhaft in jeder Hinsicht, was konnte Dir
an unserem Mitleid liegen oder gar an
unserer Hilfe. Die mußtest Du doch
eigentlich verachten, wie uns selbst so oft.
Ich glaubte daher den Klagen nicht und
suchte irgendeine geheime Absicht hinter
ihnen. Erst später begriff ich, daß Du
wirklich durch die Kinder sehr littest , damals
aber, wo die Klagen noch unter anderen
Umständen einen kindlichen, offenen,
bedenkenlosen zu jeder Hilfe bereiten Sinn
hätten antreffen können, mußten sie mir
wieder nur überdeutliche Erziehungsund
Demütigungsmittel sein, als solche an sich
nicht sehr stark, aber mit der schäd lichen
Nebenwirkung, daß das Kind sich gewöhnte,
gerade [die] Dinge nicht sehr ernst zu
nehmen, die es ernst hätte nehmen sollen.
Когда Ты начинал во всеуслышание
жалеть самого себя - что случалось так
часто, - это приходило в полное
противоречие с Твоим отношением к
собственным детям. Признаюсь, что
ребенком Твои жалобы оставляли меня
совершенно безучастным, и я не понимал
(лишь став старше, начал понимать), как
можешь Ты вообще рассчитывать на
сочувствие. Ты был таким гигантом во
всех отношениях; зачем Тебе наше
сочувствие, тем более помощь? Ее Ты
должен бы, в сущности, презирать, как
часто презирал нас. Потому я не верил
жалобам и гадал, какое тайное намерение
скрывается за ними. Лишь позднее я
понял, что Ты действительно очень
страдал из - за детей, но в ту пору, когда
самооплакивание при других
обстоятельствах могло бы еще вызвать
детское, открытое, доверчивое чувство,
готовность прийти на помощь, оно
неизбежно казалось мне лишь новым и
откровенным средством воспитания и
унижения, - само по себе оно не было
очень сильным, но его побочное действие
состояло в том, что ребенок привыкал не
слишком серьезно относиться как раз к
тому, к чему должен был относиться
серьезно.
Es gab glücklicher Weise davon allerdings
auch Ausnahmen, meistens wenn Du
schweigend littest und Liebe und Güte mit
ihrer Kraft alles Entgegenstehende überwand
und unmittelbar ergriff. Selten war das
allerdings, aber es war wunderbar. Etwa
wenn ich Dich früher in heizen Sommern
mittags nach dem Essen im Geschäft müde
ein wenig schlafen sah, den Ellbogen auf
К счастью, случались и исключения,
большей частью тогда, когда Ты страдал
молча, и любовь и доброта силой своей
преодолевали во мне все препятствия и
захватывали все существо. Редко это
случалось, правда, но зато это было
чудесно. В прежнее время, например,
когда я заставал Тебя жарким летом после
обеда в магазине усталым, вздремнувшим
Liebster Vater,
Дорогой отец,
dem Pult, oder wenn Du Sonntags abgehetzt
zu uns in die Sommerfrische kamst; oder
wenn Du bei einer schweren Krankheit der
Mutter zitternd vom Weinen Dich am
Bücherkasten festhieltest; oder wenn Du
während meiner letzten Krankheit leise zu
mir in Ottlas Zimmer kamst, auf der
Schwelle bliebst, nur den Hals strecktest, um
mich im Bett zu sehn und aus Rücksicht nur
mit der Hand grüßtest. In solchen Zeiten
legte man sich hin und weinte vor Glück und
weint jetzt wieder, während man es schreibt.
у конторки; или когда Ты во время
тяжелой болезни матери, сотрясаясь от
рыданий, держался за книжный шкаф; или
когда Ты во время моей последней
болезни зашел ко мне в комнату Оттлы,
остановился на пороге, вытянул шею,
чтобы увидеть меня в кровати, и, не желая
меня тревожить, только помахал мне
рукой. В таких случаях я ложился и
плакал от счастья, плачу и теперь, когда
пишу об этом.
Du hast auch eine besonders schöne, sehr
selten zu sehende Art eines stillen,
zufriedenen, gutheißenden Lächelns, das den,
dem es gilt, ganz glücklich machen kann. Ich
kann mich nicht erinnern, daß es in meiner
Kindheit ausdrücklich mir zuteil geworden
wäre, aber es dürfte wohl geschehen sein,
denn warum solltest Du es mir damals
verweigert haben, da ich Dir noch unschuldig
schien und Deine große Hoffnung war.
Übrigens haben auch solche freundliche
Eindrücke auf die Dauer nichts anderes
erzielt, als mein Schuldbewußtsein vergrößert
und die Welt mir noch unverständlicher
gemacht.
У Тебя особенно красивая, редкая улыбка
- тихая, спокойная, доброжелательная, она
может совершенно осчастливить того, к
кому она относится. Я не помню, чтобы
когда - нибудь в детстве она явственно
была обращена ко мне, но, наверное, так
бывало, ибо зачем бы Ты тогда стал
отказывать мне в ней, я ведь казался Тебе
еще невинным и был Твоей великой
надеждой. Впрочем, такие приятные
впечатления с течением времени тоже
только усилили мое чувство вины и
сделали мир еще более непонятным для
меня.
Lieber hielt ich mich ans Tatsächliche und
Fortwährende. Um mich Dir gegenüber nur
ein wenig zu behaupten, zum Teil auch aus
einer Art Rache fing ich bald an kleine
Lächerlichkeiten, die ich an Dir bemerkte, zu
beobachten, zu sammeln, zu übertreiben. Wie
Du z. B. leicht Dich von meist nur scheinbar
höher stehenden Personen blenden ließest
und davon immerfort erzählen konntest, etwa
von irgendeinem kaiserlichen Rat oder dgl.
(andererseits tat mir etwas derartiges auch
weh, daß du, mein Vater, solche nichtige
Bestätigungen Deines Wertes zu brauchen
glaubtest und mit ihnen groß tatest). Oder ich
beobachtete Deine Vorliebe für unanständige,
möglichst laut herausgebrachte Redensarten,
über die Du lachtest, als hättest Du etwas
besonders Vortreffliches gesagt, während es
eben nur eine platte, kleine Unanständigkeit
war (gleichzeitig war es allerdings auch
wieder eine mich beschämende Äußer ung
Deiner Lebenskraft). Solcher verschiedener
Beobachtungen gab es natürlich eine Menge;
ich war glücklich über sie, es gab für mich
Anlaß zu Getuschel und Spaß, Du bemerktest
es manchmal, ärgertest Dich darüber, hieltest
es für Bosheit, Respektlosigkeit, aber glaube
Лучше уж держаться действительного и
постоянного. Чтобы хоть сколько - нибудь
самоутвердиться по отношению к Тебе,
отчасти и из своего рода мести, я скоро
начал следить за смешными мелочами в
Тебе, собирать, преувеличивать их.
Например, как легко Тебя ослеплял блеск
имен большей частью лишь мнимо
высокопоставленных особ, Ты мог все
время рассказывать о них, скажем о каком
- то кайзеровском советнике или о ком то в этом роде (с другой стороны, мне
причиняло боль, что Тебе, моему отцу,
кажется, будто Тебе нужны подобного
рода ничтожные подтверждения Твоей
значительности, и Ты хвастаешься ими).
Или я замечал Твое пристрастие к
непристойностям, которые Ты произносил
очень громко и по поводу которых
смеялся так, словно сказал что - то
удивительно меткое, на самом же деле то
была просто плоская, мелкая
непристойность (правда, вместе с тем это
было опять - таки посрамляющее меня
проявление Твоей жизненной силы).
Разумеется, различных наблюдений
такого рода было множество; я радовался
Liebster Vater,
Дорогой отец,
mir, es war nichts anderes für mich, als ein
übrigens untaugliches Mittel zur
Selbsterhaltung, es waren Scherze, wie man
sie über Götter und Könige verbreitet,
Scherze, die mit dem tiefsten Respekt nicht
nur sich verbinden lassen, sondern sogar zu
ihm gehören.
им, они давали мне повод для шушуканья
и шуток, иногда Ты замечал это, сердился,
считал это злостью, непочтительностью,
но, поверь мне, это было для меня не чем
иным, как средством самосохранения,
впрочем непригодным, то были шутки,
какие позволяют себе по отношению к
богам и королям, - шутки не только
совместимые с глубочайшей
почтительностью, но даже составляющие
часть ее. Между прочим, Ты тоже,
находясь по отношению ко мне в сходном
положении, прибегал к своего рода
самообороне. Ты имел обыкновение
напоминать, как чрезмерно хорошо мне
жилось и как хорошо ко мне, в сущности,
относились. Это верно, но я не думаю, что
при сложившихся условиях это
существенно помогало мне.
Es ist wahr, daß die Mutter grenzenlos gut zu
mir war, aber alles das stand für mich in
Beziehung zu Dir, also in keiner guten
Beziehung. Die Mutter hatte unbewußt die
Rolle eines Treibers in der Jagd. Wenn schon
Deine Erziehung in irgendeinem
unwahrscheinlichen Fall mich durch
Erzeugung von Trotz, Abneigung oder gar
Haß auf eigene Füße hätte stellen können, so
glich das die Mutter durch Gut-sein, durch
vernünftige Rede(sie war mir im Wirrwarr
der Kindheit das Urbild der Vernunft), ,
durch Fürbitte wieder aus und ich war wieder
in Deinen Kreis zurückgetrieben, aus dem ich
sonst vielleicht, Dir und mir zum Vorteil
ausgebrochen wäre. Oder es war so, daß es
zu keiner eigentlichen Versöhnung kam, daß
die Mutter mich vor Dir bloß im Geheimen
schützte, mir im Geheimen etwas gab, etwas
erlaubte, dann war ich wieder vor Dir das
lichtscheue Wesen, der Betrüger, der
Schuldbewußte, der wegen se iner
Nichtigkeit selbst zu dem, was er für sein
Recht hielt, nur auf Schleichwegen kommen
konnte. Natürlich gewöhnte ich mich dann
auf diesen Wegen auch das zu suchen,
worauf ich selbst meiner Meinung nach kein
Recht hatte. Das war wieder Vergrößerung
des Schuldbewußtseins.
Верно, мать была безгранично добра ко
мне, но все это для меня находилось в
связи с Тобой, следовательно - в недоброй
связи. Мать невольно играла роль
загонщика на охоте. Если упрямство,
неприязнь и даже ненависть, вызванные
во мне Твоим воспитанием, каким - то
невероятным образом и могли бы помочь
мне стать на собственные ноги, то мать
сглаживала все добротой, разумными
речами (в сумятице детства она
представлялась мне воплощением разума),
своим заступничеством, и снова я
оказывался загнанным в Твой круг, из
которого иначе, возможно, и вырвался бы,
к Твоей и своей пользе. Бывало, что дело
не заканчивалось настоящим
примирением, мать просто втайне от Тебя
защищала меня, втайне что - то давала,
что - то разрешала, - тогда я снова
оказывался перед Тобой преступником,
сознающим свою вину, обманщиком,
который по своему ничтожеству лишь
окольными путями может добиться даже
того, на что имеет право. Естественно,
потом я привык добиваться таким путем
уже и того, на что я, даже по
собственному мнению, права не имел. А
это тоже усиливало чувство вины.
Es ist auch wahr, daß Du mich kaum einmal
wirklich geschlagen hast. Aber das Schreien,
das Rotwerden Deines Gesichts, das eilige
Losmachen der Hosenträger, ihr Bereitliegen
auf der Stuhllehne war für mich fast ärger. Es
ist, wie wenn einer gehenkt werden soll.
Правда и то, что Ты вряд ли хоть раз по настоящему побил меня. Но то, как Ты
кричал, как наливалось кровью Твое лицо,
как торопливо Ты отстегивал подтяжки и
вешал их на спинку стула, - все это было
для меня даже хуже. Вероятно, такое
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Wird er wirklich gehenkt, dann ist er tot und
es ist alles vorüber. Wenn er aber alle
Vorbereitungen zum Gehenktwerden
miterleben muß und erst wenn ihm die
Schlinge vor dem Gesicht hängt, von seiner
Begnadigung erfährt, so kann er sein Leben
lang daran zu leiden haben. Überdies
sammelte sich aus diesen vielen Malen, wo
ich Deiner deutlich gezeigten Meinung nach
Prügel verdient hätte, ihnen aber aus Deiner
Gnade noch knapp entgangen war, wieder
nur ein großes Schuldbewußtsein an. Von
allen Seiten her kam ich in Deine Schuld.
чувство у приговоренного к повешению.
Если его действительно повесят, он умрет,
и все кончится. А если ему придется
пережить все приготовления к казни и,
только когда перед его лицом уже
повиснет петля, он узнает, что помилован,
он может страдать всю жизнь. Кроме того,
из множества случаев, когда я, по Твоему
мнению, явно заслуживал порки, но по
Твоей милости был пощажен, снова
рождалось чувство большой вины. Со
всех сторон я оказывался кругом виноват
перед Тобой.
Seit jeher machtest Du mir zum Vorwurf
(und zwar mir allein oder vor andern; für das
Demütigende des Letzteren hattest Du kein
Gefühl, die Angelegenheiten Deiner Kinder
waren immer öffentliche) daß ich dank
Deiner Arbeit ohne alle Entbehrungen in
Ruhe, Wärme, Fülle lebte. Ich denke da an
Bemerkungen, die in meinem Gehirn
förmlich Furchen gezogen haben müssen,
wie: "Schon mit 7 Jahren mußte ich mit dem
Karren durch die Dörfer fahren" "Wir
mußten alle in einer Stube schlafen" "Wir
waren glücklich, wenn wir Erdäpfel hatten".
С давних пор Ты упрекал меня (и с глазу
на глаз, и при посторонних, унизительность последнего
обстоятельства Ты никогда не принимал
во внимание, дела Твоих детей всегда
обсуждались при всех), что благодаря
Твоему труду я жил, не испытывая
никаких лишений, в покое, тепле,
изобилии. Я вспоминаю Твои замечания,
которые оставили в моем мозгу настоящие
борозды: "А я семи лет от роду ходил с
тележкой по деревням", "Мы все спали в
одной комнате", "Мы были счастливы,
когда имели картошку".
"Jahrelang hatte ich wegen ungenügender
Winterkleidung offene Wunden an den
Beinen" "Als kleiner Junge mußte ich schon
nach Pisek ins Geschäft" "Von Zuhause
bekam ich gar nichts, nicht einmal beim
Militär, ich schickte noch Geld nach hause"
"Aber trotzdem, trotzdem -der Vater war mir
immer der Vater. Wer weiß das heute! Was
wissen die Kinder! Das hat niemand gelitten!
Versteht das heute ein Kind?" Solche
Erzählungen hätten unter andern
Verhältnissen ein ausgezeichnetes
Erziehungsmittel sein können, sie hätten zum
Überstehen der gleichen Plagen und
Entbehrungen, die der Vater durchgemacht
hatte, aufmuntern und kräftigen können. Aber
das wolltest Du doch gar nicht, die Lage war
ja eben durch das Ergebnis Deiner Mühe eine
andere geworden, Gelegenheit sich in der
Weise auszuzeichnen, wie Du es getan
hattest, gab es nicht. Eine solche Gelegenheit
hätte man erst durch Gewalt und Umsturz
schaffen müssen, man hätte von Zuhause
ausbrechen müssen (vorausgesetzt daß man
die Entschlußfähigkeit und Kraft dazu gehabt
hätte und die Mutter nicht ihrerseits mit
anderen Mitteln dagegen gearbeitet hätte.)
"Из-за нехватки зимней одежды у меня
годами были на ногах открытые раны", "Я
был мальчиком, когда меня отдали в
Пизек в лавку", "Из дома я ничего не
получал, даже во время военной службы, я
сам посылал деньги домой", "И все - таки,
и все - таки - отец для меня всегда был
отцом. Кто теперь так относится к отцам?
Что знают дети? Они же ничего не
испытали! Разве теперешний ребенок это
поймет?" При других условиях такие
рассказы могли бы стать отличным
средством воспитания, могли бы придать
бодрости и сил, чтобы выдержать такие
же беды и лишения, какие перенес отец.
Но Ты вовсе не хотел этого, благодаря
Твоим усилиям положение семьи
изменилось, возможности отличиться
таким же образом, как Ты, отпали. Такую
возможность можно было бы создать
лишь насильственно, переворотом, нужно
было бы вырваться из дома (при условии,
что нашлось бы достаточно решимости и
силы для этого и мать со своей стороны не
противодействовала бы своими
средствами). Но этого Ты вовсе не хотел.
Ты назвал бы это неблагодарностью,
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Aber das alles wolltest Du doch gar nicht, das
bezeichnetest Du als Undankbarkeit,
Überspanntheit, Ungehorsam, Verrat,
Verrücktheit. Während Du also von einer
Seite durch Beispiel, Erzählung und
Beschämung dazu locktest, verbotest Du es
auf der andern Seite allerstrengstens.
сумасбродством, непослушанием,
предательством, сумасшествием. В то
время как, с одной стороны, Ты, приводя
примеры, рассказывая, стыдя, побуждал к
этому, Ты, с другой стороны, строжайше
это запрещал.
Sonst hättest Du z. B., von den
Nebenumständen abgesehen, von Ottlas
Zürauer Abenteuer eigentlich entzückt sein
müssen. Sie wollte auf das Land, von dem
Du gekommen warst, sie wollte Arbeit und
Entbehrungen haben, wie Du sie gehabt
hattest, sie wollte nicht Deine Arbeitserfolge
genießen wie auch Du von Deinem Vater
unabhängig gewesen bist. Waren das so
schreckliche Absichten? So fern Deinem
Beispiel und Deiner Lehre? Gut, die
Absichten Ottlas mißlangen schließlich im
Ergebnis, wurden vielleicht etwas lächerlich,
mit zuviel Lärm ausgeführt, sie nahm nicht
genug Rücksicht auf ihre Eltern. War das
aber ausschließlich ihre Schuld, nicht auch
die Schuld der Verhältnisse und vor allem
dessen, dass Du ihr so entfremdet warst? War
sie Dir etwa (wie Du Dir später selbst
einreden wolltest) im Geschäft weniger
entfremdet, als nachher in Zürau? Und hättest
Du nicht ganz gewiß die Macht gehabt
(vorausgesetzt daß Du Dich dazu hättest
überwinden können) durch Aufmunterung,
Rat und Aufsicht, vielleicht sogar nur durch
Duldung aus diesem Abenteuer etwas sehr
Gutes zu machen?
Иначе ведь Тебя должна была бы
восхитить затея Оттлы в Цюрау9, если
отвлечься от сопутствующих
обстоятельств. Она стремилась в деревню,
из которой Ты родом, она хотела работы и
лишений - того же, что перенес Ты, она не
хотела пользоваться плодами Твоих
трудов, хотела быть, как и Ты,
независимой от своего отца. Разве это
такие уж страшные намерения? Такие
далекие от Твоих примеров и поучений?
Пусть намерения Оттлы в конечном счете
не увенчались успехом, она пыталась
осуществить их, может быть, немножко
нелепо, слишком шумно, она не в
достаточной мере посчиталась со своими
родителями. Но разве в том была только
ее вина? Не повинны ли были и
обстоятельства, прежде всего то, что Ты
был так отчужден от нее? Разве в магазине
она была Тебе менее чуждой (как Ты
потом сам хотел себя уговорить), чем
позднее в Цюрау? И разве не в Твоей
власти было (при условии, если б Ты мог
побороть себя) подбодрить ее, дать совет,
присмотреть за ней, а может, даже просто
проявить терпение, чтобы эта затея
обернулась благом?
Das was Du Dir erkämpfen mußtest,
bekamen wir aus Deiner Hand, aber den
Kampf um das Äußere Leben, der Dir sofort
zugänglich war und der natürlich auch uns
nicht erspart bleibt, den müssen wir uns erst
spät, mit Kinderkraft im Mannesalter
erkämpfen. Ich sage nicht, daß unsere Lage
deshalb unbedingt ungünstiger ist als es
Deine war, sie ist jener vielmehr
wahrscheinlich gleichwertig (wobei
allerdings die Grundanlagen nicht verglichen
sind) nur darin sind wir im Nachteil, daß wir
mit unserer Not uns nicht rühmen und
niemanden mit ihr demütigen können, wie
Du es mit Deiner Not getan hast. Ich leugne
auch nicht, daß es möglich gewesen wäre,
daß ich die Früchte Deiner großen und
erfolgreichen Arbeit wirklich richtig hätte
genießen, verwerten und mit ihnen zu Deiner
То, за что Ты должен был бороться, мы
получили из Твоих рук, но борьбу за
жизнь во внешнем мире, которая Тебе
давалась легко и которой, разумеется, не
миновали и мы, - эту борьбу мы должны
были вести позднее, в зрелом возрасте, но
детскими силами. Я не утверждаю, что из
- за этого мы оказались в более тяжком,
чем Ты, положении - мы были, вероятно, в
равном положении (при этом я, конечно,
не сравниваю исходные позиции), - мы в
невыгодном положении лишь в том
смысле, что не можем хвастаться своими
бедами и никого не можем унизить ими,
как это делал Ты. Я не отрицаю, что я
действительно мог бы по - настоящему
воспользоваться плодами Твоих больших
и успешных трудов, употребить их во
благо и приумножить, к Твоей радости, но
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Freude hätte weiterarbeiten können, dem aber
stand eben unsere Entfremdung entgegen. Ich
konnte, was Du gabst, genießen, aber nur in
Beschämung, Müdigkeit, Schwäche,
Schuldbewußtsein. Deshalb konnte ich Dir
für alles nur bettlerhaft dankbar sein, durch
die Tat nicht. Das nächste Äußere Ergebnis
dieser ganzen Erziehung war, daß ich alles
floh, was nur von der Ferne an Dich
erinnerte. Zuerst das Geschäft. An und für
sich besonders in der Kinderzeit, solange es
ein Gassengeschäft war, hätte es mich sehr
freuen müssen, es war so lebendig, abends
beleuchtet, man sah, man hörte viel, konnte
hie und da helfen, sich auszeichnen, vor
allem aber Dich bewundern in Deinen
großartigen kaufmännischen Talenten, wie
Du verkauftest, Leute behandeltest, Späße
machtest, unermüdlich warst, in
Zweifelsfällen sofort die Entscheidung
wußtest usw. noch wie Du einpacktest oder
eine Kiste aufmachtest, war ein sehenswertes
Schauspiel und das ganze alles in allem
gewiß nicht die schlechteste Kinderschule.
Aber da Du allmählich von allen Seiten mich
erschrecktest und Geschäft und Du sich mir
deckten, war mir auch das Geschäft nicht
mehr behaglich.
этому помешало наше отчуждение. Я мог
пользоваться тем, что Ты давал, но лишь
испытывая чувство стыда, усталость,
слабость, чувство вины. Потому я могу
благодарить Тебя за все только как
нищий, но не делом. Другой внешний
результат такого воспитания - я стал
избегать всего, что хотя бы отдаленно
напоминало о Тебе. Прежде всего
магазина. Сам по себе, в особенности в
детстве, до тех пор пока это был просто
магазин в переулке, он должен был бы
меня очень радовать: ведь он был таким
бойким местом, светился по вечерам
огнями, там можно было многое увидеть и
услышать, в чем - то помочь, отличиться,
но главное - восхищаться Тобою, Твоим
великолепным коммерческим талантом,
тем, как Ты торговал, обращался с
людьми, шутил, был неутомим, тотчас же
находил решение в сложных случаях, и
так далее; и еще: то, как Ты упаковывал
покупки или открывал ящик, было
достопримечательным зрелищем и все
вместе в целом - совсем неплохой школой
для ребенка. Но так как Ты постепенно
все больше и больше начинал пугать меня,
а магазин и Ты для меня сливались
воедино, мне и в магазине становилось не
по себе.
Dinge, die mir dort zuerst selbstverständlich
gewesen waren, quälten, beschämten mich,
besonders Deine Behandlung des
Personals.Ich weis nicht, vielleicht ist sie in
den meisten Geschäften so gewesen (in der
Assikuracioni Generali z. B. war sie zu
meiner Zeit wirklich ähnlich, ich erklärte dort
dem Direktor, nicht ganz wahrheitsgemäß,
aber auch nicht ganz erlogen meine
Kündigung damit, daß ich das Schimpfen,
das übrigens mich direkt gar nicht betroffen
hatte, nicht ertragen könne; ich war darin zu
schmerzhaft empfindlich schon von Hause
her) aber die andern Geschäfte kümmerten
mich in der Kinderzeit nicht. Dich aber hörte
und sah ich im Geschäft schreien, schimpfen
und wüten, wie es meiner damaligen
Meinung nach in der ganzen Welt nicht
wieder vorkam. Und nicht nur Schimpfen,
auch sonstige Tyrannei. Wie Du z. B. Waren,
die Du mit andern nicht verwechselt haben
wolltest, mit einem Ruck vom Pult
hinunterwarfst - nur die Besinn ungslosigkeit
Deines Zorns entschuldigte Dich ein wenig und der Kommis sie aufheben mußte. Oder
То, что поначалу казалось мне там
нормальным, мучило, смущало меня, в
особенности Твое обращение со
служащими. Не знаю, может быть, в
большинстве мест оно было таким же (в
Assiciirazfoni Generali, например, оно в
мое время действительно было схожим,
свой уход оттуда я объяснил директору не совсем согласно с истиной, но и не
совсем лживо - тем, что не могу выносить
ругань, которая, впрочем,
непосредственно ко мне и не относилась;
я был в таких делах болезненно
чувствительным еще с детства), но другие
места в годы детства меня не заботили. В
нашем же магазине я слышал и видел, что
Ты кричишь, ругаешься и
неистовствуешь, как, по тогдашним моим
представлениям, никто больше в мире не
поступает. И дело не только в ругани, но и
в тиранстве, Когда Ты, например, одним
движением сбрасывало прилавка товары,
которые не следовало мешать с другими, только безрассудство Твоего гнева
немножко извиняло Тебя, - а приказчик
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Deine ständige Redensart hinsichtlich eines
lungenkranken Kommis: "Er soll krepieren
der kranke Hund!" Du nanntest die
Angestellten "bezahlte Feinde", das waren sie
auch, aber noch ehe sie es geworden waren,
schienst Du mir ihr "zahlender Feind" zu
sein. Dort bekam ich auch die große Lehre,
daß Du ungerecht sein konntest; an mir selbst
hätte ich es nicht so bald bemerkt, da hatte
sich ja zuviel Schuldgefühl angesammelt, das
Dir recht gab; aber dort waren nach meiner,
später natürlich ein wenig aber nicht
allzusehr korrigierten Kindermeinung fremde
Leute, die doch für uns arbeiteten und dafür
in fortwährender Angst vor Dir leben
mußten. Natürlich übertrieb ich da und zwar
deshalb weil ich ohne weiters annahm, Du
wirkest auf die Leute ebenso schrecklich wie
auf mich. Wenn das so gewesen wäre, hätten
sie wirk lich nicht leben können; da sie aber
erwachsene Leute mit meist ausgezeichneten
Nerven waren, schüttelten sie das Schimpfen
ohne Mühe von sich ab und es schadete Dir
schließlich viel mehr als ihnen. Mir aber
machte es das Geschäft unleidlich, es
erinnerte mich allzusehr an mein Verhältnis
zu Dir:
должен был их поднимать. Или Твое
постоянное выражение по адресу одного
приказчика с больными легкими: "Пусть
он сдохнет, этот хворый пес". Ты называл
служащих "оплаченными врагами", они и
были ими, но еще до того, как они ими
стали, Ты уже казался мне их "платящим
врагом". Там я получил и великий урок
того, что Ты можешь быть неправым; если
бы дело касалось одного меня, я бы не так
скоро это заметил, ибо во мне слишком
сильно было чувство собственной вины,
которое оправдывало Тебя; но там, по
моему детскому разумению - позднее,
правда, несколько, но не слишком сильно
подправленному, - были чужие люди,
которые ведь работали на нас и за это
почему - то должны были жить в
постоянном страхе перед Тобой. Конечно,
я преувеличивал, ибо был уверен, что Ты
внушаешь им такой же ужас, как и мне.
Если бы было так, они действительно не
могли бы жить, но, поскольку они были
взрослыми людьми с превосходными, как
правило, нервами, ругань легко от них
отскакивала и в конечном счете
причиняла гораздо больший вред Тебе,
чем им. Для меня же все это делало
магазин невыносимым, так как слишком
сильно напоминало мое отношение к
Тебе:
Du warst ganz abgesehen vom
Unternehmerinteresse und abgesehen von
Deiner Herrschsucht schon als
Geschäftsmann allen, die jemals bei dir
gelernt haben, so sehr überlegen, daß Dich
keine ihrer Leistungen befriedigen konnte,
ähnlich ewig unbefriedigt mußtest Du auch
von mir sein. Deshalb gehörte ich notwendig
zur Partei des Personals, übrigens auch
deshalb weil ich schon aus Ängstlichkeit
nicht begriff, wie man einen Fremden so
beschimpfen konnte und darum aus
Ängstlichkeit das meiner Meinung nach
fürchterlich aufgebrachte Personal irgendwie
mit Dir, mit unserer Familie schon um
meiner eigenen Sicherheit willen aussöhnen
wollte. Dazu genügte nicht mehr
gewöhnliches anständiges Benehmen
gegenüber dem Personal, nicht einmal mehr
bescheidenes Benehmen, vielmehr mußte ich
demütig sein, nicht nur zuerst grüßen,
sondern womöglich auch noch den
Gegengruß abwehren. Und hätte ich, die
unbedeu tende Person, ihnen unten die Füße
не говоря уж о Твоей предприимчивости и
властолюбии, Ты как коммерсант
настолько превосходил всех, кто когда либо учился у Тебя, что никакие
результаты их работы не могли Тебя
удовлетворить, примерно так же и я
должен был вызывать Твое недовольство.
Поэтому я, естественно, принимал
сторону твоих служащих, кстати, еще и
потому, что по своей робости не понимал,
как можно так ругать чужого человека, и
по робости же пытался как - то примирить
страшно возмущенных, как мне казалось,
служащих с Тобой, с нашей семьей, хотя
бы ради собственной безопасности. Для
этого мне было уже недостаточно вести
себя просто вежливо, скромно, следовало быть смиренным,
приветствовать не только первым, но и по
возможности не допускать, чтобы
приветствовали меня; даже если бы внизу
я, лицо незначительное, стал лизать им
ноги, это не искупило бы того, что
наверху на них набрасывался Ты, хозяин.
Liebster Vater,
Дорогой отец,
geleckt, es wäre noch immer kein Ausgleich
dafür gewesen, wie Du, der Herr, oben auf
sie loshacktest. Dieses Verhältnis, in das ich
hier zu Mitmenschen trat, wirkte über das
Geschäft hinaus und in die Zukunft weiter
(etwas ähnliches aber nicht so gefährlich und
tiefgreifend wie bei mir ist z. B. auch Ottlas
Vorliebe für den Verkehr mit armen Leuten,
das Dich so ärgernde Zusammensitzen mit
den Dienstmädchen u. dgl.).
Отношения, в которые я здесь вступал с
окружающими, оказывали свое
воздействие за пределами магазина и в
будущем (нечто подобное, но не столь
опасное и глубокое, как у меня,
заключено, например, в пристрастии
Оттлы к общению с бедными, в
раздражающих Тебя добрых отношениях с
прислугой).
Schließlich fürchtete ich mich fast vor dem
Geschäft und jedenfalls war es schon längst
nicht mehr meine Sache, ehe ich noch ins
Gymnasium kam und dadurch noch weiter
davon fortgeführt wurde. Auch schien es mir
für meine Fähigkeiten ganz unerschwinglich,
da es, wie Du sagtest, selbst die Deinigen
verbrauchte. Du suchtest dann (für mich ist
das heute rührend und beschämend) aus
meiner Dich doch sehr schmerzenden
Abneigung gegen das Geschäft, gegen Dein
Werk doch noch ein wenig Süßigkeit für
Dich zu ziehen, indem Du behauptetest, mir
fehle der Geschäftssinn, ich habe höhere
Ideen im Kopf u. dgl. Die Mutter freute sich
natürlich über diese Erklärung, die Du Dir
abzwangst, und auch ich in meiner Eitelkeit
und Not lies mich davon beeinflussen. Wären
es aber wirklich nur oder hauptsächlich die
"höheren Ideen" gewesen, die mich vom
Geschäft (das ich jetzt, aber erst jetzt, ehr lich
und tatsächlich haße) abbrachten, sie hätten
sich anders äußern müssen, als daß sie mich
ruhig und ängstlich durchs Gymnasium und
durch das Jusstudium schwimmen ließen bis
ich beim Beamtenschreibtisch endgiltig
landete.
В конце концов я начал почти бояться
магазина, и, во всяком случае, он давно
уже перестал быть моим делом, еще до
того, как я поступил в гимназию и тем
самым еще больше отдалился от него. К
тому же заниматься им представлялось
мне совершенно непосильным, раз уж он,
как Ты говорил, истощил даже Твои силы.
В моем отвращении к магазину, к Твоему
детищу - отвращении, причиняющем Тебе
такую боль, - Ты все же пытался (теперь
это трогает меня и вызывает чувство
стыда) найти немножко услады для себя,
утверждая, что я лишен коммерческих
способностей, что у меня в голове более
высокие идеи и тому подобное. Мать,
конечно, радовалась этому объяснению,
которое Ты против воли выдавливал из
себя, и я в своем тщеславии и
безысходности тоже поддавался ему. Но
если б действительно или
преимущественно "высокие идеи"
отвлекали меня от магазина (который я
теперь, только теперь, и в самом деле
честно ненавижу), они должны были бы
найти свое выражение в чем - то ином, а
не в том, чтобы позволить мне спокойно и
смиренно проплыть через гимназию и
изучение права и прибиться в конце
концов к чиновничьему письменному
столу.
Wollte ich vor Dir fliehen, mußte ich auch
vor der Familie fliehen, selbst vor der Mutter.
Man konnte bei ihr zwar immer Schutz
finden, doch nur in Beziehung zu Dir. Zu
sehr liebte sie Dich und war Dir zu sehr treu
ergeben, als daß sie in dem Kampf des
Kindes eine selbständige geistige Macht für
die Dauer hätte sein können. Ein richtiger
Instinkt des Kindes übrigens, denn die Mutter
wurde Dir mit den Jahren immer noch enger
verbunden; während sie immer, was sie selbst
betraf, ihre Selbständigkeit in kleinsten
Grenzen schön und zart und ohne Dich
Бежать от Тебя - значило бы бежать и от
семьи, даже от матери. Правда, у нее
всегда можно было найти защиту, но и на
защите этой лежал Твой отпечаток.
Слишком сильно она любила Тебя,
слишком была предана Тебе, чтобы более
или менее долго играть самостоятельную
роль в борьбе ребенка. Кстати, это детское
инстинктивное ощущение оказалось
верным, ибо с течением лет мать все
теснее сближалась с Тобой; деликатно и
мягко, никогда не нанося Тебе серьезной
обиды, она в том, что касалось ее самой,
Liebster Vater,
Дорогой отец,
jemals wesentlich zu kränken bewahrte,
nahm sie doch mit den Jahren immer
vollständiger, mehr im Gefühl, als im
Verstand, Deine Urteile und Verurteilungen
hinsichtlich der Kinder blindlings über,
besonders in dem allerdings schweren Fall
der Ottla. Freilich muß man immer im
Gedächtnis behalten, wie quälend und bis
zum letzten aufreibend die Stellung der Mut
ter in der Familie war. Sie hat sich im
Geschäft, im Haushalt geplagt, alle
Krankheiten der Familie doppelt mitgelitten,
aber die Krönung alles dessen war das, was
sie in ihrer Zwischenstellung zwischen uns
und Dir gelitten hat. Du bist immer liebend
und rücksichtsvoll zu ihr gewesen, aber in
dieser Hinsicht hast Du sie ganz genau so
wenig geschont, wie wir sie geschont haben.
Rücksichtslos haben wir auf sie
eingehämmert, Du von Deiner Seite, wir von
unserer. Es war eine Ablenkung, man dachte
an nichts Böses, man dachte nur an den
Kampf, den Du mit uns, den wir mit Dir
führten, und auf der Mutter tobten wir uns
aus. Es war auch kein guter Beitrag zur
Kindererziehung, wie Du sie - ohne jede
Schuld Deinerseits natürlich unseretwegen
quältest. Es rechtfertigte sogar scheinbar
unser sonst nicht zu rechtfertigendes
Benehmen ihr gegenüber. Was hat sie von
uns Deinetwegen und von Dir unseretwegen
gelitten, ganz ungerechnet jene Fälle, wo Du
recht hattest, weil sie uns verzog, wenn auch
selbst dieses "Verziehen" manchmal nur eine
stille unbewußte Gegendemonstration gegen
Dein System gewesen sein mag. Natürlich
hätte die Mutter das alles nicht ertragen
können, wenn sie nicht aus der Liebe zu uns
allen und aus dem Glück dieser Liebe die
Kraft zum Ertragen genommen hätte. Die
Schwestern gingen nur zum Teil mit mir. Am
glücklichsten in ihrer Stellung zu Dir war
Valli. Am nächsten der Mutter stehend, fügte
sie sich Dir auch ähnlich, ohne viel Mühe
und Schaden. Du nahmst sie aber auch, eben
in Erinnerung an die Mutter, freundlicher hin,
trotzdem wenig Kafka'sches Material in ihr
war. Aber vielleicht war Dir gerade das recht;
wo nichts Kafka'sches war, konntest selbst
Du nichts derartiges verlangen; Du hattest
auch nicht, wie bei uns andern das Gefühl,
das hier etwas verloren ging, das mit Gewalt
gerettet werden müsset. Übrigens magst Du
das Kafka'sche, soweit es sich in Frauen
geäußert hat, niemals besonders geliebt
тщательно оберегала свою независимость,
но вместе с тем с годами она все более
полно, скорее чувством, нежели разумом,
слепо перенимала Твои суждения
касательно детей и их осуждения, в
особенности в трудном, правда, случае с
Оттлой. Конечно, всегда надо помнить,
каким мучительным и крайне
изнуряющим было положение матери в
семье. Ее изматывали магазин, домашнее
хозяйство, все хвори в семье она
переносила вдвойне тяжело, но венцом
всего были страдания, причиняемые ей
тем промежуточным положением, которое
она занимала между нами и Тобой. Ты
всегда относился к ней любовно и
внимательно, но в этом отношении Ты
щадил ее столь же мало, как и мы.
Беспощадно накидывались мы на нее, Ты со своей стороны, мы - со своей. Это было
как бы отвлечением, никто ни о чем
плохом не помышлял, думали только о
борьбе, которую Ты вел с нами, которую
мы вели с Тобой, а отыгрывались мы на
матери. То, как Ты из - за нас мучил ее разумеется, неосознанно, - вовсе не было
достойным вкладом в воспитание детей.
Это даже как бы оправдывало наше к ней
отношение, другого оправдания не
имевшее. Чего только не приходилось ей
терпеть от нас из - за Тебя и от Тебя из - за
нас, не говоря уже о тех случаях, когда ты
был прав, потому что она баловала нас,
хотя даже и это "баловство", быть может,
иной раз являлось лишь тихим,
невольным протестом против Твоей
системы. Конечно, мать не могла бы
вынести всего этого, если бы не черпала
силы в любви ко всем нам и в счастье,
даруемом этой любовью. Сестры лишь
отчасти стояли на моей стороне. Больше
всего посчастливилось в отношениях с
Тобой Валли. Она была ближе всех к
матери и, подобно ей, приспосабливалась
к Тебе без особого труда и урона. И сам
Ты тоже, именно памятуя о матери,
относился к ней дружелюбнее, хотя
кафковской закваски в ней было мало. Но
может быть, как раз это и устраивало
Тебя; где не было ничего кафковского,
там даже Ты не мог этого требовать; у
Тебя не было чувства, будто здесь, в
отличие от нас, теряется нечто такое, что
следует непременно спасать. Впрочем,
Ты, кажется, никогда особенно не любил
Liebster Vater,
Дорогой отец,
haben. Das Verhältnis Vallis zu Dir wäre
sogar vielleicht noch freundlicher geworden,
wenn wir andern es nicht ein wenig gestört
hätten.
кафковское в женщинах. Отношение
Валли к Тебе, возможно, стало бы даже
еще более дружелюбным, если бы мы,
остальные, не препятствовали немножко
этому.
Die Elli ist das einzige Beispiel für das fast
vollständige Gelingen eines Durchbruches
aus Deinem Kreis. Von ihr hätte ich es in
ihrer Kindheit am wenigstens erwartet. Sie
war doch ein so schwerfälliges, müdes,
furchtsames, verdrossenes, schuldbewußtes,
überdemütiges, boshaftes, faules,
genäschiges, geiziges Kind, ich konnte sie
kaum ansehen, gar nicht ansprechen, so sehr
erinnerte sie mich an mich selbst, so sehr
ähnlich stand sie unter dem gleichen Bann
der Erziehung. Besonders ihr Geiz war mir
abscheulich, da ich ihn womöglich noch
stärker hatte. Geiz ist ja eines der
verläßlichsten Anzeichen tiefen
Unglücklichseins; ich war so unsicher aller
Dinge, daß ich tatsächlich nur das besaß, was
ich schon in den Händen oder im Mund hielt
oder was wenigstens auf dem Wege dorthin
war und gerade das nahm sie, die in ähnlicher
Lage war, mir am liebsten fort. Aber das alles
änderte sich , als sie in jungen Jahren - das ist
das wichtigste - (heiratete), von Zuhause
wegging, heiratete, Kinder bekam, sie wurde
fröhlich, unbekümmert, mutig, freigebig,
uneigennützig, hoffnungsvoll. Fast
unglaublich ist es, wie Du eigentlich diese
Veränderung gar nicht bemerkt und
jedenfalls nicht nach Verdienst bewertet hast,
so geblendet bist Du von dem Groll, den Du
gegen Elli seit jeher hattest und im Grunde
unverändert hast, nur daß dieser Groll jetzt
viel weniger aktuell geworden ist, da Elli
nicht mehr bei uns wohnt und außerdem
Deine Liebe zu Felix und die Zuneigung zu
Karl ihn unwichtiger gemacht haben. Nur
Gerti muß ihn manchmal noch entgelten.
Элли - единственный пример почти
удавшейся попытки вырваться из - под
Твоего влияния. В детстве я меньше всего
мог ожидать этого. Ведь она была таким
неуклюжим, вялым, боязливым, угрюмым,
пришибленным сознанием своей вины,
безропотным, злым ленивым, охочим до
лакомств, жадным ребенком. Я не мог
видеть ее, не то что говорить с ней,
настолько она напоминала мне меня
самого, настолько сильно она находилась
под воздействием того же воспитания.
Особенно отвратительна для меня была ее
жадность, потому что рам я был, кажется,
еще более жадным. .Жадность один из
вернейших признаков того, что человек
глубоко несчастен; я настолько был не
уверен во всех окружавших меня
предметах, что в действительности владел
только тем, что держал в руках или во рту
или что собирался отправить туда, и
именно это она всего охотнее отбирала у
меня, - она, находившаяся в подобном же
положении. Но все изменилось, когда она
совсем юной - и это главное - покинула
дом, вышла замуж, родила детей, - она
стала жизнерадостной, беззаботной,
смелой, щедрой, бескорыстной, полной
надежд. Почти невероятно, как Ты мог
совершенно не заметить этого изменения
и, во всяком случае, не оценить его по
достоинству, - в такой степени Ты был
ослеплен злобой, которую издавна питал к
Элли и которая, по сути, осталась
неизменной, с той лишь разницей, что
злоба в значительной мере потеряла
актуальность, так как Элли не живет
больше у нас, и, кроме того. Твоя любовь
к Феликсу и симпатии к Карлу
отодвинули эту злобу на задний план.
Лишь Герти10 должна еще иногда
расплачиваться за нее.
Von Ottla wage ich kaum zu schreiben, ich
weis, ich setze damit die ganze erhoffte
Wirkung des Briefes aufs Spiel. Unter
gewöhnlichen Umständen, also wenn sie
nicht etwa in besondere Not oder Gefahr
käme, hast Du für sie nur Haß; Du hast mir ja
selbst zugestanden, daß sie Deiner Meinung
Об Оттле я едва решаюсь писать; я знаю этим самым я ставлю на карту все
действие письма, на которое надеялся.
При обычных обстоятельствах, то есть
когда она не находилась, скажем, в беде
или опасности, Ты испытывал к ней
только ненависть; Ты ведь сам
Liebster Vater,
Дорогой отец,
nach mit Absicht Dir immerfort Leid und
Ärger macht und während Du ihretwegen
leidest, ist sie befriedigt und freut sich. Also
eine Art Teufel. Was für eine ungeheure
Entfremdung, noch größer als zwischen Dir
und mir, muß zwischen Dir und ihr
eingetreten sein, damit eine so ungeheure
Verkennung möglich wird. Sie ist so weit
von Dir, daß Du sie kaum mehr siehst,
sondern ein Gespenst an die Stelle setzt, wo
Du sie vermutest. Ich gebe zu, daß Du es mit
ihr besonders schwer hattest. Ich durchschaue
ja den sehr komplizierten Fall nicht ganz,
aber jedenfalls war hier etwas wie eine Art
Löwy, ausgestattet mit den besten Kafka'sch
en Waffen. Zwischen uns war es kein
eigentlicher Kampf; ich war bald erledigt;
was übrig blieb, war Flucht, Verbitterung,
Trauer, innerer Kampf. Ihr zwei aber waret
immer in Kampfstellung, immer frisch,
immer bei Kräften. Ein ebenso großartiger,
wie trostloser Anblick. Zu allererst seid Ihr
Euch ja gewiß sehr nahe gewesen, denn noch
heute ist von uns vier Ottla vielleicht die
reinste Darstellung der Ehe zwischen Dir und
der Mutter und der Kräfte, die sich da
verbanden. Ich weis nicht, was Euch um das
Glück der Eintracht zwischen Vater und Kind
gebracht hat, es liegt mir nur nahe zu
glauben, daß die Entwicklung ähnlich war,
wie bei mir. Auf Deiner Seite die Tyrannei
Deines Wesens, auf ihrer Seite Löwy'scher
Trotz, Empfindlichkeit, Gerechtigkeitsgefühl,
Unruhe und alles das gestützt durch das
Bewußtsein Kafka'scher Kraft. Wohl habe
auch ich sie beeinflußt, aber kaum aus
eigenem Antrieb, sondern durch die bloße T
atsache meines Daseins. Übrigens kam sie
doch als Letzte schon in fertige
Machtverhältnisse hinein und konnte sich aus
dem vielen bereitliegenden Material ihr
Urteil selbst bilden. Ich kann mir sogar
denken, daß sie in ihrem Wesen eine Zeit
lang geschwankt hat, ob sie sich Dir an die
Brust werfen soll oder den Gegnern, offenbar
hast Du damals etwas versäumt und sie
zurückgestoßen, Ihr wäret aber, wenn es eben
möglich gewesen wäre, ein prachtvolles Paar
an Eintracht geworden. Ich hätte dadurch
zwar einen Verbündeten verloren, aber der
Anblick von Euch beiden hätte mich reich
entschädigt, auch wärest ja Du durch das
unabsehbare Glück, wenigstens in einem
Kind volle Befriedigung zu finden, sehr zu
meinen Gunsten verwandelt worden. Das
признавался мне, что, по Твоему мнению,
она намеренно причиняет Тебе постоянно
страдания и неприятности, и, когда Ты из
- за нее страдаешь, она довольна и весела.
В общем, своего рода дьявол. Какое же
чудовищное отчуждение, еще большее,
нежели между Тобой и мной, должно
было возникнуть между Тобой и ею,
чтобы стало возможным такое
чудовищное заблуждение. Она так далека
от Тебя, что Ты видишь уже не ее, а
призрак, который ставишь на то место, где
предполагаешь ее присутствие. Я
признаю, что она доставляла Тебе
особенно много забот. Я не вполне
понимаю, в чем тут дело, - случай
трудный, но тут, безусловно,
разновидность Л?ви, оснащенная лучшим
кафковским оружием. Между мной и
Тобой не было настоящей борьбы; Ты
быстро справился со мной, и мне
оставались лишь бегство, горечь, грусть,
внутренняя борьба. Вы же оба всегда
находились в боевой позиции, всегда
свежие, полные сил. Столь же
внушительная, сколь и безотрадная
картина. Прежде всего вы, конечно, были
очень близки друг другу - ведь и сегодня
из всех нас четверых Оттла, пожалуй,
самое полное воплощение союза между
Тобой и матерью и сочетавшихся в нем
сил. Я не знаю, что лишило вас счастья
единения, какое должно существовать
между отцом и ребенком, я могу только
думать, что дело развивалось здесь
подобно тому, как у меня. С Твоей
стороны - деспотия, свойственная Твоей
натуре, с ее стороны - присущие Л?ви
упрямство, впечатлительность, чувство
справедливости, возбудимость, и все это
опирается на сознание кафковской силы.
Возможно, и я оказывал на нее влияние,
но вряд ли сознательно, скорее самим
фактом своего существования. Впрочем,
она последней вошла в круг уже
сложившихся взаимоотношений и могла
вынести им свой приговор на основании
множества уже существовавших данных.
Я даже могу себе представить, что по
натуре своей она некоторое время
колебалась, решая, броситься ли ей в
объятья к Тебе или к противникам;
очевидно. Ты тогда упустил что - то и
оттолкнул ее, но, будь то возможно, вы
стали бы великолепной парой
Liebster Vater,
Дорогой отец,
alles ist heute allerdings nur ein Traum. Ottla
hat keine Verbindung mit dem Vater, muß
ihren Weg allein suchen, wie ich, und um das
Mehr an Zuversicht, Selbstvertrauen,
Gesundhei t, Bedenkenlosigkeit, das sie im
Vergleich mit mir hat, ist sie in Deinen
Augen böser und verräterischer als ich. Ich
verstehe das; von Dir aus gesehen kann sie
nicht anders sein. Ja sie selbst ist imstande,
mit Deinen Augen (Dich) sich anzusehen,
Dein Leid mitzufühlen und darüber - nicht
verzweifelt zu sein, Verzweiflung ist meine
Sache - aber sehr traurig zu sein. Du siehst
uns zwar, in scheinbarem Widerspruch hiezu,
oft beisammen, wir flüstern lachen, hie und
da hörst Du dich erwähnen. Du hast den
Eindruck von frechen Verschwörern.
Merkwürdige Verschwörer. Du bist
allerdings ein Hauptthema unserer
Gespräche, wie unseres Denkens seit jeher,
aber wahrhaftig nicht, um etwas gegen Dich
auszudenken, sitzen wir beisammen, sondern
uns mit aller Anstrengung, mit Spaß, mit
Ernst, mit Liebe, Trotz, Zorn, Widerwille,
Ergebung, Schuldbewußtsein, mit allen
Kräften des Kopfes und Herzens diesen
schrecklichen Prozeß, de r zwischen uns und
Dir schwebt, in allen Einzelheiten, von allen
Seiten, bei allen Anläßen, von fern und nah
gemeinsam durchzusprechen, diesen Prozeß,
in dem Du immerfort Richter zu sein
behauptest, während Du, wenigstens zum
größten Teil (hier lasse ich die Tür allen
Irrtümern offen, die mir natürlich begegnen
können), ebenso schwache und verblendete
Partei bist, wie wir.
единомышленников. Я, правда, лишился
бы союзника, но ваше единение щедро
вознаградило бы меня, к тому же, найди
Ты хоть в одном своем ребенке полное
удовлетворение, Ты в беспредельном
счастье своем очень изменился бы и мне
на пользу. Сегодня все это, конечно, лишь
мечта. У Оттлы нет никакой близости с
отцом, она, как и я, вынуждена искать
свою дорогу в одиночестве, а из - за того
избытка надежд, уверенности в своих
силах, решительности, здоровья, которым
она обладает по сравнению со мной, она
кажется Тебе более злой, более способной
на предательство. Я это понимаю; с Твоей
точки зрения, она и не может быть другой.
Да она и сама в состоянии смотреть на
себя Твоими глазами, сочувствовать
Твоим страданиям и при этом не
отчаиваться (отчаяние - мой удел), а очень
грустить. Это, казалось бы, не вяжется со
всем остальным, но Ты часто видишь нас
вместе, мы шепчемся, смеемся, порой Ты
слышишь свое имя. У Тебя создается
впечатление, будто перед Тобой дерзкие
заговорщики. Странные заговорщики! Ты,
конечно, с давних пор - главная тема
наших разговоров, как и наших
размышлений, но встречаемся мы вовсе не
для того, чтобы плести заговор против
Тебя, а для того, чтобы по - всякому шутя, всерьез, с любовью, упрямо, гневно,
с неприязнью, покорностью, сознанием
вины, напрягая все силы ума и сердца, во
всех подробностях, со всех сторон, по
всякому поводу, с далекого и близкого
расстояния - обсуждать ту страшную
тяжбу, которая ведется между нами и
Тобой, тяжбу, в которой Ты упорно
продолжаешь считать себя судьей, тогда
как Ты, по крайней мере в большинстве
случаев (здесь я оставляю открытым
вопрос о всех ошибках, которые я,
конечно, могу совершить), столь же
слабая и ослепленная сторона, как и мы.
Ein im Zusammenhang des Ganzen
lehrreiches Beispiel Deiner erzieherischen
Wirkung war Irma. Einerseits war sie doch
eine Fremde, kam schon erwachsen in Dein
Geschäft, hatte mit Dir hauptsächlich als
ihrem Chef zu tun, war also nur zum Teil und
in einem schon widerstandsfähigen Alter
Deinem Einfluß ausgesetzt; andererseits aber
war sie doch auch eine Blutsverwandte,
verehrte in Dir den Bruder ihres Vaters und
Поучительный пример Твоего
воспитательного воздействия - Ирма11. С
одной стороны, она все же чужая,
поступила в Твой магазин уже взрослой,
имела дело с Тобой главным образом как
с хозяином, то есть подверглась Твоему
влиянию лишь частично и уже в том
возрасте, когда сила сопротивления
достаточно велика; с другой стороны, она,
все же близкая родственница, почитала в
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Du hattest über sie viel mehr als die bloße
Macht eines Chefs. Und trotzdem ist sie, die
in ihrem schwachen Körper so tüchtig, klug,
fleißig, bescheiden, vertrauenswürdig,
uneigennützig, treu war, die Dich als Onkel
liebte und als Chef bewunderte, die in andern
Posten vorher und nachher sich bewährte Dir keine sehr gute Beamtin gewesen. Sie
war eben, natürlich auch von uns
hingedrängt, Dir gegenüber nahe der
Kinderstellung und so groß war noch ihr
gegen über die umbiegende Macht Deines
Wesen s, daß sich bei ihr (allerdings nur Dir
gegenüber und, hoffentlich, ohne das tiefere
Leid des Kindes) Vergeßlichkeit,
Nachläßigkeit, Galgenhumor, vielleicht sogar
ein wenig Trotz, soweit sie dessen überhaupt
fähig war, entwickelten, wobei ich gar nicht
in Rechnung stelle, daß sie kränklich
gewesen ist, auch sonst nicht sehr glücklich
war und eine trostlose Häuslichkeit auf ihr
lastete. Das für mich Beziehungsreiche
Deines Verhältnisses zu ihr hast Du in einem
für uns klassisch gewordenen, fast
gotteslästerlichen, aber gerade für die
Unschuld in Deiner Menschenbehandlung
sehr beweisenden Satz zusammengefaßt:
"Die Gottselige hat mir viel Schweinerei
hinterlassen."
Тебе брата своего отца, и Ты обладал над
нею властью большей, нежели власть
хозяина. И тем не менее она - при всей
своей физической слабости - такая
дельная, умная, прилежная, скромная,
достойная доверия, бескорыстная,
преданная, любящая Тебя как дядю и
восхищающаяся Тобой как хозяином,
хорошо справлявшаяся и прежде и потом
с другой работой - оказалась для Тебя
недостаточно хорошей служащей. Она
относилась к Тебе - разумеется, не без
нашей помощи - примерно так же, как
Твои дети, и столь велика была над нею
сокрушающая власть Твоей натуры, что в
ней начали развиваться (правда, только по
отношению к Тебе и, надо надеяться, не
причиняя ей глубоких страданий)
забывчивость, нерадивость, юмор
висельника, может быть, даже некоторое
упрямство, насколько она вообще была
способна к этому; она была болезненна и,
вообще - то, не очень счастлива, а
безотрадная домашняя обстановка тяжко
угнетала ее. Свое порожденное разными
взаимосвязями отношение к ней Ты
выразил в одной фразе, ставшей для нас
классической, почти богохульной, но
очень показательной для того, сколь
невинен Ты был в своем отношении к
людям: "Хорошенькое свинство оставила
мне в наследство наша святоша".
Ich könnte noch weitere Kreise Deines
Einflusses und des Kampfes gegen ihn
beschreiben, doch käme ich hier schon ins
Unsichere und müßet konstruieren, außerdem
wirst Du ja, je weiter Du von Geschäft und
Familie Dich entfernst, seit jeher desto
freundlicher, nachgiebiger, höflicher,
rücksichtsvoller, teilnehmender (ich meine:
auch äußerlich) ebenso wie ja z. B. auch ein
Selbstherrscher, wenn er einmal außerhalb
der Grenzen seines Landes ist, keinen Grund
hat noch immer tyrannisch zu sein und sich
gutmütig auch mit den niedrigsten Leuten
einlassen kann. Tatsächlich standest Du z. B.
auf den Gruppenbildern aus Franzensbad
immer so groß und fröhlich zwischen den
kleinen mürrischen Leuten, wie ein König
auf Reisen. Davon hätten allerdings auch die
Kinder ihren Vorteil haben können, nur
hätten sie schon, was unmöglich war, in der
Kinderzeit fähig sein müssen, das zu er kenne
n und ich z. B. hätte nicht immerfort
gewißermaßen im innersten, strengsten,
Я мог бы коснуться еще многих сфер
Твоего влияния и борьбы против него, но
здесь я чувствую себя уже менее
уверенным и мне пришлось бы что - то
додумывать; кроме того, чем больше Ты
отдаляешься от магазина и семьи, тем
дружелюбнее, мягче, предупредительней,
внимательней, участливей (я имею в виду
также и внешне) Ты становишься, так же
как, например, самодержец, находящийся
за пределами своей страны, не имеет
возможности тиранствовать и потому
напускает на себя добродушие в
обращении даже с самыми ничтожными
людьми. На групповых снимках во
Франценсбаде Ты, например, и впрямь
всегда стоишь среди маленьких угрюмых
людей такой большой, приветливый,
точно путешествующий король. Конечно,
дети тоже могли бы извлечь из этого
пользу, если бы только сумели - что было
невозможно - еще в детстве понять это и
если бы я, к примеру, не вынужден был
Liebster Vater,
Дорогой отец,
zuschnürenden Ring Deines Einflusses
wohnen dürfen, wie ich es ja wirklich getan
habe.
постоянно жить в теснейшем, жестком,
сдавливающем кольце Твоего влияния,
что и было в действительности.
Ich verlor dadurch nicht nur den
Familiensinn, wie Du sagst, im Gegenteil,
eher hatte ich noch Sinn für die Familie,
allerdings hauptsächlich negativ für die
(natürlich nie zu beendigende) innere
Ablösung von Dir. Die Beziehungen zu den
Menschen außerhalb der Familie litten aber
durch Deinen Einfluß womöglich noch mehr.
Du bist durchaus im Irrtum wenn Du glaubst,
für die andern Menschen tue ich aus Liebe
und Treue alles, für Dich und die Familie aus
Kälte und Verrat nichts. Ich wiederhole zum
zehntenmal: ich wäre wahrscheinlich auch
sonst ein menschenscheuer ängstlicher
Mensch geworden, aber von da ist noch ein
langer, dunkler Weg dorthin, wohin ich
wirklich gekommen bin. [Bisher habe ich in
diesem Brief verhältnismäßig weniges
absichtlich verschwiegen, jetzt und später
werde ich aber einiges verschweigen müssen,
was (vor Dir und mir) einzugestehen, mir
noch zu schwer ist. Ich sage das deshalb ,
damit Du, wenn das Gesamtbild hie und da
etwas undeutlich werden sollte, nicht glaubst,
daß Mangel an Beweisen daran schuld ist, es
sind vielmehr Beweise da, die das Bild
unerträglich kraß machen könnten. Es ist
nicht leicht darin eine Mitte zu finden.] Hier
genügt es übrigens an früheres zu erinnern:
Ich hatte vor Dir das Selbstvertrauen
verloren, dafür ein grenzenloses
Schuldbewußtsein eingetauscht. (In
Erinnerung an diese Grenzenlosigkeit schrieb
ich von jemandem einmal richtig: "Er
fürchtet die Scham werde ihn noch
überleben") Ich konnte mich nicht plötzlich
verwandeln, wenn ich mit andern Menschen
zusammenkam, ich kam vielmehr ihnen
gegenüber noch in tieferes
Schuldbewußtsein, denn ich mußte ja, wie
ich schon sagte, das an ihnen gutmachen, was
Du unter meiner Mitverantwortung im
Geschäft an ihnen verschuldet hattest.
Außerdem hattest Du ja gegen jeden, mit
dem ich verkehrte, offen oder im geheimen
etwas einzuwenden, auch das mußte ich ihm
abbitten. Das Mißtrauen, das Du mir in
Geschäft und Familie gegen die meisten
Menschen beizubringen suchtest (nenne mir
einen in der Kinderzeit irgendwie für mich
bedeutenden Menschen, den Du nicht
wenigstens einmal bis in den Grund
Я не только утратил из-за этого чувство
семьи, как Ты говоришь, скорее, у меня
возникло чувство к семье - правда,
главным образом отрицательное,
стремление (которое обречено на
постоянство) внутренне отделиться от
Тебя. Мои отношения с людьми за
пределами семейного круга пострадали от
Твоего влияния еще сильнее, если это
только возможно. Ты совершенно
заблуждаешься, считая, что для других
людей я из любви и преданности делаю
все, а для Тебя и семьи из-за равнодушия
и измены не делаю ничего. В десятый раз
повторяю: я бы, наверное, все равно стал
нелюдимым и робким, но отсюда еще
долгий, туманный путь туда, где я
оказался в действительности. (До сих пор
я в письме намеренно умалчивал
сравнительно о немногом, теперь же и
далее мне придется умалчивать кое о чем,
чего - признаюсь перед Тобой и собой мне еще слишком тяжело касаться. Я
говорю это для того, чтобы Ты, если
общая картина местами станет
неотчетливой, не подумал, будто виной
тому недостаток доказательств, напротив, у меня есть такие
доказательства, которые могли бы сделать
картину невыносимо резкой. Очень
нелегко держаться здесь середины.)
Впрочем, достаточно напомнить о
прошлом: я потерял веру в себя, зато
приобрел безграничное чувство вины.
(Памятуя об этой безграничности, я
однажды правильно о ком - то написал:
"Он боится, что позор переживет его"12.)
Я не мог внезапно меняться, когда
встречался с другими людьми, скорее, я
испытывал перед ними еще более
глубокое чувство вины, ибо я ведь должен
был, как уже говорил, исправлять то зло,
которое Ты причинял им в своем магазине
при моем соучастии. Кроме того, каждого,
с кем я общался, Ты открыто или втайне в
чем-нибудь упрекал, - также и за это мне
нужно было добиваться прощения.
Недоверие к большинству людей, которое
Ты пытался внушить мне в магазине и
дома (назови мне хоть одного человека,
имевшего какое - то значение для меня в
детстве, кого Ты не уничтожал бы своей
Liebster Vater,
Дорогой отец,
hinunterkritisiert hättest) und das Dich
merkwürdigerweise gar nicht besonders
beschwerte (Du warst eben stark genug es zu
ertragen,
критикой) и которое странным образом не
особенно тяготило Тебя (у Тебя было
достаточно сил, чтобы выносить такое
недоверие,
Da außerdem war es in Wirklichkeit
vielleicht nur ein Emblem des Herrschers) dieses Mißtrauen, das sich mir Kleinem für
die eigenen Augen nirgends bestätigte, da ich
überall nur unerreichbar ausgezeichnete
Menschen sah, wurde in mir zu Mißtrauen
gegen mich selbst und zur fortwährenden
Angst vor allen andern. Dort konnte ich mich
also im allgemeinen vor Dir gewiß nicht
retten. Daß Du Dich darüber täuschtest, lag
vielleicht daran, daß Du ja von meinem
Menschenverkehr eigentlich gar nichts
erfuhrst, und mißtrauisch und eifersüchtig
(leugne ich denn, daß Du mich lieb hast?)
annahmst, daß ich mich für den Entgang an
Familienleben anderswo entschädigen müße,
da es doch unmöglich wäre, daß ich draußen
ebenso lebe. Übrigens hatte ich in dieser
Hinsicht gerade in meiner Kinderzeit noch
einen gewißen Trost eben im Mißtrauen zu
meinem Urteil; ich sagte mir: "Du übertreibst
doch, fühlst, wie das die Jugend immer tut,
Kleinigkeiten zu sehr als große Ausnahmen."
Diesen Trost habe ich aber später bei
steigender Weltübersicht fast verloren.
кроме того, оно было, возможно, всего
лишь символом властителя), - это
недоверие, которое в моих детских глазах
ни в чем не получало подтверждения, так
как вокруг я видел лишь недосягаемо
прекрасных людей, превращалось для
меня в недоверие к самому себе и
постоянный страх перед всеми
остальными. Тут уж я наверняка не мог
спастись от Тебя. Твои заблуждения в
этом вопросе основаны, возможно, на том,
что, в сущности, Ты ведь ничего и не знал
о моих связях с людьми и недоверчиво и
ревниво (разве я отрицаю, что Ты любил
меня?) считал, что я где - то восполняю
то, чего лишен дома, ибо невозможно ведь
и вне дома жить точно так же. Впрочем,
как раз в детстве именно недоверие к
собственному мнению давало мне
известное утешение. Я говорил себе: "Ты,
конечно, преувеличиваешь, раздуваешь
мелочи, как всегда бывает в юности,
принимая их за великие исключения". Но
позже, с расширением кругозора, я почти
утратил это утешение.
Ebenso wenig Rettung vor Dir fand ich im
Judentum. Hier wäre ja an sich Rettung
denkbar gewesen, oder noch mehr, es wäre
denkbar gewesen, daß wir uns beide im
Judentum gefunden hätten oder daß wir gar
von dort einig ausgegangen wären. Aber was
war das für Judentum, das ich von Dir
bekam! Ich habe im Laufe der Jahre etwa auf
dreierlei Art mich dazu gestellt.
Не нашел я спасения от Тебя и в
иудаизме. Здесь, собственно говоря,
спасение было бы возможно, даже более
того - в иудаизме мы оба могли бы найти
себя или нашли бы в нем друг друга. Но
что за иудаизм Ты внедрял в меня! С
течением лет у меня трижды менялось к
нему отношение.
Als Kind machte ich mir, in
Übereinstimmung mit Dir Vorwürfe deshalb,
weil ich nicht genügend in Tempel ging,
nicht fastete usw. Ich glaubte nicht mir,
sondern Dir ein Unrecht damit zu tun und
Schuldbewußtsein, das ja immer bereit war,
durchlief mich.
Ребенком я, в согласии с Тобой, упрекал
себя за то, что недостаточно часто ходил в
храм, не постился и т. д. Я считал, что тем
самым поступаю плохо по отношению не
к себе, а к Тебе, и меня охватывало
чувство вины, благо оно всегда
подстерегало меня.
Später als junger Mensch verstand ich nicht,
wie Du mit dem Nichts von Judentum, über
das Du verfügtest, mir Vorwürfe machen
konntest, daß ich (schon aus Pietät, wie Du
Dich ausdrücktest) nicht ein ähnliches Nichts
auszuführen mich anstrenge. Es war ja
wirklich, soweit ich sehen konnte, ein Nichts,
ein Spaß, nicht einmal ein Spaß. Du gingest
Позже, молодым человеком, я не понимал,
как можешь Ты, отдавая иудаизму такую
малость, упрекать меня за то, что я (пусть
бы из одного только пиетета, как Ты
выражался) не пытаюсь отдавать ему хотя
бы такую же малость. Насколько я мог
видеть, это действительно была лишь
малость, развлечение, да и не развлечение
Liebster Vater,
Дорогой отец,
an 4 Tagen im Jahr in den Tempel, warst dort
den Gleichgültigen zumindest näher, als
jenen, die es ernst nahmen, erledigtest
geduldig die Gebete als Formalität, setztest
mich manchmal dadurch in Erstaunen, daß
Du mir im Gebetbuch die Stelle aufmischen
konntest, die gerade recitiert wurde, im
übrigen durfte ich, wenn ich nur (das war die
Hauptsache) im Tempel war, mich
herumdrücken, wo ich wollte. Ich
durchgähnte und durchduselte also dort die
vielen Stunden (so gelangweilt habe ich mich
später, glaube ich, nur noch in der
Tanzstunde) und suchte mich möglichst an
den paar kleinen Abwechslungen zu freuen,
die es dort gab, etwa wenn die Bundeslade
aufgemacht wurde, was mich immer an die
Schießbuden erinnerte, wo auch, wenn man
in ein Schwarzes traf, eine Kastentüre sich
aufmachte, nur daß dort aber immer etwas
Interessantes herauskam und hier nur immer
wieder die alten Puppen ohne Köpfe.
Übrigens habe ich dort auch viel Furcht
gehabt, nicht nur wie selbstverständlich vor
den vielen Leuten, mit denen man in nähere
Berührung kam, sondern auch deshalb, weil
Du einmal nebenbei erwähntest, daß auch ich
zur Thora aufgerufen werden könne. Davor
zitterte ich jahrelang.
даже. Ты посещал храм четыре раза в
году, был там, безусловно, ближе к
равнодушным, чем к тем, кто принимал
это всерьез, терпеливо разделывался, как с
формальностью, с молитвами, приводил
меня порой в изумление, показывая в
молитвеннике место, которое в тот
момент читалось, все остальное время Ты
позволял мне, если уж я пришел в храм
(это было главное), шататься где угодно.
Долгие часы я зевал и дремал там (так
скучно мне позже бывало, кажется, только
на уроках танцев), силился по
возможности развлечься тем небольшим
разнообразием, которое там можно было
углядеть, к примеру когда открывали
Ковчег, что всегда напоминало мне тир,
где тоже открывалась дверца шкафчика,
когда попадали в яблочко, но только там
всегда появлялось что - нибудь
интересное, а здесь все время лишь старые
куклы без головы13. Впрочем, я пережил
там и немало страха не только из-за
множества людей, с которыми
приходилось соприкасаться - это само
собой, - но и потому, что однажды Ты
мимоходом упомянул, будто и меня могут
вызвать читать Тору. Годами я дрожал от
страха при мысли об этом.
Sonst aber wurde ich in meiner Langweile
nicht wesentlich gestört, höchstens durch die
Barmizwe, die aber nur lächerliches
Auswendiglernen verlangte, also nur zu einer
lächerlichen Prüfungsleistung führte , und
dann, was Dich betrifft durch kleine, wenig
bedeutende Vorfälle, etwa wenn Du zur
Thora gerufen wurdest und dieses für mein
Gefühl ausschließlich gesellschaftliche
Ereignis gut überstandest oder wenn Du bei
der Seelengedächtnisfeier im Tempel bliebst
und ich weg geschickt wurde, was mir durch
lange Zeit, offenbar wegen des
Weggeschickt-werdens und mangels jeder
tieferen Teilnahme, lange das kaum bewußt
werdende Gefühl hervorrief, daß es sich hier
um etwas Unanständiges handle. - So war es
im Tempel, Zuhause war es womöglich noch
ärmlicher und beschränkte sich auf den ersten
Sederabend, der immer mehr zu einer
Komödie mit Lachkrämpfen wurde,
allerdings unter dem Einfluß der größer
werdenden Kinder. (Warum mußtest Du Dich
diesem Einfluß fügen? Weil Du ihn
hervorgerufen hast.) Das war also das
Glaubensmaterial, das mir überliefert wurde,
В остальном же мою скуку почти ничто не
нарушало, разве только бармицве *, но
молитва требовала лишь нелепого
заучивания наизусть, то есть сводилась
лишь к нелепому экзамену; и кроме того это уже связано с Тобой, - маленькие
незначительные происшествия, например,
когда Тебя вызывали читать Тору и Ты
хорошо справлялся с этим исключительно
мирским - в моем восприятии - делом, или
когда Ты во время поминовения усопших
оставался в храме, а меня отсылал оттуда,
что на протяжении долгих лет вызывало у
меня едва осознанное чувство вызванное, возможно, отсылкой и
недостатком сколь - нибудь глубокого
интереса, - будто там происходит что - то
непристойное. Так было в храме, дома же
все это было, пожалуй, еще более убого и
сводилось к первому пасхальному вечеру,
который под влиянием подрастающих
детей все больше превращался в комедию,
сопровождаемую судорожным смехом.
(Почему Ты поддавался этому влиянию?
Потому что Ты его вызывал.) Вот какая
почва должна была питать веру; к этому
Liebster Vater,
Дорогой отец,
dazu kam höchstens noch die ausgestreckte
Hand, die auf die Söhne des Millionärs
Fuchs" hinwies, die an den hohen Feiertagen
mit ihrem Vater im Tempel waren. Wie man
mit diesem Material etwas besseres tun
könnte, als es möglichst schnell loszuwerden,
verstand ich nicht; gerade dieses Loswerden
schien mir die pietätvollste Handlung zu sein.
добавлялась разве что простертая рука,
указующая на "сыновей миллионера
Фукса", которые в дни больших
праздников бывали со своим отцом в
храме. Я не знал, что еще можно сделать с
этим грузом, кроме как пытаться
побыстрее избавиться от него; именно это
избавление и казалось мне наиболее
благочестивым актом.
Noch später sah ich es aber doch wieder
anders an und begriff, warum Du glauben
durftest, daß ich Dich auch in dieser Hinsicht
böswillig verrate. Du hattest aus der kleinen
ghettoartigen Dorfgemeinde wirklich noch
etwas Judentum mitgebracht, es war nicht
viel und verlor sich noch ein wenig in der
Stadt und beim Militär, immerhin reichten
noch die Eindrücke und Erinnerungen der
Jugend knapp zu einer Art jüdischen Lebens
aus, besonders da Du ja nicht viel derartige
Hilfe brauchtest, sondern von einem sehr
kräftigen Stamm warst und für Deine Person
von religiösen Bedenken, wenn sie nicht mit
gesellschaftlichen Bedenken sich sehr
mischten, kaum erschüttert werden konntest.
Im Grund bestand der Dein Leben führende
Glaube darin, daß Du an die unbedingte
Richtigkeit der Meinungen einer bestimmten
jüdischen Gesellschaftsklasse glaubtest und
eigentlich also, da diese Meinungen zu
Deinem Wesen gehörten, Dir selbst glaubtest.
Auch darin lag noch genug Judentum, aber
zum Weiter-überliefert-werden war es
gegenüber dem Kind zu wenig, es vertropfte
zur Gänze während Du es weitergabst. Zum
Teil waren es unüberlieferbare
Jugendeindrücke, zum Teil Dein gefürchtetes
Wesen. Es war auch unmöglich, einem vor
lauter Ängstlichkeit überscharf
beobachtenden Kind begreiflich zu machen,
daß die paar Nichtigkeiten, die Du im Namen
des Judentums mit einer ihrer Nichtigkeit
entsprechenden Gleichgültigkeit ausführtest,
einen höheren Sinn haben konnten. Für Dich
hatten sie Sinn als kleine Andenken aus
früheren Zeiten und deshalb wolltest Du sie
mir vermitteln, konntest dies aber, da sie ja
auch für Dich keinen Selbstwert mehr hatten,
nur durch Überredung oder Drohung tun; das
konnte einerseits nicht gelingen und mußte
andererseits Dich, da Du Deine schwache
Position hier gar nicht erkanntest, sehr zornig
gegen mich wegen meiner scheinbaren
Verstocktheit machen.
Однако спустя еще некоторое время я
увидел это снова другими глазами и
понял, почему Ты вправе был думать, что
я и в этом отношении злонамеренно
предал Тебя. От маленькой, подобной
гетто, деревенской общины у Тебя
действительно остался слабый налет
иудаизма, его тонкий слой в городе, а
затем на военной службе еще более
истончился, но все - таки впечатлений и
воспоминаний юности еще кое - как
хватало для сохранения некоего подобия
еврейской жизни, в особенности если
учесть, что Ты не очень - то нуждался в
такого рода подспорье, поскольку был
очень крепкого корня и религиозные
соображения, если они не слишком
сталкивались с соображениями
общественными, вряд ли могли повлиять
на Тебя. Сущность определяющей Твою
жизнь веры состояла в том, что Ты верил
в безусловную правильность взглядов
евреев, принадлежащих к определенному
классу общества, и, так как взгляды эти
были сродни Тебе, Ты, таким образом,
верил, собственно говоря, самому себе. В
этом тоже было еще достаточно иудаизма,
но для дальнейшей передачи ребенку его
было мало, в процессе передачи он по
капле вытекал и полностью иссякал, ибо
отчасти это были непередаваемые
юношеские впечатления, отчасти - Твоя
вселяющая страх натура. Да и невозможно
было втолковать ребенку, из чистого
страха необычайно остро за всем
наблюдающему, что те пустяки, которые
Ты с соответствующим их пустячности
равнодушием выполняешь во имя
иудаизма, могут иметь более высокий
смысл. Для Тебя они имели смысл как
маленькие напоминания о прежних
временах, и Ты хотел передать их мне, но,
поскольку и для Тебя они не имели
самостоятельного значения, Ты мог делать
это лишь уговорами пли угрозами; с
одной стороны, таким путем нельзя было
Liebster Vater,
Дорогой отец,
добиться успеха, с другой - моя
кажущаяся черствость вызывала в Тебе
ярость, поскольку Ты ведь не считал
собственную позицию слабой.
Das Ganze ist ja keine vereinzelte
Erscheinung, ähnlich verhielt es sich bei
einem großen Teil dieser jüdischen
Übergangsgenerationen, welche vom
verhältnismäßig noch frommen Land in die
Städte abwanderten; das ergab sich von
selbst, nur fügte es eben unserem Verhältnis,
das ja an Schärfen keinen Mangel hatte, noch
eine genug schmerzliche hinzu. Dagegen
sollst Du zwar auch in diesem Punkt, ebenso
wie ich, an Deine Schuldlosigkeit glauben,
diese Schuldlosigkeit aber durch Dein Wesen
und durch die Zeitverhältnisse erklären, nicht
aber bloß durch die äußern Umstände, also
nicht etwa sagen, Du hättest zu viel andere
Arbeit und Sorgen gehabt, als daß Du Dich
auch noch mit solchen Dingen hättest
abgeben können. Auf diese Weise pflegst Du
aus Deiner zweifellosen Schuldlosigkeit
einen ungerechten Vorwurf gegen andere zu
drehen. Das ist dann überall und auch hier
sehr leicht zu widerle gen. Es hätte sich doch
nicht etwa um irgendeinen Unterricht
gehandelt, den Du Deinen Kindern hättest
geben sollen, sondern um ein beispielhaftes
Leben; wäre Dein Judentum stärker gewesen,
wäre auch Dein (Judentum) Beispiel
zwingender gewesen, das ist ja
selbstverständlich und wieder gar kein
Vorwurf, sondern nur eine Abwehr Deiner
Vorwürfe. Du hast letzthin Franklins
Jugenderinnerungen gelesen. Ich habe sie Dir
wirklich absichtlich zum Lesen gegeben, aber
nicht, wie Du ironisch bemerktest, wegen
einer kleinen Stelle über Vegetarianismus,
sondern wegen des Verhältnisses zwischen
dem Verfasser und seinem Vater, wie es dort
beschrieben ist und des Verhältnisses
zwischen dem Verfasser und seinem Sohn,
wie es sich von selbst in diesen für den Sohn
geschriebenen Erinnerungen ausdrückt. Ich
will hier nicht Einzelheiten hervorheben.
Все это в целом отнюдь не единичное
явление, примерно так же обстояло дело у
большей части того переходного
поколения евреев, которое переселилось
из относительно еще набожных деревень в
города; так получалось само собой, но
только нашим отношениям, и без того
достаточно острым, это придало еще одну
весьма болезненную грань. Конечно, и в
этом пункте Ты, как и я, можешь верить в
свою невиновность, но объяснить эту
невиновность Ты должен сущностью
своей натуры и условиями времени, а не
просто внешними обстоятельствами, то
есть не говорить, к примеру, что у Тебя
было слишком много других дел и забот,
чтобы иметь возможность заниматься еще
и такими вещами. Так То; обычно
оборачиваешь свою несомненную
невиновность в несправедливый упрек
другим. Это очень легко опровергнуть
вообще, а также и в данном случае. Ведь
никто не говорит о каких - то, скажем,
уроках, которые Тебе следовало давать
своим детям, речь идет о достойной
подражания жизни; будь Твой иудаизм,
Твоя вера сильнее, Твой пример был бы
более обязывающим - само собой
разумеется, это опять - таки вовсе не
упрек, а только защита от Твоих упреков.
Ты недавно читал юношеские
воспоминания Франклина14. Я и в самом
деле нарочно дал их Тебе прочитать, но не
ради краткого рассуждения о
вегетарианстве, как Ты иронически
заметил, а ради того, как описаны в книге
отношения между автором и его отцом, и
ради того, что в этих написанных для
сына воспоминаниях невольно
проступают и отношения между автором
и его сыном. Я не хочу здесь
останавливаться на деталях.
Eine gewiße nachträgliche Bestätigung dieser
Auffassung von Deinem Judentum bekam ich
durch Dein Verhalten in den letzten Jahren,
als es Dir schien, daß ich mich mit jüdischen
Dingen mehr beschäftige. Da Du von
vornherein gegen jede meiner
Beschäftigungen und besonders gegen die
Art meiner Interessenahme eine Abneigung
То, что моя оценка Твоего иудаизма
верна, мне, так сказать задним числом,
подтвердило Твое поведение в последние
годы, когда Тебе показалось, что я стал
больше интересоваться жизнью евреев.
Поскольку Ты всегда уже заранее
отрицательно настроен против любых
моих занятий, и особенно против того, что
Liebster Vater,
Дорогой отец,
hast, so hattest Du sie auch hier. Aber
darüber hinaus hätte man doch erwarten
können, daß Du hier eine kleine Ausnahme
machst. Es war doch Judentum von Deinem
Judentum, das sich hier regte, und damit also
auch die Möglichkeit der Anknüpfung neuer
Beziehungen zwischen uns. Ich leugne nicht,
daß mir diese Dinge, wenn Du für sie
Interesse gezeigt hättest, gerade dadurch
hätten verdächtig werden können. Es fällt mir
ja nicht ein, behaupten zu wollen, daß ich in
dieser Hinsicht irgendwie besser bin als Du.
Aber zu der Probe darauf kam es gar nicht.
Durch meine Vermi ttlung wurde Dir das
Judentum abscheulich, jüdische Schriften
unlesbar, sie "ekelten Dich an". Das konnte
bedeuten, daß Du darauf bestandest, nur
gerade das Judentum wie Du es mir in meiner
Kinderzeit gezeigt hattest, sei das einzig
Richtige, darüber hinaus gebe es nichts. Aber
daß Du darauf bestehen solltest, war doch
kaum denkbar. Dann aber konnte der "Ekel"
(abgesehen davon daß er sich zunächst nicht
gegen das Judentum, sondern gegen meine
Person richtete) nur bedeuten, daß Du
unbewußt die Schwäche Deines Judentums
und meiner jüdischen Erziehung
anerkanntest, auf keine Weise daran erinnert
werden wolltest und auf alle Erinnerungen
mit offenem Haße antwortetest. Übrigens war
Deine negative Hochschätzung meines neuen
Judentums sehr übertrieben; erstens trug es ja
Deinen Fluch in sich und zweitens war für
seine Entwicklung das grundsätzliche
Verhältnis zu den Mitmenschen
entscheidend, in meinem Fall also tödlich.
вызывает у меня интерес, то же самое
было и здесь. Хотя можно было бы
ожидать, что здесь Ты допустишь
маленькое исключение. Ведь речь шла об
иудаизме, порожденном Твоим
иудаизмом, а значит, возникала
возможность установления новых
отношений между нами. Я не отрицаю,
что, прояви Ты интерес к этим моим
занятиям, они именно потому могли бы
показаться мне подозрительными. Я не
собираюсь утверждать, что в этом
отношении я хоть сколько - нибудь лучше
Тебя. Но до испытания дело и не дошло.
Из - за меня иудаизм стал Тебе
отвратителен, еврейские сочинения нечитабельны, Тебя "тошнило от них".
Это могло означать, что Ты настаиваешь
на том, что только тот иудаизм, который
Ты раскрыл мне в детстве, и есть
единственно правильный, иного не
бывает. Но вряд ли возможно, чтобы Ты
настаивал на этом. В таком случае
"тошнота" могла означать лишь (помимо
того, что в первую очередь она относилась
не к иудаизму, а к моей персоне), что Ты
невольно признавал слабость своего
иудаизма и моего еврейского воспитания,
не хотел никаких напоминаний об этом и
отвечал на все напоминания открытой
ненавистью. Впрочем, в своем
отрицательном отношении Ты очень
преувеличивал мое увлечение иудаизмом:
во - первых, он ведь носил в себе Твое
проклятие, во - вторых, решающим
фактором для его развития было
отношение к ближним, то есть в моем
случае этот фактор был убийственным.
Richtiger trafst Du mit Deiner Abneigung
mein Schreiben und was, Dir unbekannt,
damit zusammenhing. Hier war ich
tatsächlich ein Stück selbständig von Dir
weggekommen, wenn es auch ein wenig an
den Wurm erinnerte, der, hinten von einem
Fuß niedergetreten, sich mit dem Vorderteil
losreißt und zur Seite schleppt. Einigermaßen
in Sicherheit war ich, es gab ein Aufatmen;
die Abneigung, die Du natürlich gleich auch
gegen mein Schreiben hattest, war mir hier
ausnahmsweise willkommen. Meine
Eitelkeit, mein Ehrgeiz litten zwar unter
Deiner für uns berühmt gewordenen
Begrüßung meiner Bücher: "Leg's auf den
Nachttisch!" (meistens spieltest Du ja Karten,
wenn ein Buch kam), aber im Grunde war
Более прав Ты был в своей антипатии к
моему сочинительству и ко всему, что неведомо Тебе - было связано с ним. Здесь
я действительно в чем - то стал
самостоятельным и отдалился от Тебя,
хотя это немного и напоминает червя,
который, если наступить ногой на заднюю
часть, оторвется и уползет в сторону. Я
обрел некоторую безопасность, получил
передышку; антипатия, которая,
естественно, сразу же возникла у Тебя к
моему сочинительству, на сей раз в виде
исключения была мне приятна. Правда,
мое тщеславие, мое честолюбие страдали
от Твоих, ставших для нас знаменитыми
слов, которыми Ты приветствовал каждую
мою книгу: "Положи ее на ночной
Liebster Vater,
Дорогой отец,
mir dabei doch wohl, nicht nur aus
aufbegehrender Bosheit, nicht nur aus Freude
über eine neue Bestätigung meiner
Auffassung unseres Verhältnisses, sondern
ganz ursprünglich, weil jene Formel mir
klang wie etwa: ,Jetzt bist Du frei!"
столик!" (чаще всего, когда приносили
книгу, Ты играл в карты), но в основном
мне все - таки было хорошо при этом не
только потому, что во мне поднималась
протестующая злость, радость по поводу
того, что мое восприятие наших
отношений получило новое
подтверждение, но и совершенно
независимо, ибо слова те звучали для меня
примерно так: "Теперь ты свободен!"
Natürlich war es eine Täuschung, ich war
nicht oder allergünstigsten Falles noch nicht
frei. Mein Schreiben handelte von Dir, ich
klagte dort ja nur, was ich an Deiner Brust
nicht klagen konnte. Es war ein absichtlich in
die Länge gezogener Abschied von Dir, nur
daß er zwar von Dir erzwungen war, aber in
der von mir bestimmten Richtung verlief.
Aber wie wenig war das alles! Es ist ja
überhaupt nur deshalb der Rede wert, weil es
sich in meinem Leben ereignet hat, anderswo
wäre es gar nicht zu merken, und dann noch
deshalb, weil es mir in der Kindheit als
Ahnung, später als Hoffnung, noch später oft
als Verzweiflung mein Leben beherrschte
und mir - wenn man will, doch wieder in
Deiner Gestalt - meine paar kleinen
Entscheidungen diktierte.
Разумеется, это был самообман, я не был
свободен или - в лучшем случае - еще не
был свободен. В моих писаниях речь шла
о Тебе, я изливал в них свои жалобы,
которые не мог излить на Твоей груди.
Это было намеренно оттягиваемое
прощание с Тобой, которое хотя и было
предопределено Тобой, но происходило
так, как мне того хотелось. Но как
ничтожно все это было! Вообще это
заслуживает упоминания лишь потому,
что происходило в моей жизни, иначе это
попросту осталось бы незамеченным, и
еще потому, что оно владело моей
жизнью, в детстве - как предчувствие,
позже - как надежда, еще позже - зачастую
как отчаяние, и оно же - если угодно,
опять - таки в Твоем образе продиктовало мои немногие жалкие
решения.
Zum Beispiel die Berufswahl. Gewiß, Du
gabst mir hier völlige Freiheit in Deiner
großzügigen und in diesem Sinne sogar
geduldigen Art. Allerdings folgtest Du hiebei
auch der für Dich maßgebenden allgemeinen
Söhnebehandlung des jüdischen
Mittelstandes oder zumindest den
Werturteilen dieses Standes. Schließlich
wirkte hiebei auch eines Deiner
Mißverständnisse hinsichtlich meiner Person
mit. Du hältst mich nämlich seit jeher aus
Vaterstolz, aus Unkenntnis meines
eigentlichen Daseins, aus Rückschlüßen aus
meiner Schwächlichkeit für besonders
fleißig. Als Kind habe ich Deiner Meinung
nach immerfort gelernt und später immerfort
geschrieben. Das stimmt nun nicht im
entferntesten. Eher kann man mit viel
weniger Übertreibung sagen, daß ich wenig
gelernt und nichts erlernt habe; daß etwas in
den vielen Jahren bei einem mittleren
Gedächtnis, bei nicht allerschlechtester Auf
fassungskraft hängen geblieben ist, ist ja
nicht sehr merkwürdig, aber jedenfalls ist das
Например, выбор профессии. Конечно, Ты
великодушно и в данном случае даже
терпеливо предоставил мне здесь полную
свободу. Правда, Ты тут следовал
общепринятому среди еврейского
среднего сословия - авторитетному также
и для Тебя - принципу обращения с
сыновьями или по крайней мере взглядам
этого сословия. В конце концов, здесь
сказалось также и одно из Твоих
заблуждений относительно меня.
Отцовская гордость, незнание моей
истинной жизни, выводы, основанные на
моей болезненности, внушили Тебе
издавна, что я отличаюсь особенным
прилежанием. Ребенком я, по Твоему
мнению, все время учился и позже - все
время писал. Это абсолютно неверно.
Гораздо меньшим преувеличением было
бы сказать, что я мало учился и ничему не
научился; не так уж странно, что после
многих лет при средней памяти и не
наихудших способностях в голове что - то
осталось - как бы то ни было, количество
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Gesamtergebnis an Wissen und besonders an
Fundierung des Wissens äußerst kläglich im
Vergleich zu dem Aufwand an Zeit und Geld
inmitten eines äußerlich sorglosen, ruhigen
Lebens, besonders auch im Vergleich zu fast
allen Leuten, die ich kenne. Es ist kläglich,
aber für mich verständlich. Ich hatte, seitdem
ich denken kann, solche tiefste Sorgen der
geistigen Existenzbehauptung, daß mir alles
andere gleichgültig war. Jüdische
Gymnasiasten bei uns sind leicht
merkwürdig, man findet da das
Unwahrscheinlichste, aber meine kalte, kaum
verhüllte, unzerstörbare, kindlich hilflose, bis
ins Lächerliche gehende, tierisch
selbstzufriedene Gleichgültigkeit eines für
sich genug aber kalt phantastischen Kindes
habe ich sonst nirgends wieder gefunden,
allerdings war sie hier auch der einzige
Schutz gegen die Nerven zerstörung durch
Angst und Schuldbewußtsein. Mich
beschäftigte nur die Sorge um mich, diese
aber in verschiedenster Weise. Etwa als
Sorge um meine Gesundheit; es fing leicht
an, hier und dort ergab sich eine kleine
Befürchtung wegen der Verdauung, des
Haarausfalls, einer Rückratsverkrümmung
usw., das steigerte sich in unzählbaren
Abstufungen, schließlich endete es mit einer
wirklichen Krankheit. Was war das alles?
Nicht eigentlich körperliche Krankheit.
знаний и особенно прочность этих знаний
весьма ничтожны по сравнению с
количеством затраченных денег и времени
в условиях внешне беззаботной,
спокойной жизни, - особенно по
сравнению почти со всеми людьми,
которых я знаю. Это прискорбно, но мне
понятно. С тех пор как я помню себя, у
меня было столько глубочайших забот,
чтобы утвердить свое духовное "я", что
все остальное было мне безразлично.
Гимназисты - евреи у нас вообще со
странностями, даже самыми
невероятными, но я никогда не встречал
такого холодного, едва прикрытого,
несокрушимого, по - детски
беспомощного, доходящего до нелепости,
по - звериному самодовольного
безразличия, как у меня - совсем уж
странного ребенка, - правда, оно было
единственной защитой от разрушающих
нервную систему страха и сознания вины.
Меня занимали лишь заботы о себе,
заботы самого разнообразного свойства.
Скажем, беспокойство о собственном
здоровье; возникало оно легко, то и дело
рождались маленькие опасения в связи с
пищеварением, выпадением волос,
искривлением позвоночника и так далее,
они имели бесчисленные градации и в
конце концов завершались настоящим
заболеванием.
Aber da ich keines Dinges sicher war, von
jedem Augenblick eine neue Bestätigung
meines Daseins brauchte, nichts in meinem
eigentlichen, unzweifelhaften, alleinigen, nur
durch mich eindeutig bestimmten Besitz war,
in Wahrheit ein enterbter Sohn, wurde mir
natürlich auch das Nächste, der eigene
Körper unsicher; ich wuchs lang in die Höhe,
wußte damit aber nichts anzufangen, die Last
war zu schwer, der Rücken wurde krumm;
ich wagte mich kaum zu bewegen oder gar zu
turnen
Но так как я ни в чем не чувствовал
уверенности, каждую минуту нуждался в
новом подтверждении своего
существования, ничто по - настоящему,
бесспорно, не принадлежало мне, одному
только мне, чем распоряжаться мог бы
только я сам - поистине сын, лишенный
наследства, - то, разумеется, я стал
неуверен также и в том, что было мне
ближе всего, - в собственном теле; я
вытягивался в длину, но не знал, что с
этим поделать, тяжесть была слишком
большой, я стал сутулиться; я едва
решался двигаться, тем более заниматься
гимнастикой
das genügte um sie zu verlieren und damit
war der Weg zu aller Hypochondrie frei, bis
dann unter der übermenschlichen
Anstrengung des Heiraten-Wollens (darüber
spreche ich noch) das Blut aus der Lunge
kam, woran ja die Wohnung im SchönbornPalais - die ich aber nur deshalb brauchte,
и этого было достаточно, чтобы потерять
его, открыв тем самым дорогу всякого
рода ипохондрии, пока затем
сверхчеловеческое напряжение в связи с
намерением жениться (об этом еще будет
речь) не привело к легочному
кровотечению, в чем, наверное, немалую
Liebster Vater,
Дорогой отец,
weil ich sie für mein Schreiben zu brauchen
glaubte, so daß auch das auf dieses Blatt
gehört - genug Anteil gehabt haben kann.
Also das alles stammte nicht von übergroßer
Arbeit, wie Du es Dir immer vorstellst. Es
gab Jahre, in denen ich bei voller Gesundheit
mehr Zeit auf dem Kanapee verfaulenzt habe,
als Du in Deinem ganzen Leben, alle
Krankheiten eingerechnet. Wenn ich
höchstbeschäftigt von Dir fortlief, war es
meist, um mich in meinem Zimmer
hinzulegen. Meine Gesamtarbeitsleistung
sowohl im Bureau (wo allerdings Faulhei t
nicht sehr auffällt und überdies durch meine
Ängstlichkeit in Grenzen gehalten war) als
auch Zuhause ist winzig, hättest Du darüber
einen Überblick, würde es Dich entsetzen.
Wahrscheinlich bin ich in meiner Anlage gar
nicht faul, aber es gab für mich nichts zu tun.
Dort, wo ich lebte, war ich verworfen,
abgeurteilt, niedergekämpft und anderswohin
mich zu flüchten strengte ich mich zwar
äußerst an, aber das war keine Arbeit, denn
es handelte sich um Unmögliches, das für
meine Kräfte bis auf kleine Ausnahmen
unerreichbar war.
роль сыграла квартира в Ш?нборнском
дворце15, - она мне нужна была только
потому, что я думал, будто она нужна для
моего писания, стало быть, и это можно
включить в счет. Значит, все это следствие
не чрезмерной работы, как Ты всегда
представляешь себе. Бывали годы, когда я,
совершенно здоровый, провалялся на
диване больше времени, чем Ты за всю
жизнь, включая все болезни. Если я с
крайне занятым видом убегал от Тебя, то
чаще всего для того, чтобы прилечь в
своей комнате. Вся производительность
моего труда как в канцелярии (где лень,
правда, не очень бросается в глаза и,
кроме того, она сдерживалась моей
боязливостью), так и дома была
ничтожной; имей Ты об этом
представление, Ты пришел бы в ужас.
Вероятно, от природы я вовсе не
предрасположен к лени, но мне нечего
было делать. Там, где я жил, я был
отвергнут, осужден, уничтожен, и хотя
попытка бежать куда - нибудь мне стоила
огромного напряжения, но то была не
работа, ибо речь шла о невозможном,
недосягаемом - за малым исключением для моих сил.
In diesem Zustand bekam ich also die
Freiheit der Berufswahl. War ich aber
überhaupt noch fähig, eine solche Freiheit
eigentlich zu gebrauchen? Traute ich mir es
denn noch zu, einen wirklichen Beruf
erreichen zu können? Meine Selbstbewertung
war von Dir viel abhängiger, als von irgend
etwas sonst, etwa von einem Äußeren Erfolg.
Der war die Stärkung eines Augenblicks,
sonst nichts, aber auf der andern Seite zog
Dein Gewicht immer viel stärker hinunter.
Niemals würde ich durch die erste
Volksschulklasse kommen, dachte ich, aber
es gelang, ich bekam sogar eine Prämie; aber
die Aufnahmsprüfung ins Gymnasium würde
ich gewiß nicht bestehen, aber es gelang;
aber nun falle ich in der ersten
Gymnasialklasse bestimmt durch, nein, ich
fiel nicht durch und es gelang immer weiter
und weiter. Daraus ergab sich aber keine
Zuversicht, im Gegenteil, immer war ich
überzeugt - und in Deiner abweisenden
Miene hatte ich förmlich den B eweis dafürdaß, je mehr mir gelingt, desto schlimmer es
schließlich wird ausgehen müssen.
И вот в таком состоянии я получил
свободу выбора профессии. Но был ли я
вообще в силах воспользоваться такой
свободой? Мог ли я еще ожидать от себя,
что овладею настоящей профессией? Моя
самооценка больше зависела от Тебя, чем
от чего бы то ни было другого, например
от внешнего успеха. Последний мог
подбодрить меня на миг, не более. Ты же
всегда перетягивал чашу весов. Никогда,
казалось, мне не закончить первый класс
народной школы, однако это удалось, я
даже получил награду; но вступительные
экзамены в гимназию мне, конечно, не
выдержать, однако и это удалось; ну, уж
теперь я непременно провалюсь в первом
классе гимназии - однако нет, я не
провалился, и дальше все удавалось и
удавалось. Но это не порождало
уверенности, напротив, я всегда был
убежден - и недовольное выражение
Твоего лица служило мне прямым
подтверждением, - что чем больше мне
удается сейчас, тем хуже все кончится.
Oft sah ich im Geist die schreckliche
Часто я мысленно видел страшное
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Versammlung der Professoren (das
Gymnasium ist nur das einheitlichste
Beispiel, überall um mich war es aber
ähnlich) wie sie, wenn ich die Prima
überstanden hatte, also in der Sekunda, wenn
ich diese überstanden hatte, also in der Tertia
usw. zusammenkommen würden, um diesen
einzigartigen himmelschreienden Fall zu
untersuchen, wie es mir, dem Unfähigsten
und jedenfalls Unwissendsten gelungen war,
mich bis hinauf in diese Klasse zu
schleichen, die mich, da nun die allgemeine
Aufmerksamkeit auf mich gelenkt war,
natürlich sofort ausspeien würde, zum Jubel
aller von diesem Alpdruck befreiten
Gerechten. Mit solchen Vorstellungen zu
leben ist für ein Kind nicht leicht. Was
kümmerte mich unter diesen Umständen der
Unterricht? Wer war imstande aus mir einen
Funken von Anteilnahme herauszuschlagen?
Mich interessierte der Unterricht und nicht
nur der Unterricht sondern alles ringsherum
in diesem entscheidenden Alter etwa so, wie
einen Bankdefraudanten, der noch in Stellung
ist und vor der Entdeckung zittert, das kleine
laufende Bankgeschäft interessiert, das er
noch immer als Beamter zu erledigen hat. So
klein, so fern war alles neben der
Hauptsache. Es ging dann weiter bis zur
Matura durch die ich wirklich schon zum Teil
nur durch Schwindel kam, und dann stockte
es, jetzt war ich frei. Hatte ich schon trotz
dem Zwang des Gymnasiums mich nur auf
mich konzentriert, wie erst jetzt, da ich frei
war. Also eigentliche Freiheit der Berufswahl
gab es für mich nicht, ich wußte: alles wird
mir gegenüber der Hauptsache genau so
gleichgültig sein, wie alle Lehrgegenstände
im Gymnasium, es handelt sich also darum
einen Beruf zu finden, der mir, ohne meine
Eitelkeit allzusehr zu verletzen, diese
Gleichgültigkeit am ehesten erlaubt. Also
war Jus d as Selbstverständliche. Kleine
gegenteilige Versuche der Eitelkeit, der
Hoffnung, wie 4-tägiges Chemiestudium,
halbjähriges Deutschstudium verstärkten nur
jene Grundüberzeugung. Ich studierte also
Jus. Das bedeutete daß ich mich in den paar
Monaten vor den Prüfungen unter reichlicher
Mitnahme der Nerven geistig förmlich von
Holzmehl nährte, das mir überdies schon von
Tausenden Mäulern vorgekaut war. Aber in
gewißem Sinn schmeckte mir das gerade, wie
in gewißem Sinn früher das Gymnasium und
später der Beamtenberuf, denn das alles
собрание учителей (гимназия лишь
пример, но и все остальное, связанное со
мной, было подобно ему), видел, как они
собираются - во втором ли классе, если я
справлюсь с первым, в третьем ли, если я
справлюсь со вторым классом, и т. д., собираются, чтобы расследовать этот
единственный в своем роде, вопиющий к
небесам случай, каким образом мне,
самому неспособному и, во всяком случае,
самому невежественному ученику,
удалось пробраться в этот класс, откуда
меня теперь, когда ко мне привлечено
всеобщее внимание, конечно, сразу же
вышвырнут - к общему восторгу
праведников, стряхнувших с себя наконец
этот кошмар. Ребенку нелегко жить с
подобными представлениями. Какое дело
мне было при таких обстоятельствах до
уроков? Кто смог бы выбить из меня хоть
искру заинтересованности? Уроки - и не
только уроки, но и все вокруг в этом
решающем возрасте - интересовали меня
примерно так же, как еще находящегося
на службе и в страхе ожидающего
разоблачения растратчика в банке
интересуют мелкие текущие банковские
дела, которые он еще должен выполнить
как служащий. Столь мелким, столь
далеким казалось все рядом с главным.
Так все и шло до экзаменов на аттестат
зрелости, их я действительно выдержал
отчасти обманным путем, а потом все
кончилось, я был свободен. Если даже
раньше, несмотря на гнет гимназии, я был
сосредоточен только на себе, то теперь,
когда я освободился, и подавно. Итак,
настоящей свободы в выборе профессии
для меня не существовало, я знал: по
сравнению с главным мне все будет столь
же безразлично, как все предметы
гимназического курса, речь, стало быть,
идет о том, чтобы найти такую
профессию, которая с наибольшей
легкостью позволила бы мне, не слишком
ущемляя тщеславие, проявлять подобное
же безразличие. Значит, самое
подходящее - юриспруденция. Маленькие,
противодействующие этому решению
порывы тщеславия, бессмысленной
надежды, как, например, двухнедельное
изучение химии, полугодичное изучение
немецкого языка, лишь укрепляли
первоначальное убеждение. Итак, я
приступил к изучению юриспруденции.
Liebster Vater,
Дорогой отец,
entsprach vollkommen meiner Lage.
Jedenfalls zeigte ich hier erstaunliche
Voraussicht, schon als kleines Kind hatte ich
hinsichtlich der Studien und des Berufes
genug klare Vorahnungen. Von hier aus
erwartete ich keine Rettung, hier hatte ich
schon längst verzichtet.
Это означало, что в течение нескольких
предэкзаменационных месяцев, расходуя
изрядное количество нервной энергии, я
духовно питался буквально древесной
мукой, к тому же пережеванной до меня
уже тысячами ртов. Но в известном
смысле это мне и нравилось, как в
известном смысле прежде нравилась
гимназия, а потом профессия чиновника,
ибо все это полностью соответствовало
моему положению. Во всяком случае, я
проявил поразительное предвидение, уже
малым ребенком я достаточно отчетливо
предчувствовал, какими будут потом
учеба и профессия. От них я не ждал
спасения, в этом смысле я уж давно
махнул на все рукой.
Gar keine Voraussicht fast zeigte ich aber
hinsichtlich der Bedeutung und Möglichkeit
einer Ehe für mich; dieser bisher größte
Schrecken meines Lebens ist fast vollständig
unerwartet über mich gekommen. Das Kind
hatte sich so langsam entwickelt, diese Dinge
lagen ihm äußerlich gar zu abseits, hie und da
ergab sich die Notwendigkeit daran zu
denken; daß sich hier aber eine dauernde,
entscheidende und sogar die erbitterteste
Prüfung vorbereite, war nicht zu erkennen. In
Wirklichkeit aber wurden die
Heiratsversuche der großartigste und
hoffnungsreichste Versuch Dir zu entgehen,
entsprechend großartig war dann allerdings
auch das Mißlingen.
Я совсем не предвидел, возможен ли и что
будет означать для меня брак; этот самый
большой кошмар всей моей жизни
обрушился на меня почти совсем
неожиданно. Ребенок развивался так
медленно, казалось, подобные вещи никак
его не касались; порой он ощущал
потребность подумать о них, но то, что
тут ему предстоит долгое решающее и
даже жесточайшее испытание, он не
предполагал. На самом же деле попытки
жениться превратились в
грандиознейшую и самую
обнадеживающую попытку спастись,
соответственно грандиозными были и
неудачи.
Pause
Ich fürchte, weil mir in dieser Gegend alles
mißlingt, daß es mir auch nicht gelingen
wird, Dir diese Heiratsversuche verständlich
zu machen. Und doch hängt das Gelingen des
ganzen Briefes davon ab, denn in diesen
Versuchen war einerseits alles versammelt,
was ich an positiven Kräften zur Verfügung
hatte, andererseits sammelten sich hier auch
geradezu mit Wut alle negativen Kräfte, die
ich als Mitergebnis Deiner Erziehung
beschrieben habe, also die Schwäche, der
Mangel an Selbstvertrauen, das
Schuldbewußtsein und zogen förmlich einen
Kordon zwischen mir und der Heirat. Die
Erklärung wird mir auch deshalb schwer
werden, weil ich hier alles in so vielen Tagen
und Nächten durchdacht und durchgraben
habe, daß selbst mich jetzt der Anblick schon
verwirrt. Erleichtert wlrd mir die Erklärung
nur durch Dein meiner Meinung nach
Поскольку в этой области мне ничто не
удается, я боюсь, мне не удастся и
объяснить Тебе мои попытки жениться. А
ведь от этого зависит успех всего письма,
ибо, с одной стороны, в этих попытках
сосредоточилось все то положительное,
чем я располагаю, с другой - здесь с какой
- то яростью так же сосредоточилось все
то дурное, что я считаю побочным
следствием Твоего воспитания, - слабость,
отсутствие уверенности в своих силах,
чувство вины, - они буквально воздвигли
преграду между мною и женитьбой. Мне
трудно объяснить это еще и потому, что в
течение многих дней и ночей я снова и
снова все продумывал и взвешивал, так
что теперь я и сам сбит с толку. Но Твое
полное, как я думаю, непонимание дела
облегчит мне объяснение; хотя бы
немножко уменьшить это полное
Liebster Vater,
Дорогой отец,
vollständiges Mißverstehen der Sache; ein so
vollständiges Mißverst ehen ein wenig zu
verbessern, scheint nicht übermäßig schwer.
непонимание, может быть, не так уж
неимоверно трудно.
Pause
Zunächst stellst Du das Mißlingen der
Heiraten in die Reihe meiner sonstigen
Mißerfolge; dagegen hätte ich an sich nichts,
vorausgesetzt daß Du meine bisherige
Erklärung der Mißerfolge annimmst. Es steht
tatsächlich in dieser Reihe, nur die
Bedeutung der Sache unterschätzt Du und
unterschätzt sie derartig, daß wir, wenn wir
mit einander davon reden, eigentlich von
ganz verschiedenem sprechen. Ich wage zu
sagen, daß Dir in Deinem ganzen Leben
nichts geschehen ist, was für Dich eine
solche Bedeutung gehabt hätte, wie für mich
die Heiratsversuche. Damit meine ich nicht,
daß Du an sich nichts so Bedeutendes erlebt
hättest, im Gegenteil, Dein Leben war viel
reicher und sorgenvoller und gedrängter als
meines, aber eben deshalb ist Dir nichts
derartiges geschehen. Es ist so wie wenn
einer fünf niedrige Treppenstufen
hinaufzusteigen hat und ein zweiter nur eine
Treppenstufe, die aber so hoch ist wie jene
fünf zusammen; der Erste wird nicht nur die
fünf bewältigen, sondern noch hunderte und
Tausende weitere, er wird ein großes und
sehr anstrengendes Leben geführt haben, aber
keine der Stufen, die er erstiegen hat, wird
für ihn eine solche Bedeutung gehabt haben,
wie für den Zweiten jene eine, erste, hohe,
für alle seine Kräfte unmöglich zu
ersteigende Stufe, zu der er nicht hinauf und
über die er natürlich auch nicht
hinauskommt.
Прежде всего, мои неудачные попытки
жениться Ты ставишь в ряд остальных
моих неудач; я не стал бы возражать
против этого при условии, что Ты
принимаешь мое прежнее объяснение
неудач. Они действительно стоят в том же
ряду, но Ты недооцениваешь их значение,
и недооцениваешь настолько, что, говоря
об этом друг с другом, мы, собственно,
говорим о совершенно разном. Я
осмелюсь утверждать, что во всей Твоей
жизни не случалось ничего, что имело бы
для Тебя такое же значение, какое имели
для меня попытки жениться. Этим я не
хочу сказать, будто Ты не пережил ничего
значительного, напротив, Твоя жизнь
была куда богаче, полнее заботами и
трудностями, чем моя, но именно потому
с Тобой и не случалось ничего подобного.
Представь себе, что кому - то нужно
взойти на пять низких ступеней, а другому
всего на одну, но эта одна, по крайней
мере для него, так же высока, как все те
пять ступеней вместе; первый одолеет не
только эти пять, но и еще сотни и тысячи
других, он проживет большую и очень
напряженную жизнь, но ни одна из
ступеней, на которые он всходил, не будет
иметь для него такого значения, какое для
другого - та единственная, первая,
высокая, для него неодолимая ступень, на
которую ему не взобраться и через
которую ему, конечно, и не переступить.
Heiraten, eine Familie gründen, alle Kinder,
welche kommen wollen, hinnehmen, in
dieser unsicheren Welt erhalten und gar noch
ein wenig führen ist meiner Überzeugung
nach das Äußerste, das einem Menschen
überhaupt gelingen kann. Daß es scheinbar so
vielen leicht gelingt, ist kein Gegenbeweis,
denn erstens gelingt es tatsächlich nicht
vielen und zweitens "tun" es diese
Nichtvielen meistens nicht, sondern es
geschieht bloß mit ihnen; das ist zwar nicht
jenes Äußerste, aber doch noch sehr groß und
sehr ehrenvoll (besonders da sich "tun" und
"geschehen" nicht rein von einander scheiden
lassen). Und schließlich handelt es sich auch
gar nicht um dieses Äußerste, sondern nur
um irgendeine ferne, aber anständige
Жениться, создать семью, принять всех
рождающихся детей, сохранить их в этом
неустойчивом мире и даже повести вперед
- это, по моему убеждению, самое
большое благо, которое дано человеку. То,
что, казалось бы, многим это удается
легко, не может служить возражением,
ибо, во - первых, на самом деле удается не
многим, во - вторых - эти немногие
большей частью не "добиваются", а
просто это "случается" с ними; правда,
оно не то "самое большое" благо, но все
же нечто очень важное и очень почетное
(в особенности потому, что здесь нельзя
полностью отделить "добиваются" от
"случается"). И в конце концов речь идет
совсем не о "самом большом" благе, а
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Annäherung; es ist doch nicht notwendig
mitten in die Sonne hineinzufliegen, aber
doch bis zu einem reinen Plätzchen auf der
Erde hinzukriechen, wo manchmal die Sonne
hinscheint, und man sich ein wenig wärmen
kann.
лишь о некотором отдаленном, но
достаточно пристойном приближении к
нему; ведь не обязательно взлететь на
солнце, достаточно вскарабкаться на
чистое местечко на земле, куда временами
заглядывает солнце и где можно
немножко погреться.
Wie war ich nun auf dieses vorbereitet?
Möglichst schlecht. Das geht schon aus dem
bisherigen hervor. Soweit es aber dafür eine
direkte Vorbereitung des Einzelnen und eine
direkte Schaffung der allgemeinen
Grundbedingungen gibt, hast Du äußerlich
nicht viel eingegriffen. Es ist auch nicht
anders möglich, hier entscheiden die
allgemeinen geschlechtlichen Standes-,
Volks- und Zeitsitten. Immerhin hast Du
auch da eingegriffen, nicht viel, denn die
Voraussetzung solchen Eingreifens kann nur
starkes gegenseitiges Vertrauen sein und
daran fehlte es uns beiden schon längst zur
entscheidenden Zeit, und nicht sehr
glücklich, weil ja unsere Bedürtnisse ganz
verschieden waren; was mich packt, muß
Dich noch kaum berühren und umgekehrt,
was bei Dir Unschuld ist, kann bei mir
Schuld sein und umgekehrt, was bei Dir
folgenlos bleibt, kann mein Sargdeckel sein.
Как же я был подготовлен к этому? Хуже
некуда. Это ясно уже из предыдущего.
Если и существует возможность
непосредственно подготовить отдельную
личность и непосредственно создать
общие предпосылки, то внешне Ты в это
не очень много вмешивался. Иначе и быть
не могло, здесь все решают общепринятые
обычаи сословия, народа, времени. Тем не
менее Ты и тут вмешивался, не много,
правда, ибо условием такого
вмешательства может служить лишь
полное взаимное доверие, а оно у нас
отсутствовало уже задолго до решающего
момента, и вмешивался Ты не очень
удачно, ибо наши потребности были
совсем разными: то, что волнует меня,
Тебя едва трогает, и наоборот: то, что Ты
считаешь невиновностью, мне может
показаться виной, и наоборот: то, что для
Тебя не имеет последствий, меня может
уложить в гроб.
Ich erinnere mich, ich ging einmal abend mit
Dir und der Mutter spazieren, es war auf dem
Josefsplatz in der Nähe der heutigen
Länderbank und fing dumm großtuerisch,
überlegen, stolz, kühl (das war unwahr), kalt
(das war echt) und stotternd wie ich eben
meistens mit Dir sprach, von den
interessanten Sachen zu reden an, machte
Euch Vorwürfe, daß ich unbelehrt gelassen
worden bin, daß sich erst die Mitschüler
meiner hatten annehmen müssen, daß ich in
der Nähe großer Gefahren gewesen bin (hier
log ich meiner Art nach unverschämt, um
mich mutig zu zeigen, denn infolge meiner
Ängstlichkeit hatte ich bis auf die
gewöhnlichen Bettsünden der Stadtkinder
keine genauere Vorstellung von den "großen
Gefahren") deutete aber zum Schluß an, daß
ich jetzt schon glücklicher Weise alles wisse,
keinen Rat mehr brauche und alles in
Ordnung sei. Hauptsächlich hatte ich davon
jedenfalls zu reden angefangen, weil es mir
Lust machte, davon wenigstens zu reden,
dann auch aus Neugierde und schließlich
auch, um mich irgendwie für irgend etwas an
Я помню, как однажды вечером, гуляя
вместе с Тобой и матерью на Йозефплац,
поблизости от нынешнего земельного
банка, я начал глупо, хвастливо,
высокомерно, гордо, хладнокровно (это
было неискренно), холодно (это было
искренно) и запинаясь, как почти всегда
при разговоре с Тобой, говорить об
"интересных вещах", упрекая вас в том,
что вы меня не просветили, что об этом
пришлось позаботиться школьным
товарищам, что мне угрожали большие
опасности (тут я по своему обыкновению
бесстыдно лгал, дабы показаться храбрым,
ибо вследствие своей робости не имел
ясного представления о "больших
опасностях"), но в заключение дал понять,
что теперь я, к счастью, все знаю, не
нуждаюсь больше в совете и все уже в
порядке. Я начал тот разговор главным
образом потому, что мне доставляло
удовольствие хотя бы поговорить об этом,
потом и из любопытства и, в конце
концов, еще и для того, чтобы как - то за
что - то отомстить вам. Ты в соответствии
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Euch zu rächen. Du nahmst es entsprechend
Deinem Wesen sehr einfach, Du sagtest nur
etwa, Du könntest mir einen Rat geben, wie
ich ohne Gefahr diese Dinge werde betreiben
können. Vielleicht hatte ich gerade eine
solche Antwort hervorlocken wollen, sie
entsprach ja der Lüsternheit des mit Fleisch
und allen guten Dingen überfütterten,
körperlich untätigen, mit sich ewig
beschäftigten Kindes, aber doch war meine
äußerliche Scham dadurch so verletzt oder
ich glaubte, sie müsse so verletzt sein, daß
ich gegen meinen Willen nicht mehr mit Dir
darüber sprechen konnte und hochmütig
frech das Gespräch abbrach.
со своей натурой отнесся к этому очень
просто, сказал лишь, что можешь
посоветовать, как, не подвергаясь
опасности, заниматься этими делами.
Возможно, я хотел вытянуть из Тебя
именно такой ответ, именно его и
жаждала похоть ребенка,
перекормленного мясом и всякими
вкусными вещами, физически
бездеятельного, вечно занятого самим
собой, но моя внешняя стыдливость была
настолько задета - или я считал, что она
должна быть задета, - что вопреки
собственной воле я не мог больше
говорить с Тобой об этом и с дерзким
высокомерием оборвал разговор.
Es ist nicht leicht Deine damalige Antwort zu
beurteilen, einerseits hat sie doch etwas
niederwerfend offenes, gewißermaßen
urzeitliches, andererseits ist sie allerdings,
was die Lehre selbst betrifft, sehr neuzeitlich
bedenkenlos. Ich weis nicht, wie alt ich
damals war, viel älter als 6 Jahre gewiß nicht.
Für einen solchen Jungen war es aber doch
eine sehr merkwürdige Antwort und der
Abstand zwischen uns beiden zeigt sich auch
darin, daß das eigentlich die erste direkte,
Leben-umfassende Lehre war, die ich von
Dir bekam. Ihr eigentlicher Sinn aber, der
sich schon damals in mich einsenkte, mir
aber erst viel später halb zu Bewußtsein kam,
war folgender: Das, wozu Du mir rietest, war
doch das Deiner Meinung und gar erst meiner
damaligen Meinung nach schmutzigste, was
es gab. Daß Du dafür sorgen wolltest, daß ich
körperlich von dem Schmutz nichts nach
hause bringe, war nebensächlich, dadurch
schütztest Du ja nur Dich, Dein Haus. Die
Hauptsache war vielmehr daß Du außerhalb
Deines Rates bliebst, ein Ehemann, ein reiner
Mann, erhaben über diese Dinge; das
verschärfte sich damals für mich
wahrscheinlich noch dadurch, daß mir auch
die Ehe schamlos vorkam und es mir daher
unmöglich war, das, was ich allgemeines
über die Ehe gehört hatte, auf meine Eltern
anzuwenden. Dadurch wurdest Du noch
reiner, kamst noch höher. Der Gedanke, daß
Du etwa vor der Ehe auch Dir einen
ähnlichen Rat hättest geben können, war mir
völlig undenkbar. So war also fast kein
Restchen irdischen Schmutzes an Dir. Und
eben Du stießest mich, so als wäre ich dazu
bestimmt, mit paar offenen Worten in diesen
Schmutz hinunter. Bestand die Welt also nur
Твой тогдашний ответ оценить нелегко: с
одной стороны, в нем есть что - то
убийственно откровенное, в какой - то
степени первозданное, с другой же
стороны - в том, что касается самой сути
урока, - он очень по - современному
беззаботен. Не помню, сколько лет мне
было тогда, во всяком случае не многим
более шестнадцати. Для такого юноши это
был очень странный ответ, и дистанция
между нами проявилась и в том, что, в
сущности, это был первый прямой
жизненный урок, полученный мною от
Тебя. Однако истинный смысл его,
который тогда еще не полностью был для
меня понятен и по - настоящему дошел до
сознания лишь много позже, заключался в
следующем: то, что Ты посоветовал мне,
было ведь, по Твоему и тем более по
моему тогдашнему мнению, самым
грязным, что только могло быть. Твоя
забота о том, чтобы я не принес домой
физической грязи, была чем - то
второстепенным. Ты охранял лишь себя,
свой дом. Главное же - Ты сам оставался
вне своего совета, супругом, чистым
человеком, стоящим выше таких вещей;
тогда все это, вероятно, еще больше
усилилось для меня тем, что и брак
казался мне бесстыдством, и потому я не
мог перенести на родителей то, что
вообще слышал о браке. Тем самым Ты
становился еще чище, еще возвышеннее.
Мысль, что до женитьбы Ты мог
прислушаться к подобному совету,
казалась мне совершенно недопустимой.
Таким образом, на Тебе не было почти ни
малейшего следа земной грязи. И именно
Ты несколькими откровенными словами
Liebster Vater,
Дорогой отец,
aus mir und Dir, eine Vorstellung, die mir
sehr nahe lag, darum endete also mit Dir die
Reinheit der Welt und mit mir begann kraft
Deines Rates der Schmutz. An sich war es ja
unverständlich, daß Du mich so verurteiltest,
nur alte Schuld und tiefste Verachtung
Deinerseits konnte mir das erklären. Und
damit war ich also wieder in meinem
innersten Wesen angefaßt und zwar sehr hart.
столкнул меня в грязь, словно таков мой
удел. Если бы мир состоял только из Тебя
и меня - а такое представление мне было
очень близко, - тогда чистота мира
закончилась бы на Тебе, а с меня, по
Твоему совету, началась бы грязь. Само
по себе непонятно, почему Ты обрек меня
на такое, лишь давняя вина и глубочайшее
презрение с Твоей стороны могли служить
объяснением. Тем самым я опять был
задет до глубины своего существа, и задет
очень жестоко.
Hier wird vielleicht auch unser beider
Schuldlosigkeit am deutlichsten. A. gibt dem
B. einen offenen, seiner Lebensauflassung
entsprechenden, nicht sehr schönen, aber
doch auch heute in der Stadt durchaus
üblichen, Gesundheitsschädigungen vielleicht
verhindernden Rat. Dieser Rat ist für B.
moralisch nicht sehr stärkend, aber warum
sollte er sich aus dem Schaden nicht im
Laufe der Jahre herausarbeiten können,
übrigens muß er ja dem Rat gar nicht folgen
und jedenfalls liegt in dem Rat allein kein
Anlaß dafür, daß über B. etwa seine ganze
Zukunftswelt zusammenbricht. Und doch
geschieht etwas in dieser Art, aber eben nur
deshalb weil A. Du bist und B. ich bin.
Здесь, возможно, отчетливее всего
проявилась и наша взаимная
невиновность. А дает Б откровенный,
соответствующий его взглядам, не очень
красивый, но в городе теперь вполне
принятый, может быть,
предотвращающий заболевания совет.
Совет этот в моральном смысле для Б не
очень благотворен, но с течением времени
он ведь сумеет избавиться от
причиненного вреда, к тому же он не
обязан воспользоваться советом, да и в
самом совете нет ничего такого, из - за
чего все его будущее рухнуло бы. И все таки нечто подобное происходит, но
происходит именно потому, что А - это
Ты, а Б - это я.
Diese beiderseitige Schuldlosigkeit kann ich
auch deshalb besonders gut überblicken, weil
sich Ein ähnlicher Zusammenstoß zwischen
uns unter ganz anderen Verhältnissen etwa
20 Jahre später wieder ereignet hat, als
Tatsache grauenhaft, an und für sich
allerdings viel unschädlicher, denn wo war da
etwas an mir 36-jährigem, dem noch
geschadet werden konnte. Ich meine damit
eine kleine Aussprache an einem der paar
aufgeregten Tage nach Mitteilung meiner
letzten Heiratsabsicht. Du sagtest zu mir
etwa: "Sie hat wahrscheinlich irgendeine
ausgesuchte Bluse angezogen, wie das die
Prager Jüdinnen verstehen, und daraufhin
hast Du Dich natürlich entschlossen sie zu
heiraten. Und zwar möglichst rasch, in einer
Woche, morgen, heute. Ich begreife Dich
nicht, Du bist doch ein erwachsener Mensch,
bist in der Stadt, und weißt Dir keinen andern
Rat, als gleich eine Beliebige zu heiraten.
Gibt es da keine anderen Möglichkeiten?
Wenn Du Di ch davor fürchtest, werde ich
selbst mit Dir hingehen." Du sprachst
ausführlicher und deutlicher, aber ich kann
Это обоюдная невиновность мне особенно
ясна еще и потому, что подобное
столкновение снова произошло между
нами при совершенно других
обстоятельствах лет двадцать спустя, столкновение ужасное, но само по себе
более безвредное, ибо что уж мне,
тридцатишестилетнему, могло еще
причинить вред. Я имею в виду
небольшое объяснение, произошедшее
между нами в один из беспокойных дней
после заявления о моем последнем
намерении жениться. Ты сказал мне
примерно так: "Она, наверное, надела
какую - нибудь модную кофточку, как это
умеют пражские еврейки, и ты, конечно,
сразу же решил на ней жениться. И
жениться как можно скорее, через неделю,
завтра, сегодня. Я тебя не понимаю, ты же
взрослый человек, ты живешь в городе и
не знаешь другого выхода, кроме как
немедленно жениться на первой
встречной. Разве нет других
возможностей? Если ты боишься, я сам
пойду туда с тобою". Ты говорил
Liebster Vater,
Дорогой отец,
mich an die Einzelheiten nicht mehr erinnern,
vielleicht wurde mir auch ein wenig
nebelhaft vor den Augen, fast interessierte
mich mehr die Mutter, wie sie, zwar
vollständig mit Dir einverstanden, immerhin
etwas vom Tisch nahm und damit aus dem
Zimmer ging.
обстоятельнее и яснее, но подробностей я
не помню, кажется, у меня поплыл туман
перед глазами, меня даже больше
занимало то, как повела себя мать,
которая, хотя и полностью была согласна
с Тобой, взяла все же что - то со стола и
вышла из комнаты.
Tiefer gedemütigt hast Du mich mit Worten
wohl kaum und deutlicher mir Deine
Verachtung nie gezeigt. Als Du vor 20 Jahren
ähnlich zu mir gesprochen hast, hätte man
darin mit Deinen Augen sogar etwas Respekt
für den frühreifen Stadtjungen sehen können,
der Deiner Meinung nach schon so ohne
Umwege ins Leben eingeführt werden
konnte. Heute könnte diese Rücksicht die
Verachtung nur noch steigern, denn der
Junge, der damals einen Anlauf nahm, ist in
ihm stecken geblieben und scheint Dir heute
um keine Erfahrung reicher sondern nur um
20 Jahre jämmerlicher. Meine Entscheidung
für ein Mädchen bedeutete Dir gar nichts. Du
hattest meine Entscheidungskraft (unbewußt)
immer niedergehalten und glaubtest jetzt
(unbewußt) zu wissen, was sie wert war. Von
meinen Rettungsversuchen in andern
Richtungen wußtest Du nichts, daher
konntest Du auch von den Gedankengängen,
die mich zu diesem Heiratsversuch geführt
hatten , nichts wissen, mußtest sie zu erraten
suchen und rietst entsprechend dem
Gesamturteil, das Du über mich hattest, auf
das Abscheulichste, Plumpste, Lächerlichste.
Und zögertest keinen Augenblick, mir das
auf ebensolche Weise zu sagen. Die Schande,
die Du damit mir antatest, war Dir nichts im
Vergleich zu der Schande, die ich Deiner
Meinung nach Deinem Namen durch die
Heirat machen würde.
Вряд ли Ты когда-нибудь глубже унижал
меня словами, и никогда столь отчетливо
Ты не показывал мне своего презрения.
Когда Ты двадцать лет тому назад говорил
со мною подобным образом, в этом можно
было, став на Твою точку зрения,
усмотреть даже некоторое уважение к
рано созревшему городскому юнцу,
которого, по Твоему мнению, уже можно
без всяких околичностей прямо ввести в
жизнь. Сегодня подобное отношение
лишь увеличивает презрение, ибо юноша,
который тогда брал разбег, на том и
застрял, и он кажется Тебе теперь не более
обогащенным опытом, а лишь на двадцать
лет более жалким. Мое решение,
связанное с определенной девушкой, для
Тебя ничего не значит. Мою
решительность Ты всегда
(бессознательно) низко ставил и теперь
(бессознательно) считаешь, будто знаешь,
чего она стоит. Ты ничего не знал о
попытках спастись, которые я
предпринимал в других направлениях,
поэтому не можешь ничего знать о ходе
мыслей, приведшем меня к этой попытке
жениться, Тебе приходится разгадывать
его, и Ты разгадываешь - соответственно
своему общему мнению обо мне - на
самый отвратительный, самый грубый,
самый нелепый лад. И без малейших
колебаний таким же манером
высказываешь мне это. Позор, который
Ты тем самым навлекаешь на меня, для
Тебя ничто в сравнении с позором,
который я, по Твоему мнению, навлеку на
Твое имя своей женитьбой.
Nun kannst Du ja hinsichtlich meiner
Heiratsversuche manches mir antworten und
hast es auch getan: Du könnest nicht viel
Respekt vor meiner Entscheidung haben,
wenn ich die Verlobung mit F. zweimal
aufgelöst und zweimal wieder aufgenommen
habe, wenn ich Dich und die Mutter nutzlos
zu der Verlobung nach Berlin geschleppt
habe usw. Das alles ist wahr, aber wie kam es
dazu?
По поводу моих намерений жениться Тебе
есть что возразить мне, что Ты и сделал:
Ты - де не можешь питать теперь большое
уважение к моему решению, поскольку я
дважды расторгал помолвку с Ф. и
дважды снова заключал ее, понапрасну
тащил Тебя и мать в Берлин на помолвку
и тому подобное. Все это правда. Но как
дошло до этого?
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Der Grundgedanke beider Heiratsversuche
war ganz korrekt: einen Hausstand gründen,
selbständig werden. Ein Gedanke, der Dir ja
sympathisch ist, nur daß es dann in
Wirklichkeit so ausfällt, wie das Kinderspiel,
wo einer die Hand des andern hält und sogar
preßt und dabei ruft: "Also geh doch, geh
doch, warum gehst Du nicht?" Was sich
allerdings in unserem Fall dadurch
kompliziert, daß Du das "geh doch!" seit
jeher ehrlich gemeint hast, da Du ebenso seit
jeher, ohne es zu wissen, nur kraft Deines
Wesens mich gehalten oder richtiger
niedergehalten hast.
Основной замысел обеих попыток
жениться был совершенно правильным:
создать домашний очаг, стать
самостоятельным. Замысел, симпатичный
и Тебе, но в действительности он
уподобился детской игре, когда один
держит руку другого и даже крепко
сжимает ее, а сам кричит: "Уходи, да
уходи же, почему не уходишь?" В нашем
случае это усложнялось тем, что Ты с
давних пор честно говорил свое "уходи
же", что с тех же давних пор, сам того не
ведая, Ты удерживал, вернее, подавлял
меня уже самой своей натурой.
Beide Mädchen waren zwar durch den Zufall,
aber außerordentlich gut gewählt. Wieder ein
Zeichen Deines vollständigen
Mißverstehehens, daß Du glauben kannst, ich
der Ängstliche, Zögernde, Verdächtigende
entschließe mich mit einem Ruck für eine
Heirat, etwa aus Entzücken über eine Bluse.
Beide Ehen wären vielmehr Vernunftehen
geworden, soweit damit gesagt ist, daß Tag
und Nacht, das erste Mal Jahre, das zweite
Mal Monate alle meine Denkkraft an den
Plan gewendet worden ist.
Обе девушки были выбраны - правда,
случайно - исключительно удачно. Еще
одно свидетельство Твоего полного
непонимания: как можешь Ты думать, что
я - робкий, нерешительный, мнительный мигом решусь на женитьбу, очарованный,
скажем, кофточкой. Каждый из браков
был бы, скорее, браком по расчету, если
понимать под этим, что все мои мысли
днем и ночью - в первый раз несколько
лет, во второй несколько месяцев - были
заняты этими планами.
Keines der Mädchen hat mich enttäuscht, nur
ich sie beide. Mein Urteil über sie ist heute
genau das gleiche, wie damals, als ich sie
heiraten wollte.
Ни одна из девушек не разочаровала меня
- разочаровал обеих только я. Сейчас я
отношусь к ним так же, как и тогда, когда
хотел жениться на них.
Von Einzelheiten will ich hier nicht reden.
Warum also habe ich nicht geheiratet? Es gab
einzelne Hindernisse wie überall, aber im
Nehmen solcher Hindernisse besteht ja das
Leben. Das wesentliche vom einzelnen Fall
leider unabhängige Hindernis war aber, daß
ich offenbar geistig unfähig bin zu heiraten.
Das äußert sich darin, daß ich von dem
Augenblick an, wo ich mich entschließe zu
heiraten nicht mehr schlafen kann, der Kopf
glüht bei Tag und Nacht, es ist kein Leben
mehr, ich schwanke verzweifelt herum. Es
sind das nicht eigentlich Sorgen, die das
verursachen, zwar laufen auch entsprechend
meiner Schwerblütigkeit und Pedanterie
unzählige Sorgen mit, aber sie sind nicht das
entscheidende, sie vollenden zwar wie
Würmer die Arbeit am Leichnam, aber
entscheidend getroffen bin ich von anderem.
Es ist der allgemeine Druck der Angst, der
Schwäche, der Selbstmißachtung.
Говорить о подробностях я сейчас не
хочу. Так почему же я все - таки не
женился? Конечно, я встретился с
некоторыми препятствиями, как и во всем,
но ведь жизнь и состоит из преодоления
таких препятствий. Однако главное
препятствие, к сожалению не зависящее
от частного случая, заключается в моей
очевидной духовной неспособности к
женитьбе. Это выражается в том, что с
момента, когда я решаю жениться, я
перестаю спать, голова пылает днем и
ночью, жизнь становится невыносимой, я
мечусь в отчаянии из стороны в сторону.
Вызвано это, в сущности, не заботами,
хотя мои нерешительность и педантизм
соответственно порождают бесчисленные
заботы, но не в них главное, они лишь, как
черви на трупе, довершают дело, - убивает
меня другое. А именно: гнет постоянного
страха, слабости, презрения к самому
себе.
Ich will es näher zu erklären versuchen: Hier
Хочу попробовать объяснить подробнее:
Liebster Vater,
Дорогой отец,
beim Heiratsversuch trifft in meinen
Beziehungen zu Dir zweierlei scheinbar
Entgegengesetztes so stark wie nirgends
sonst zusammen. Die Heirat ist gewiß die
Bürgschaft für die schärfste Selbstbefreiung
und Unabhängigkeit. Ich hätte eine Familie,
das Höchste, was man meiner Meinung nach
erreichen kann, also auch das Höchste, was
Du erreicht hast, ich wäre Dir ebenbürtig, alle
alte und ewig neue Schande und Tyrannei
wäre bloß noch Geschichte. Das wäre
allerdings märchenhaft, aber darin liegt eben
schon das Fragwürdige. Es ist zu viel, so viel
kann nicht erreicht werden. Es ist so, wie
wenn einer gefangen wäre und er hätte nicht
nur die Absicht zu fliehen, was vielleicht
erreichbar wäre, sondern auch noch und zwar
gleichzeitig die Absicht, das Gefängnis in ein
Lustschloß für sich umzubauen. Wenn er
aber flieht, kann er nicht u mbauen und wenn
er umbaut kann er nicht fliehen.
когда я предпринимаю попытку жениться,
две противоположности в моем
отношении к Тебе проявляются столь
сильно, как никогда прежде. Женитьба,
несомненно, залог решительного
самоосвобождения и независимости. У
меня появилась бы семья, то есть, по
моему представлению, самое большее,
чего только можно достигнуть, значит, и
самое большее из того, чего достиг Ты, я
стал бы Тебе равен, весь мой прежний и
вечно новый позор, вся Твоя тирания
просто бы ушли в прошлое. Это было бы
сказочно, но потому - то и сомнительно.
Слишком уж это много - так много
достигнуть нельзя. Вообразим, что
человек попал в тюрьму и решил бежать,
что само по себе, вероятно, осуществимо,
но он намеревается одновременно
перестроить тюрьму в увеселительный
замок. Однако, сбежав, он не сможет
перестраивать, а перестраивая, не сможет
бежать.
Wenn ich in dem besonderen
Unglücksverhältnis, in welchem ich zu Dir
stehe, selbständig werden will, muß ich etwas
tun, was möglichst gar keine Beziehung zu
Dir hat; das Heiraten ist zwar das Größte und
gibt die ehrenvollste Selbständigkeit, aber es
ist auch gleichzeitig in engster Beziehung zu
Dir. Hier hinauskommen zu wollen, hat
deshalb etwas von Wahnsinn und jeder
Versuch wird fast damit gestraft.
Если при существующих между нами
злосчастных отношениях я хочу стать
самостоятельным, то должен сделать что то, по возможности не имеющее никакой
связи с Тобою; женитьба, хотя и есть
самое важное в этом смысле и дает
почетнейшую самостоятельность, вместе с
тем неразрывно связана с Тобой. Поэтому
желание найти здесь выход смахивает на
безумие, и всякая попытка почти
безумием же и наказывается.
Gerade diese enge Beziehung lockt mich ja
teilweise auch zum Heiraten. Ich denke mir
diese Ebenbürtigkeit, die dann zwischen uns
entstehen würde und die Du verstehen
könntest wie keine andere, eben deshalb so
schön, weil ich dann ein freier, dankbarer,
schuldloser, aufrechter Sohn sein Du ein
unbedrückter, untyrannischer, mitfühlender,
zufriedener Vater sein könntest. Aber zu dem
Zweck müsset eben alles Geschehene
ungeschehen gemacht, d. h. wir selbst
ausgestrichen werden.
Но отчасти именно этой тесной связью и
привлекает меня женитьба. Равенство,
которое после того установилось бы
между нами и которое пришлось бы Тебе
по душе как никакое иное, мне
представляется именно потому столь
прекрасным, что я смог бы тогда стать
свободным, благодарным, избавленным от
чувства вины прямодушным сыном, а Ты ничем не омрачаемым, недеспотичным,
полным сочувствия, довольным отцом. Но
чтобы достигнуть этой цели, надо сделать
все случившееся неслучившимся, то есть
вычеркнуть нас обоих.
So wie wir aber sind, ist mir das Heiraten
dadurch verschlossen, daß es gerade Dein
eigenstes Gebiet ist. Manchmal stelle ich mir
die Erdkarte ausgespannt und Dich quer über
sie hin ausgestreckt vor. Und es ist mir dann,
als kämen für mein Leben nur die Gegenden
Но раз мы такие, какие есть, женитьба не
для меня как раз потому, что эта область
целиком принадлежит Тебе. Иногда я
представляю себе разостланную карту
мира и Тебя, распростертого поперек нее.
И тогда мне кажется, будто для меня речь
Liebster Vater,
Дорогой отец,
in Betracht, die Du entweder nicht bedeckst
oder die nicht in Deiner Reichweite liegen.
Und das sind entsprechend der Vorstellung,
die ich von Deiner Größe habe, nicht viele
und nicht sehr trostreiche Gegenden und
besonders die Ehe ist nicht darunter.
может идти только о тех областях,
которые либо не лежат под Тобой, либо
находятся за пределами Твоей
досягаемости. А их - в соответствии с
моим представлением о Твоем размере совсем немного, и области эти не очень
отрадные, и брак отнюдь не принадлежит
к их числу.
Schon dieser Vergleich beweist, daß ich
keineswegs sagen will, Du hättest mich durch
Dein Beispiel aus der Ehe, so etwa wie aus
dem Geschäft verjagt. Im Gegenteil, trotz
aller fernen Ähnlichkeit. Ich hatte in Euerer
Ehe eine in vielem mustergültige Ehe vor
mir, mustergültig in Treue, gegenseitiger
Hilfe, Kinderzahl und selbst als dann die
Kinder groß wurden und immer mehr den
Frieden störten, blieb die Ehe als solche
davon unberührt. Gerade an diesem Beispiel
bildete sich vielleicht auch mein hoher
Begriff von der Ehe; daß das Verlangen nach
der Ehe ohnmächtig war, hatte eben andere
Gründe. Sie lagen in Deinem Verhältnis zu
den Kindern, von dem ja der ganze Brief
handelt.
Уже само это сравнение показывает, что я
вовсе не хочу сказать, будто Ты своим
примером как бы изгнал меня из области
брака, словно из магазина. Напротив,
несмотря на все отдаленное сходство, ваш
брак в моих глазах - брак во многом
образцовый, образцовый тем, как вы
верны и помогаете друг другу, и тем,
сколько у вас детей, и даже тогда, когда
дети выросли и все больше нарушали мир
в семье, ваш союз по - прежнему
нерушим. Именно на этом примере,
возможно, и сложилось мое - высокое
представление о браке; то, что мое
стремление к браку ни к чему не привело,
объясняется другими причинами. Они
заключаются в Твоем отношении к детям,
которому посвящено все письмо.
Es gibt eine Meinung, nach der die Angst vor
der Ehe manchmal davon herrührt, daß man
fürchtet, die Kinder würden einem später das
heimzahlen, was man selbst an den eigenen
Eltern gesündigt hat. Das hat, glaube ich, in
meinem Fall keine sehr große Bedeutung,
denn mein Schuldbewußtsein stammt ja
eigentlich von Dir und ist auch zu sehr von
seiner Einzigartigkeit durchdrungen, ja dieses
Gefühl der Einzigartigkeit gehört zu seinem
quälenden Wesen, eine Wiederholung ist
unausdenkbar. Immerhin muß ich sagen, daß
mir ein solcher stummer, dumpfer, trockener,
verfallener Sohn unerträglich wäre, ich
würde wohl, wenn keine andere Möglichkeit
wäre, vor ihm fliehen, auswandern, wie Du
es erst wegen meiner Heirat machen wolltest.
Also mitbeeinflußt mag ich bei meiner
Heiratsunfähigkeit auch davon sein.
Существует мнение, будто страх перед
браком иной раз проистекает от боязни,
как бы дети потом не отплатили нам за то,
в чем мы сами согрешили перед
собственными родителями. Я думаю, в
моем случае это не имеет уж очень
большого значения, ибо мое чувство
вины, собственно говоря, порождено
Тобой и к тому же слишком проникнуто
сознанием некой исключительности,
более того, это сознание
исключительности - неотъемлемая часть
его мучительной сущности, повторение
немыслимо. И все же я должен сказать,
что для меня был бы невыносим такой
безмолвный, глухой, черствый,
слабосильный сын, я, пожалуй, бежал бы
от него, не будь иного выхода, уехал бы,
как Ты хотел это сделать лишь в связи с
моей женитьбой. И это тоже, возможно,
повлияло на мою неспособность создать
семью.
Viel wichtiger aber ist dabei die Angst um
mich. Das ist so zu verstehen: Ich habe schon
angedeutet, daß ich im Schreiben und in dem,
was damit zusammenhängt, kleine
Selbstständigkeitsversuche, Fluchtversuche
mit allerkleinstem Erfolg gemacht habe, sie
Но гораздо важнее при этом страх за себя
самого. Это следует понимать так: я уже
упоминал, что сочинительство и все с ним
связанное - суть мои маленькие попытки
стать самостоятельным, попытки бегства;
они предпринимались с ничтожнейшим
Liebster Vater,
Дорогой отец,
werden kaum weiterführen, vieles bestätigt
mir das. Trotzdem ist es meine Pflicht oder
vielmehr es besteht mein Leben darin, über
ihnen zu wachen, keine Gefahr, die ich
abwehren kann, ja keine Möglichkeit einer
solchen Gefahr an sie herankommen zu
lassen. Die Ehe ist die Möglichkeit einer
solchen Gefahr, allerdings auch die
Möglichkeit der größten Förderung, mir aber
genügt, daß es die Möglichkeit einer Gefahr
ist. Was würde ich dann anfangen, wenn es
doch eine Gefahr wäre! Wie könnte ich in der
Ehe weiterleben in dem vielleicht
unbeweisbaren, aber jedenfalls
unwiderleglichen Gefühl dieser Gefahr!
Demgegenüber kann ich zwar schwanken,
aber der schließlich Ausgang ist gewiß, ich
muß verzichten. Der Vergleich vom Sperling
in der Hand und der Taube auf dem Dach
paßt hier nur sehr entfernt. In der Hand habe
ich nichts, auf dem Dach ist alles und doch
muß ich - so entscheiden es die
Kampfverhältnisse und die Lebensnot - das
Nichts wählen. Ähnlich habe ich ja auch bei
der Berufswahl wählen müssen.
успехом и вряд ли приведут к большему,
многое это подтверждает. Тем не менее
мой долг или, вернее, весь смысл моей
жизни состоит в том, чтобы охранять их,
сделать все, что только в моих силах,
чтобы предотвратить всякую
угрожающую им опасность, даже
возможность такой опасности. Брак таит в
себе возможность такой опасности,
правда, он же может стать и величайшим
вдохновителем, но для меня достаточно
того, что он таит такую опасность. Что я
стану делать, если он действительно
окажется опасностью! Как я смогу жить в
браке с ощущением этой опасности,
ощущением, может быть, и
необъяснимым, но тем не менее
неопровержимым! Перед такой
перспективой я, правда, могу колебаться,
но конечный исход предопределен, я
должен отказаться. Поговорка о журавле в
небе и синице в руках очень мало
подходит здесь. В руках у меня пусто, в
небе же вс?, и тем не менее я должен
выбрать эту пустоту - так решают условия
борьбы и бремя жизни. Подобным
образом я вынужден был выбирать и
профессию.
Das wichtigste Ehehindernis aber ist die
schon unausrottbare Überzeugung, daß zur
Familienerhaltung und gar zu ihrer Führung
alles das notwendig gehört, was ich an Dir
erkannt habe und zwar alles zusammen,
Gutes und Schlechtes, so wie es organisch in
Dir vereinigt ist, also Stärke und Verhöhnung
des andern, Gesundheit und eine gewiße
Maßlosigkeit, Redebegabung und
Unzugänglichkeit, Selbstvertrauen und
Unzufriedenheit mit jedem andern,
Weltüberlegenheit und Tyrannei,
Menschenkenntnis und Mißtrauen gegenüber
den meisten, dann auch Vorzüge ohne jeden
Nachteil wie Fleiß, Ausdauer,
Geistesgegenwart, Unerschrockenheit. Von
alledem hatte ich vergleichsweise fast nichts
oder nur sehr wenig und damit wollte ich zu
heiraten wagen, während ich doch sah, daß
selbst Du in der Ehe schwer zu kämpfen
hattest und gegenüber den Kindern sogar
versagtest? Diese Frage stellte ich mir
natürlich nicht ausdrüc klich und
beantwortete sie nicht ausdrücklich, sonst
hätte sich ja das gewöhnliche Denken der
Sache bemächtigt und mir andere Männer
gezeigt, welche anders sind als Du (um in der
Но самое главное препятствие к женитьбе
состоит в неистребимом убеждении, что
для сохранения семьи, а тем более для
руководства ею необходимо все, чему я
научился у Тебя, а именно все вместе,
хорошее и плохое, органически
соединенное в Тебе, то есть сила и
презрение к другим, здоровье и известная
неумеренность, дар речи и
заторможенность, уверенность в себе и
недовольство всеми остальными, чувство
превосходства и деспотизм, знание людей
и недоверие к большинству из них, затем
достоинства без всяких недостатков, как,
например, усердие, терпение, присутствие
духа, бесстрашие. По сравнению с Тобой
я почти лишен всего этого или обладаю
им лишь в малой степени. Хотел ли я тем
не менее отважиться на брак? Я ведь
видел, что даже Тебе в браке приходится
вести тяжкую борьбу, а в отношении
детей - даже терпеть поражения. Этот
вопрос я, разумеется, не задаю себе четко
и не отвечаю на него четко, иначе
потянулись бы обычные мысли и
напомнили бы мне о других мужчинах,
иного, нежели Ты, склада (незачем далеко
Liebster Vater,
Дорогой отец,
Nähe einen von Dir sehr verschiedenen zu
nennen: Onkel Richard) und doch geheiratet
haben und darunter wenigstens nicht
zusammengebrochen sind, was schon sehr
viel ist und mir reichlich genügt hätte.
ходить - укажу на очень отличающегося
от Тебя дядю Рихарда) и тем не менее
женившихся и, во всяком случае, не
погибших, что само по себе уже немало, а
для меня было бы совершенно
достаточным.
Aber diese Frage stellte ich eben nicht,
sondern erlebte sie von Kindheit an. Ich
prüfte mich ja nicht erst gegenüber der Ehe
sondern gegenüber jeder Kleinigkeit;
gegenüber jeder Kleinigkeit überzeugtest Du
mich durch Dein Beispiel und durch Deine
Erziehung, so wie ich es zu beschreiben
versucht habe, von meiner Unfähigkeit und
was bei jeder Kleinigkeit stimmte und Dir
Recht gab, mußte natürlich ungeheuerlich
stimmen vor dem Größten, also vor der Ehe.
Bis zu den Heiratsversuchen bin ich
aufgewachsen etwa wie ein Geschäftsmann,
der zwar mit Sorgen und schlimmen
Ahnungen, aber ohne genaue Buchführung in
den Tag hineinlebt. Er hat ein paar kleine
Gewinne, die er infolge ihrer Seltenheit in
seiner Vorstellung immerfort hätschelt und
übertreibt, und sonst nur tägliche Verluste.
Alles wird eingetragen, aber niemals
bilanziert. Jetzt kommt der Zwang zur Bilanz
d. h. der Heiratsversuch. Und es ist bei den
großen Summen, mit denen hier zu rechnen
ist, so, als ob niemals auch nur der kleinste
Gewinn gewesen wäre, alles eine einzige
große Schuld. Und jetzt heirate, ohne
wahnsinnig zu werden! So endet mein
bisheriges Leben mit Dir und solche
Aussichten trägt es in sich für die Zukunft.
Du könntest, wenn Du meine Begründung
der Furcht, die ich vor Dir habe, überblickst,
antworten:
Я не ставлю этот вопрос, я живу с ним с
самого детства. Я ведь проверял себя не
только в отношении брака, но и в
отношении любой мелочи; в отношении
любой мелочи Ты Твоим примером и
Твоей системой воспитания, как я пытался
описать, убеждал меня в моей
неспособности, и то, что оказывалось
правильным и подтверждало Твою
правоту в отношении любой мелочи,
должно было, разумеется, быть
правильным и в отношении самого
большого, то есть брака. До того времени,
как я предпринял попытку женитьбы, я
рос примерно как коммерсант, который
живет изо дня в день, правда, с заботами и
дурными предчувствиями, но без точного
бухгалтерского учета. Иной раз ему
удается получить небольшие прибыли, с
которыми (поскольку случаи эти редкие)
он мысленно все время носится и которые
преувеличивает, в остальном же у него
ежедневные убытки. Все заносится в
книги, однако баланс никогда не
подводится. Но вот наступает
необходимость подведения итога, то есть
попытка женитьбы. При больших суммах,
с которыми здесь приходится считаться,
получается так, будто и малейшей
прибыли никогда не было - все сплошная
огромная задолженность. Попробуй тут
женись, не сойдя с ума! Так заканчивается
моя прежняя жизнь с Тобой, и такие
перспективы на будущее она несет.
Окинув взглядом обоснования моего
страха перед Тобой, Ты можешь ответить:
Du behauptest, ich mache es mir leicht, wenn
ich mein Verhältnis zu Dir einfach durch
Dein Verschulden erkläre, ich aber glaube,
daß Du trotz äußerlicher Anstrengung es Dir
zumindest nicht schwerer, aber viel
einträglicher machst. Zuerst lehnst auch Du
jede Schuld und Verantwortung von Dir ab,
darin ist also unser Verfahren das gleiche.
Während ich aber dann so offen, wie ich es
auch meine, die alleinige Schuld Dir
zuschreibe, willst Du gleichzeitig
"übergescheidt" und "überzärtlich" sein und
"Ты утверждаешь, что я облегчаю себе
жизнь, объясняя свое отношение к тебе
просто твоей виной, я же считаю, что ты,
несмотря на все свои усилия, не только
снимаешь с себя тяжесть, но и хочешь
представить все в более выгодном для
тебя свете. Сперва ты тоже отрицаешь
всякую свою вину и ответственность - в
этом смысле наше поведение одинаково.
Но если я откровенно приписываю всю
вину одному тебе, ты хочешь быть
"сверхрассудительным" и "сверхчутким"
Liebster Vater,
Дорогой отец,
auch mich von jeder Schuld freisprechen.
Natürlich gelingt Dir das letztere nur
scheinbar (mehr willst Du ja auch nicht) und
es ergibt sich zwischen den Zeilen trotz aller
"Redensarten" von Wesen und Natur und
Gegensatz und Hilflosigkeit, daß eigentlich
ich der Angreifer gewesen bin, während
alles, was Du getrieben hast, nur Selbstwehr
war. Jetzt hättest Du also schon durch Deine
Unaufrichtigkeit genug erreicht, denn Du
hast dreierlei bewiesen, erstens daß Du
unschuldig bist, zweitens daß ich schuldig
bin und drittens daß Du aus lauter
Großartigkeit bereit bist, nicht nur mir zu
verzeihen, sondern, was mehr und weniger
ist, auch noch zu beweisen und es selbst
glauben zu wollen, daß ich, allerdings
entgegen der Wahrheit, auch unschuldig bin.
Das könnte Dir jetzt schon genügen, aber es
genügt Dir noch nicht. Du hast es Dir
nämlich in den Kopf gesetzt, ganz und gar
von mir leben zu wollen. Ich gebe zu, daß wir
miteinander kämpfen, aber es gibt zweierlei
Kampf Den ritterlichen Kampf, wo sich die
Kräfte selbständiger Gegner messen, jeder
bleibt für sich, verliert für sich, siegt für sich.
Und den Kampf des Ungeziefers, welches
nicht nur sticht, sondern gleich auch zu seiner
Lebenserhaltung das Blut saugt. Das ist ja der
eigentliche Berufssoldat und das bist Du.
Lebensuntüchtig bist Du; um es Dir aber
darin bequem, sorgl os und ohne
Selbstvorwürfe einrichten zu können, beweist
Du, daß ich alle Deine Lebenstüchtigkeit Dir
genommen und in meine Taschen gesteckt
habe.
одновременно и тоже снимаешь с меня
всякую вину. Разумеется, последнее
удается тебе лишь по видимости (а
большего ты и не хочешь), и между строк,
несмотря на "красивые слова" о сущности,
и характере, и антагонизме, и
беспомощности, проступает обвинение,
будто нападающей стороной был я, в то
время как все, что ты делал, было лишь
самозащитой. Так ты самой своей
неискренностью мог бы уже достаточно
достичь, ибо ты доказал три вещи: вопервых, что ты не виноват, во-вторых, что
виноват я, в-третьих, что ты из чистого
великодушия не только готов простить
меня, но и - а это и больше, и меньше доказать, даже и сам поверить, будто я,
вопреки истине, тоже не виноват. Этого
могло бы быть достаточно, но тебе и этого
недостаточно. Дело в том, что ты вбил
себе в голову желание жить только за мой
счет. Я признаю, что мы с тобой воюем,
но война бывает двух родов. Бывает война
рыцарская, когда силами меряются два
равных противника, каждый действует
сам по себе, проигрывает за себя,
выигрывает для себя. И есть война
паразита, который не только жалит, но тут
же и высасывает кровь для сохранения
собственной жизни. Таков настоящий
профессиональный солдат, таков и ты. Ты
нежизнеспособен; но чтобы жить удобно,
без забот и упреков самому себе, ты
доказываешь, что всю твою
жизнеспособность отнял у тебя и упрятал
в свой карман я.
Was kümmert es Dich jetzt, wenn Du
lebensuntüchtig bist, ich habe ja die
Verantwortung, Du aber streckst Dich ruhig
aus und läßt Dich, körperlich und geistig, von
mir durchs Leben schleifen. Ein Beispiel: Als
Du letzthin heiraten wolltest, wolltest Du, das
gibst Du ja in diesem Brief zu, gleichzeitig
nicht heiraten, wolltest aber, um Dich nicht
anstrengen zu müssen, daß ich Dir zum
Nichtheiraten verhelfe, indem ich wegen der
'Schande', die die Verbindung meinem
Namen machen würde, Dir diese Heirat
verbiete. Das fiel mir nun aber gar nicht ein.
Erstens wollte ich Dir hier, wie auch sonst
nie "in Deinem Glück hinderlich sein" und
zweitens will ich niemals einen derartigen
Vorwurf von meinem Kind zu hören
bekommen. Hat mir aber die
Selbstüberwindung, mit der ich Dir die Heirat
Теперь тебя не касается, что ты
нежизнеспособен, - ведь ответственность
за это несу я, а ты спокойно ложишься и
предоставляешь мне тащить тебя физически и духовно - через жизнь.
Пример: когда ты недавно захотел
жениться, ты в то же время хотел, как
признаешься в этом письме, и не
жениться, но при этом не хотел сам
затрачивать усилия, а хотел, чтобы я
помог тебе не жениться, запретив
женитьбу из - за "позора", который
навлечет на меня этот союз. Но я и не
подумал сделать это. Во - первых, я не
хотел в этом случае, как и всегда, "быть
помехой твоему счастью", во - вторых, я
не хочу услышать когда - нибудь
подобного рода упрек от своего ребенка.
Но разве мне помогло то, что я, преодолев
Liebster Vater,
Дорогой отец,
freistellte, etwas geholfen? Nicht das
geringste.
самого себя, предоставил тебе свободу
решения относительно брака? Ни в
малейшей мере.
Meine Abneigung gegen die Heirat hätte sie
nicht verhindert, im Gegenteil, es wäre an
sich noch e in Anreiz mehr für Dich gewesen,
das Mädchen zu heiraten, denn der
"Fluchtversuch", wie Du Dich ausdrückst,
wäre ja dadurch vollkommener geworden.
Und meine Erlaubnis zur Heirat hat Deine
Vorwürfe nicht verhindert, denn Du beweist
ja, daß ich auf jeden Fall an Deinem
Nichtheiraten schuld bin. Im Grunde aber
hast Du hier und in allem anderen für mich
nichts anderes bewiesen, als daß alle meine
Vorwürfe berechtigt waren und daß unter
ihnen noch ein besonders berechtigter
Vorwurf gefehlt hat, nämlich der Vorwurf
der Unaufrichtigkeit, der Liebedienerei, des
Schmarotzertums. Wenn ich nicht sehr irre,
schmarotzest Du an mir auch noch mit
diesem Brief als solchem.
Ты не отказался бы от женитьбы из-за
моего отрицательного отношения к ней,
напротив, оно бы лишь подстегнуло тебя
жениться на этой девушке, ибо таким
путем "попытка бегства", говоря твоими
словами, получила бы наиболее полное
выражение. А мое разрешение на
женитьбу не сняло бы упреков, ведь ты
все равно доказываешь, что я в любом
случае виноват в том, что ты не женился.
Но, в сущности, ты в данном случае, да и
во всем остальном доказал мне только то,
что все мои упреки были справедливыми
и что среди них отсутствовал еще один,
особенно справедливый упрек, а именно
упрек в неискренности, в угодливости, в
паразитизме. Если я не ошибаюсь, ты
паразитируешь на мне и самим этим
письмом".
Darauf antworte ich, daß zunächst dieser
ganze Einwurf, der sich zum Teil auch gegen
Dich kehren läßt, nicht von Dir stammt,
sondern eben von mir. So groß ist ja nicht
einmal Dein Mißtrauen gegen andere, wie
mein Selbstmißtrauen, zu dem Du mich
erzogen hast. Eine gewiße Berechtigung des
Einwurfes, der ja auch noch an sich zur
Charakterisierung unseres Verhältnisses
Neues beiträgt, leugne ich nicht.
На это я отвечу, что, прежде всего, это
возражение, которое отчасти можно
повернуть и против Тебя, исходит не от
Тебя, а именно от меня. Ведь даже Твое
недоверие к другим меньше, чем мое
недоверие к самому себе, а его во мне
воспитал Ты. Я не отрицаю известной
справедливости возражения, которое само
по себе вносит нечто новое в
характеристику наших взаимоотношений.
So können natürlich die Dinge in
Wirklichkeit nicht ineinanderpassen, wie die
Beweise in meinem Brief, das Leben ist mehr
als ein Geduldspiel; aber mit der Korrektur,
die sich durch diesen Einwurf ergibt, eine
Korrektur, die ich im einzelnen weder
ausführen kann noch will, ist meiner
Meinung nach doch etwas der Wahrheit so
sehr Angenähertes erreicht, daß es uns beide
ein wenig beruhigen und Leben und Sterben
leichter machen kann.
Разумеется, в действительности все не
может так последовательно вытекать одно
из другого, как доказательства в моем
письме, жизнь сложнее пасьянса; но с
теми поправками, которые вытекают из
этого возражения - поправками, которые я
не могу и не хочу вносить каждую в
отдельности, - в этом письме все же, по
моему мнению, достигнуто нечто столь
близкое к истине, что оно в состоянии
немного успокоить нас обоих и облегчить
нам жизнь и смерть.
Франц
Ноябрь, 1919
Heine
Ideen. Das Buch Le Grand
Evelina empfange diese Blätter als ein Zeichen der Freundschaft und Liebe
Kapitel 1
Sie war liebenswürdig, und Er liebte Sie; Er aber war nicht liebenswürdig, und Sie
liebte Ihn nicht. (Altes Stück)
Deutsch
Русский
Madame, kennen Sie das alte Stück? Es
Madame, знаете ли вы эту старую пьесу?
ist ein ganz außerordentliches Stück, nur Это замечательная пьеса, только, пожалуй,
etwas zu sehr melancholisch. Ich hab
чересчур меланхолическая. Я играл в ней
mal die Hauptrolle darin gespielt, und da когда-то главную роль, и все дамы плакали
weinten alle Damen, nur eine Einzige
при этом; не плакала лишь однаweinte nicht, nicht eine einzige Träne
единственная, ни единой слезы не пролила
weinte sie, und das war eben die Pointe она, но в этом-то и была соль пьесы, самая
des Stücks, die eigentliche Katastrophe - катастрофа.
O diese einzige Träne! sie quält mich
О, эта единственная слеза! Она все еще
noch immer in Gedanken; der Satan,
продолжает мучить меня в воспоминаниях.
wenn er meine Seele verderben will,
Когда сатана хочет погубить мою душу, он
flüstert mir ins Ohr ein Lied von dieser нашептывает мне на ухо песню об этой
ungeweinten Träne, ein fatales Lied mit непролитой слезе, жестокую песню с еще
einer noch fataleren Melodie - ach, nur более жестокой мелодией, -- ах, только в
in der Hölle hört man diese Melodie! - - аду услышишь такую мелодию!
-------Wie man im Himmel lebt, Madame,
Как живут в раю, вы, madame, можете
können Sie sich wohl vorstellen, um so представить себе без труда, тем более что
eher, da Sie verheuratet sind. Dort
вы замужем. Там жуируют всласть и имеют
amüsiert man sich ganz süperbe, man
немало плезира, там живут легко и
hat alle mögliche Vergnügungen, man привольно, ну точно как бог во Франции.
lebt in lauter Lust und Plaisir, so recht Там едят с утра до ночи, и кухня не хуже,
wie Gott in Frankreich. Man speist von чем у "Ягора", жареные гуси порхают там с
Morgen bis Abend, und die Küche ist so соусниками в клювах и чувствуют себя
gut wie die Jagorsche, die gebratenen
польщенными, когда их поглощают,
Gänse fliegen herum mit den
сливочные торты произрастают на воле,
Sauceschüsselchen im Schnabel, und
как подсолнечники, повсюду текут ручьи
fühlen sich geschmeichelt, wenn man sie из бульона и шампанского, повсюду на
verzehrt, butterglänzende Torten
деревьях развеваются салфетки, которыми
wachsen wild wie Sonnenblumen,
праведники, покушав, утирают рты, а затем
überall Bäche mit Bouillon und
снова принимаются за еду, не расстраивая
Champagner, überall Bäume, woran
себе пищеварения, и поют псалмы, или
Servietten flattern, und man speist und шалят и резвятся с милыми, ласковыми
wischt sich den Mund, und speist
ангелочками, или прогуливаются по
wieder, ohne sich den Magen zu
зеленой аллилуйской лужайке, а их
verderben, man singt Psalmen, oder man воздушно-белые одежды сидят очень
tändelt und schäkert mit den lieben,
ловко, и ничто, никакая боль и досада не
zärtlichen Engelein, oder man geht
нарушают чувства блаженства, и даже если
spazieren auf der grünen Hallelujaкто-нибудь кому-нибудь случайно
Wiese, und die weißwallenden Kleider наступит на мозоль и воскликнет:
sitzen sehr bequem, und nichts stört da "Excusez!"1 -- то пострадавший улыбнется
das Gefühl der Seligkeit, kein Schmerz, светло и поспешит заверить: "Поступь
kein Mißbehagen, ja sogar, wenn einer твоя, брат мой, отнюдь не причиняет боли,
dem andern zufällig auf die
и даже, au contraiге (напротив), наполняет
Hühneraugen tritt und excusez! ausruft, сердце мое сладчайшей неземной отрадой".
so lächelt dieser wie verklärt und
versichert: Dein Tritt, Bruder, schmerzt
nicht, sondern au contraire, mein Herz
fühlt dadurch nur desto süßere
Himmelswonne.
Aber von der Hölle, Madame, haben Sie Но об аде вы, madame, не имеете никакого
gar keine Idee. Von allen Teufeln
понятия. Из всех чертей вам, быть может,
kennen Sie vielleicht nur den kleinsten, знаком лишь самый маленький дьяволенок
das Beelzebübchen Amor, den artigen -- купидон, образцовый крупье ада, о
Croupier der Hölle, und diese selbst
самом же аде вы знаете только из "Донkennen Sie nur aus dem "Don Juan",
Жуана", а для этого обольстителя женщин,
und für diesen Weiberbetrüger, der ein подающего дурной пример, ад, по вашему
böses Beispiel gibt, dünkt sie Ihnen
суждению, никогда не может быть
niemals heiß genug, obgleich unsere
достаточно жарок, хотя наши достославные
hochlöblichen Theaterdirektionen soviel театральные дирекции, изображая его на
Flammenspektakel, Feuerregen, Pulver сцене, пускают в ход такое количество
und Kolophonium dabei aufgehen
световых эффектов, огненного дождя,
lassen, wie es nur irgend ein guter Christ пороха и канифоли, какое только может
in der Hölle verlangen kann.
потребовать для ада добрый христианин.
Indessen, in der Hölle sieht es viel
Между тем в аду дело обстоит гораздо
schlimmer aus, als unsere
хуже, чем представляется директорам
Theaterdirektoren wissen - sie würden театров, иначе они остереглись бы ставить
auch sonst nicht so viele schlechte
столько плохих пьес,-- в аду прямо-таки
Stücke aufführen lassen - in der Hölle ist адски жарко, и когда я однажды попал туда
es ganz höllisch heiß, und als ich mal in на летние каникулы, мне показалось там
den Hundstagen dort war, fand ich es
невыносимо. Вы не имеете никакого
nicht zum Aushalten. Sie haben keine понятия об аде, madame. Мы получаем
Idee von der Hölle, Madame. Wir
оттуда мало официальных сведений.
erlangen dorther wenig offizielle
Правда, слухи, будто бедные грешники
Nachrichten. Daß die armen Seelen da должны по целым дням читать там все те
drunten den ganzen Tag all die
плохие проповеди, которые печатаются
schlechten Predigten lesen müssen, die тут, наверху,--сущая клевета. Таких ужасов
hier oben gedruckt werden - das ist
в аду нет, до таких утонченных пыток
Verleumdung. So schlimm ist es nicht in сатана никогда не додумается. Напротив,
der Hölle, so raffinierte Qualen wird
описание Данте несколько смягчено и в
Satan niemals ersinnen. Hingegen
общем опоэтизировано. Мне ад явился в
Dantes Schilderung ist etwas zu mäßig, виде большой кухни из зажиточного дома с
im ganzen allzu poetisch. Mir erschien бесконечно длинной плитой, уставленной в
die Hölle wie eine große bürgerliche
три ряда чугунными котлами, в которых
Küche, mit einem unendlich langen
сидели и жарились нечестивцы. В одном
Ofen, worauf drei Reihen eiserne Töpfe ряду сидели христианские грешники, и -standen, und in diesen saßen die
трудно поверить! -- число их было вовсе не
Verdammten und wurden gebraten. In малое, и черти особенно усердно раздували
der einen Reihe saßen die christlichen под ними огонь. В другом ряду сидели
Sünder, und sollte man es wohl glauben! евреи; они непрестанно кричали, а черти
ihre Anzahl war nicht allzu klein, und время от времени поддразнивали их: так,
die Teufel schürten unter ihnen das
например, очень потешно было смотреть,
Feuer mit besonderer Geschäftigkeit. In как один из чертенят вылил на голову
der anderen Reihe saßen die Juden, die толстого, пыхтевшего ростовщика,
beständig schrien und von den Teufeln который жаловался на жару, несколько
zuweilen geneckt wurden, wie es sich ведер холодной воды, дабы показать ему
denn gar possierlich ausnahm, als ein
dicker, pustender Pfänderverleiher über
allzugroße Hitze klagte, und ein
Teufelchen ihm einige Eimer kaltes
Wasser über den Kopf goß, damit er
sähe, daß die Taufe eine wahre
erfrischende Wohltat sei. In der dritten
Reihe saßen die Heiden, die, ebenso wie
die Juden, der Seligkeit nicht teilhaftig
werden können, und ewig brennen
müssen. Ich hörte, wie einer derselben,
dem ein vierschrötiger Teufel neue
Kohlen unterlegte, gar unwillig aus dem
Topfe hervorrief: "Schone meiner, ich
war Sokrates, der Weiseste der
Sterblichen, ich habe Wahrheit und
Gerechtigkeit gelehrt und mein Leben
geopfert für die Tugend." Aber der
vierschrötige, dumme Teufel ließ sich in
seinem Geschäfte nicht stören und
brummte: "Ei was! alle Heiden müssen
brennen, und wegen eines einzigen
Menschen dürfen wir keine Ausnahme
machen." Ich versichere Sie, Madame, es war eine
fürchterliche Hitze, und ein Schreien,
Seufzen, Stöhnen, Quäken, Greinen,
Quirilieren - und durch all diese
entsetzlichen Töne drang vernehmbar
jene fatale Melodie des Liedes von der
ungeweinten Träne.
воочию, что крещение -- поистине
освежающая благодать. В третьем ряду
сидели язычники, которые, подобно
евреям, не могут приобщиться небесному
блаженству и должны гореть вечно. Я
слышал, как один из них негодующе
крикнул из котла дюжему черту,
сгребавшему под него угли: "Пощади меня!
Я был Сократом, мудрейшим из смертных,
я учил истине и справедливости и отдал
жизнь свою за добродетель!" Но глупый
дюжий черт продолжал свое дело и только
проворчал: "Э, что там! Всем язычникам
положено гореть, и для одного мы не
станем делать исключение!"
Уверяю вас, madame, там была ужасающая
жара, со всех сторон слышались крики,
вздохи, стоны, вопли, визги и скрежетания,
но сквозь все эти страшные звуки
настойчиво проникала жестокая мелодия
той песни о непролитой слезе.
Kapitel 2
Sie war liebenswürdig, und Er liebte Sie; Er aber war nicht liebenswürdig, und Sie
liebte Ihn nicht. (Altes Stück)
Deutsch
Русский
Madame! das alte Stück ist eine
Madame! Старая пьеса -- подлинная
Tragödie, obschon der Held darin weder трагедия, хотя героя в ней не убивают и
ermordet wird, noch sich selbst
сам он не убивает себя.
ermordet.
Die Augen der Heldin sind schön, sehr Глаза героини красивы, очень красивы, -schön - Madame, riechen Sie nicht
madame, не правда ли, вы почувствовали
Veilchenduft? - sehr schön, und doch so аромат фиалок? -- они очень красивы, но
scharfgeschliffen, daß sie mir wie
так остро отточены, что, вонзившись мне в
gläserne Dolche durch das Herz
сердце подобно стеклянным кинжалам,
drangen, und gewiß aus meinem Rücken они, без сомнения, проткнули меня
wieder herausguckten - aber ich starb
насквозь -- и все же я не умер от этих
doch nicht an diesen
смертоубийственных глаз. Голос у героини
meuchelmörderischen Augen. Die
тоже красив, -- madame, не правда ли, вам
Stimme der Heldin ist auch schön послышалась сейчас трель соловья? --
Madame, hörten Sie nicht eben eine
очень красив этот шелковистый голос, это
Nachtigall schlagen? - eine schöne,
сладостное сплетение солнечных звуков, и
seidne Stimme, ein süßes Gespinst der душа моя запуталась в них, и трепетала, и
sonnigsten Töne, und meine Seele ward терзалась. Мне самому, -- это говорит
darin verstrickt und würgte sich und
теперь граф Гангский, и действие
quälte sich. Ich selbst - es ist der Graf происходит в Венеции, -- мне самому
vom Ganges, der jetzt spricht, und die прискучили наконец такие пытки, и я
Geschichte spielt in Venedig - ich selbst решил кончить пьесу уже на первом акте и
hatte mal dergleichen Quälereien satt, прострелить шутовской колпак вместе с
und dachte schon im ersten Akte dem
собственной головой. Я отправился в
Spiel ein Ende zu machen, und die
галантерейную лавку на Via Burstah1, где
Schellenkappe mitsamt dem Kopfe
были выставлены два прекрасных
herunterzuschießen, und ich ging nach пистолета в ящике,-- я припоминаю ясно,
einem Galanterieladen auf der Via
что подле них стояли радующие глаз
Burstah, wo ich ein paar schöne Pistolen безделушки из перламутра с золотом,
in einem Kasten ausgestellt fand - ich железные сердца на золотых цепочках,
erinnere mich dessen noch sehr gut, es фарфоровые чашки с нежными
standen daneben viel freudige
изречениями, табакерки с красивыми
Spielsachen von Perlemutter und Gold, картинками, изображавшими, например,
eiserne Herzen an güldenen Kettlein,
чудесную историю Сусанны, лебединую
Porzellantassen mit zärtlichen Devisen, песнь Леды, похищение сабинянок,
Schnupftabaksdosen mit hübschen
Лукрецию, эту добродетельную толстуху, с
Bildern, z. B. die göttliche Geschichte опозданием прокалывающую свою
von der Susanna, der Schwanengesang обнаженную грудь кинжалом, покойную
der Leda, der Raub der Sabinerinnen,
Бетман, "La belle Ferroniere"2 -- все
die Lukrezia, das dicke Tugendmensch привлекательные лица,-- но я, даже не
mit dem entblößten Busen, in den sie
торгуясь, купил только пистолеты, купил
sich den Dolch nachträglich hineinstößt, также пули и порох, а потом пошел в
die selige Bethmann, la belle ferroniere, погребок синьора Унбешейдена и заказал
lauter lockende Gesichter - aber ich
себе устриц и стакан рейнвейна.
kaufte doch die Pistolen, ohne viel zu
dingen, und dann kauft ich Kugeln, dann
Pulver, und dann ging ich in den Keller
des Signor Unbescheiden, und ließ mir
Austern und ein Glas Rheinwein
vorstellen
Essen konnt ich nicht und trinken noch Есть я не мог, а пить не мог и подавно.
viel weniger. Die heißen Tropfen fielen Горячие капли падали в стакан, и в стекле
ins Glas, und im Glas sah ich die liebe его виделась мне милая отчизна, голубой
Heimat, den blauen, heiligen Ganges,
священный Ганг, вечно сияющие Гималаи,
den ewigstrahlenden Himalaja, die
гигантские чащи баньянов, где вдоль
riesigen Bananenwälder, in deren weiten длинных тенистых дорог мерно шествуют
Laubgängen die klugen Elefanten und мудрые слоны и белые пилигримы;
die weißen Pilger ruhig wandelten,
таинственно-мечтательные цветы глядели
seltsam träumerische Blumen sahen
на меня, завлекая украдкой, золотые чудоmich an, heimlich mahnend, goldne
птицы буйно ликовали, искрящиеся
Wundervögel jubelten wild, flimmernde солнечные лучи и забавные возгласы
Sonnenstrahlen und süßnärrische Laute смеющихся обезьян ласково поддразнивали
von lachenden Affen neckten mich
меня, из дальних пагод неслись
lieblich, aus fernen Pagoden ertönten die молитвенные песнопения жрецов, и,
frommen Priestergebete, und
перемежаясь с ними, звучала томная
dazwischen klang die schmelzend
жалоба делийской султанши, -- она бурно
klagende Stimme der Sultanin von Delhi металась среди ковров своей опочивальни,
- in ihrem Teppichgemache rannte sie она изорвала серебряное покрывало,
stürmisch auf und nieder, sie zerriß ihren отшвырнула черную рабыню с павлиньим
silbernen Schleier, sie stieß zu Boden
опахалом, она плакала, она
die schwarze Sklavin mit dem
неистовствовала, она кричала, но я не мог
Pfauenwedel, sie weinte, sie tobte, sie понять ее, ибо погребок синьора
schrie - Ich konnte sie aber nicht
Унбешейдена удален на три тысячи миль
verstehen, der Keller des Signor
от гарема в Дели, и к тому же прекрасная
Unbescheiden ist 3000 Meilen entfernt султанша умерла три тысячи лет назад, -- и
vom Harem zu Delhi, und dazu war die я поспешно выпил вино, светлое, радостное
schöne Sultanin schon tot seit 3000
вино, но на душе у меня становилось все
Jahren - und ich trank hastig den Wein, темнее и печальнее: я был приговорен к
den hellen, freudigen Wein, und doch смерти ............
wurde es in meiner Seele immer dunkler
und trauriger - Ich war zum Tode
verurteilt - - - - - Als ich die Kellertreppe wieder
Поднимаясь по лестнице из погребка, я
hinaufstieg, hörte ich das
услышал звон колокольчика,
Armesünderglöckchen läuten, die
оповещающий о казни. Людские толпы
Menschenmenge wogte vorüber; ich
спешили мимо, я же остановился на углу
aber stellte mich an die Ecke der Strada улицы San Giovanni и произнес следующий
San Giovanni und hielt folgenden
монолог:
Monolog :
In alten Märchen gibt es
goldne Schlösser,
Wo Harfen klingen, schöne
Jungfraun tanzen,
Und schmucke Diener
blitzen, und Jasmin
Und Myrt und Rosen ihren
Duft verbreiten
Und doch ein einziges
Entzaubrungswort
Macht all die Herrlichkeit
im Nu zerstieben,
Und übrig bleibt nur alter
Trümmerschutt
Und krächzend
Nachtgevögel und Morast.
So hab auch ich, mit einem
einzgen Worte,
Die ganze blühende Natur
entzaubert.
Da liegt sie nun, leblos und
kalt und fahl,
Wie eine aufgeputzte
Königsleiche,
Der man die Backenknochen
rot gefärbt
Und in die Hand ein Zepter
hat gelegt.
Die Lippen aber schauen
Есть в старых сказках золотые
замки,
Под звуки арфы там танцуют
девы,
И слуги в праздничных одеждах
ходят,
Благоухают мирты и жасмины.
Но лишь одним волшебным
словом ты
Разрушишь вмиг очарованье
это,-Останется развалин пыльных
груда,
Где стая птиц ночных кричит в
болоте.
Так я своим одним-единым
словом
Расколдовал цветущую природу.
И вот она -- недвижимомертва,
Как труп царя в одеждах
златотканых,
Которому лицо размалевали
И скипетр в руки мертвые
вложили.
Лишь губы пожелтели оттого,
Что позабыли их сурьмой
раскрасить.
У носа царского резвятся
gelb und welk,
Weil man vergaß sie
gleichfalls rot zu schminken,
Und Mäuse springen um die
Königsnase,
Und spotten frech des
großen, goldnen Zepters. -
мыши,
Над скипетром златым
смеются нагло...1
Es ist allgemein rezipiert, Madame, daß Обычно принято, madame, произносить
man einen Monolog hält, ehe man sich монолог, перед тем как застрелиться.
totschießt. Die meisten Menschen
Большинство людей пользуется в таких
benutzen bei solcher Gelegenheit das
случаях гамлетовским "Быть или не
hamletische "Sein oder Nichtsein". Es быть...". Это удачное место, и я охотно
ist eine gute Stelle, und ich hätte sie hier процитировал бы его здесь, но никто себе
auch gern zitiert - aber, jeder ist sich
не враг, и если человек, подобно мне, сам
selbst der Nächste, und hat man, wie ich, писал трагедии, в которых тоже есть
ebenfalls Tragödien geschrieben, worin монологи кончающих счеты с жизнью, как,
solche Lebensabiturienten- Reden
например, в бессмертном "Альманзоре", то
enthalten sind, z. B. den unsterblichen вполне естественно, что он отдаст
"Almansor", so ist es sehr natürlich, daß предпочтение своим словам даже перед
man seinen eignen Worten, sogar vor
шекспировскими. Как бы то ни было,
den Shakespeareschen, den Vorzug gibt. обычай произносить такие речи надо
Auf jeden Fall sind solche Reden ein
признать весьма полезным,-- он, по
sehr nützlicher Brauch; man gewinnt
крайней мере, позволяет выиграть время.
dadurch wenigstens Zeit - Und so
Таким образом, случилось, что я несколько
geschah es, daß ich an der Ecke der
задержался на углу улицы San Giovanni; и
Strada San Giovanni etwas lange
когда я, осужденный бесповоротно,
stehenblieb - und als ich da stand, ein
обреченный на смерть, стоял там,--я вдруг
Verurteilter, der dem Tode geweiht war, увидел ее.
da erblickte ich plötzlich sie!
Sie trug ihr blauseidnes Kleid, und den На ней было голубое шелковое платье и
rosaroten Hut, und ihr Auge sah mich an пунцовая шляпа, и она остановила на мне
so mild, so todbesiegend, so
свой кроткий взор, побеждающий смерть и
lebenschenkend - Madame, Sie wissen дарующий жизнь, -- madame, вы, вероятно,
wohl aus der römischen Geschichte, daß, знаете из римской истории, что весталки в
wenn die Vestalinnen im alten Rom auf Древнем Риме, встретив на своем пути
ihrem Wege einem Verbrecher
ведомого на казнь преступника, имели
begegneten, der zur Hinrichtung geführt право помиловать его, и бедняга оставался
wurde so hatten sie das Recht, ihn zu
жить. Единым взглядом спасла она меня от
begnadigen, und der arme Schelm blieb смерти, и я стоял перед ней словно вновь
am Leben. - Mit einem einzigen Blick рожденный и ослепленный солнечным
hat sie mich vom Tode gerettet, und ich сиянием ее красоты, а она прошла мимо -stand vor ihr wie neubelebt, wie
и сохранила мне жизнь.
geblendet vom Sonnenglanze ihrer
Schönheit, und sie ging weiter - und ließ
mich am Leben.
Kapitel 3
Sie war liebenswürdig, und Er liebte Sie; Er aber war nicht liebenswürdig, und Sie
liebte Ihn nicht. (Altes Stück)
Deutsch
Русский
Mögen andre das Glück genießen, daß Пусть другие утешаются надеждой, что
die Geliebte ihr Grabmal mit
возлюбленная украсит их могилу венками
Blumenkränzen schmückt und mit
и оросит ее слезами верности. О женщины!
Tränen der Treue benetzt - Oh, Weiber! Кляните меня, осмеивайте, отвергайте! Но
haßt mich, verlacht mich, bekorbt mich! оставьте меня в живых! Жизнь так игривоaber laßt mich leben! Das Leben ist gar мила, и мир так приятно-сумасброден!
zu spaßhaft süß; und die Welt ist so
Ведь он -- греза опьяненного бога, который
lieblich verworren; sie ist der Traum
удалился a la frarncaise1 с пиршества богов,
eines weinberauschten Gottes, der sich лег спать на уединенной звезде и не ведает
aus der zechenden Götterversammlung á сам, что все сны свои он тут же создает, и
la française fortgeschlichen, und auf
сновидения эти бывают пестры и нелепы
einem einsamen Stern sich schlafen
или стройны и разумны. Илиада, Платон,
gelegt, und selbst nicht weiß, daß er
Марафонская битва, Моисей, Венера
alles das auch erschafft, was er träumt - Медицейская, Страсбургский собор,
und die Traumgebilde gestalten sich oft французская революция, Гегель, пароходы
buntscheckig toll, oft auch harmonisch и т. д.--все это отдельные удачные мысли в
vernünftig - die Ilias, Plato, die Schlacht творческом сне бога. Но настанет час и бог
bei Marathon, Moses, die Mediceische проснется, протрет заспанные глаза,
Venus, der Straßburger Münster, die
усмехнется--и наш мир растает без следа,
Französische Revolution, Hegel, die
да он, пожалуй, и не существовал вовсе.
Dampfschiffe usw. sind einzelne gute
Gedanken in diesem schaffenden
Gottestraum - aber es wird nicht lange
dauern, und der Gott erwacht, und reibt
sich die verschlafenen Augen, und
lächelt - und unsre Welt ist zerronnen in
Nichts, ja, sie hat nie existiert.
Gleichviel! ich lebe. Bin ich auch nur
Но что мне в том! Я живу. Если я лишь
das Schattenbild in einem Traum, so ist образ чьего-то сна, пусть так, -- все лучше,
auch dieses besser als das kalte,
чем холодное, черное, бездушное небытие
schwarze, leere Nichtsein des Todes.
смерти. Жизнь -- высшее благо, а худшее
Das Leben ist der Güter höchstes, und из зол -- смерть. Берлинские гвардии
das schlimmste Übel ist der Tod. Mögen лейтенанты могут сколько угодно
berlinische Gardeleutnants immerhin
зубоскалить и считать признаком трусости,
spötteln und es Feigheit nennen, daß der что принц Гамбургский с ужасом
Prinz von Homburg zurückschaudert,
отшатывается от своей разверстой могилы,
wenn er sein offnes Grab erblickt -- все же Генрих Клейст обладал не
Heinrich Kleist hatte dennoch
меньшим мужеством, чем его коллеги с
ebensoviel Courage wie seine
грудью колесом и перетянутой талией, и
hochbrüstigen, wohlgeschnürten
он, увы, успел доказать это. Но все
Kollegen, und er hat es leider bewiesen. сильные люди любят жизнь. Гетевский
Aber alle kräftige Menschen lieben das Эгмонт неохотно расстается "с милой
Leben. Goethes Egmont scheidet nicht привычкой к бытию и действию". Эдвин
gern "von der freundlichen Gewohnheit Иммермана хватается за жизнь, "как дитя
des Daseins und Wirkens". Immermanns за грудь матери", и хоть не сладко ему
Edwin hängt am Leben "wie 'n Kindlein жить чужой милостью, он все же молит
an der Mutter Brüsten" und obgleich es смилостивиться над ним:
ihm hart ankömmt, durch fremde Gnade
zu leben, so fleht er dennoch um Gnade:
"Weil Leben, Atmen doch das Höchste Ведь жизнь, дыханье -- высшее из благ.
ist."
Wenn Odysseus in der Unterwelt den
Achilleus als Führer toter Helden sieht,
und ihn preist wegen seines Ruhmes bei
den Lebendigen und seines Ansehens
sogar bei den Toten, antwortet dieser:
Когда Одиссей видит в подземном царстве
Ахилла во главе мертвых героев и
восхваляет его за славу среди живых и
почет даже среди мертвецов, тот отвечает :
О Одиссей, утешение в смерти мне дать
"Nicht mir rede vom Tod ein не надейся;
Trostwort, edler Odysseus! Лучше б хотел я живой, как поденщик
Lieber ja wollt ich das Feld работая в поле,
als Tagelöhner bestellen
Службой у бедного пахаря хлеб добывать
Mann, ohn Erbe und eigenen свой насущный,
Wohlstand,
Нежели здесь над бездушными мертвыми
Als die sämtliche Schar der царствовать мертвый.
geschwundenen Toten
beherrschen."
Ja, als der Major Düvent den großen
И, наконец, великий Израиль Лев, которого
Israel Löwe auf Pistolen forderte und zu майор Дюван вызвал на поединок, сказав
ihm sagte: "Wenn Sie sich nicht stellen ему: "Если вы уклонитесь, господин Лев, я
Herr Löwe, so sind Sie ein Hund": da
сочту вас жалким псом", -- ответил так: "Я
antwortete dieser: "Ich will lieber ein
предпочитаю быть живым псом, нежели
lebendiger Hund sein, als ein toter
мертвым львом!" И он был прав...
Löwe!" Und er hatte recht Ich habe mich oft genug geschlagen,
Я достаточно часто дрался на дуэли,
Madame, um dieses sagen zu dürfen - madame, чтобы иметь право сказать: хвала
Gottlob! ich lebe! In meinen Adern
творцу, я жив! В жилах моих кипит алая
kocht das rote Leben, unter meinen
жизнь, под ногами моими дрожит земля, в
Füßen zuckt die Erde, in Liebesglut
любовном пылу прижимаю я к груди
umschlinge ich Bäume und
деревья и мраморные изваяния, и они
Marmorbilder, und sie werden lebendig оживают в моих объятиях. В каждой
in meiner Umarmung. Jedes Weib ist
женщине я обретаю целый мир, я упиваюсь
mir eine geschenkte Welt, ich schwelge гармонией ее черт и одними лишь глазами
in den Melodien ihres Antlitzes, und mit могу впитать больше наслаждения, чем
einem einzigen Blick meines Auges
другие всеми своими органами за всю
kann ich mehr genießen als andre, mit долгую жизнь. Ведь каждый миг для меня
ihren sämtlichen Gliedmaßen, zeit ihres бесконечность. Я не измеряю время
Lebens. Jeder Augenblick ist mir ja eine брабантским или малым гамбургским
Unendlichkeit; ich messe nicht die Zeit локтем, и мне незачем ждать от
mit der Brabanter, oder mit der kleinen священников обещаний другой жизни, раз
Hamburger Elle, und ich brauche mir
я и в этой могу пережить довольно, живя
von keinem Priester ein zweites Leben прошлым, жизнью предков, и завоевывая
versprechen zu lassen, da ich schon in себе вечность в царстве былого.
diesem Leben genug erleben kann, wenn
ich rückwärts lebe, im Leben der
Vorfahren, und mir die Ewigkeit erobere
im Reiche der Vergangenheit.
Und ich lebe! Der große Pulsschlag der И я живу! Великий ритм природы
Natur bebt auch in meiner Brust, und
пульсирует и в моей груди, и когда я издаю
wenn ich jauchze, antwortet mir ein
крик радости, мне отвечает тысячекратное
tausendfältiges Echo. Ich höre tausend эхо, Я слышу тысячи соловьев. Весна
Nachtigallen. Der Frühling hat sie
выслала их пробудить землю от утренней
gesendet, die Erde aus ihrem
дремы, и земля содрогается в сладостном
Morgenschlummer zu wecken, und die восторге, ее цветы -- это гимны, которые
Erde schauert vor Entzücken, ihre
Blumen sind die Hymnen, die sie in
Begeisterung der Sonne entgegensingt die Sonne bewegt sich viel zu langsam,
ich möchte ihre Feuerrosse peitschen,
damit sie schneller dahinjagen - Aber
wenn sie zischend ins Meer hinabsinkt,
und die große Nacht heraufsteigt, mit
ihrem großen sehnsüchtigen Auge, oh!
dann durchbebt mich erst recht die
rechte Lust, wie schmeichelnde
Mädchen legen sich die Abendlüfte an
mein brausendes Herz, und die Sterne
winken, und ich erhebe mich, und
schwebe über der kleinen Erde und den
kleinen Gedanken der Menschen.
она вдохновенно поет навстречу солнцу. А
солнце движется слишком медленно, -- мне
хотелось бы подхлестнуть его огненных
коней, чтобы они скакали быстрее. Но
когда оно, шипя, опускается в море и
необъятная ночь открывает свое
необъятное тоскующее око, -- о, тогда,
только тогда пронизывает меня настоящая
радость; как девушки, ласкаясь, нежат мою
взволнованную грудь дуновения вечернего
ветерка, звезды кивают мне, и я
поднимаюсь ввысь и парю над маленькой
землей и над маленькими мыслями людей.
Kapitel 4
Deutsch
Русский
Aber einst wird kommen der Tag, und Но настанет день, и в жилах моих погаснет
die Glut in meinen Adern ist erloschen, огонь, в сердце моем воцарится зима,
in meiner Brust wohnt der Winter, seine белые хлопья ее будут скудно виться
weißen Flocken umflattern spärlich
вокруг моего чела и туман ее застелет мне
mein Haupt, und seine Nebel
глаза. В истлевших гробах будут спать мои
verschleiern mein Auge. In verwitterten друзья; останусь я один, как одинокий
Gräbern liegen meine Freunde, ich allein колос, забытый жнецом; вокруг меня
bin zurückgeblieben, wie ein einsamer взрастет новое поколение, с новыми
Halm, den der Schnitter vergessen, ein желаниями и новыми мыслями; полон
neues Geschlecht ist hervorgeblüht mit удивления, услышу я новые имена и новые
neuen Wünschen und neuen Gedanken, песни; старые имена забудутся, буду забыт
voller Verwundrung höre ich neue
и я>-- некоторыми, быть может, чтимый,
Namen und neue Lieder, die alten
многими презираемый и никем не
Namen sind verschollen, und ich selbst любимый! И краснощекие юнцы подбегут
bin verschollen, vielleicht noch von
ко мне, вложат старую арфу в мои
wenigen geehrt, von vielen verhöhnt,
дрожащие руки и скажут, смеясь:
und von niemanden geliebt! Und es
"Довольно тебе молчать, ленивый старик!
springen heran zu mir die
Спой нам снова песни о грезах твоей
rosenwangigen Knaben, und drücken
юности".
mir die alte Harfe in die zitternde Hand,
und sprechen lachend: Du hast schon
lange geschwiegen, du fauler Graukopf,
sing uns wieder Gesänge von den
Träumen deiner Jugend.
Dann ergreif ich die Harfe, und die alten И я беру арфу -- и просыпаются старые
Freuden und Schmerzen erwachen, die радости и скорби, туманы рассеиваются,
Nebel zerrinnen, Tränen blühen wieder слезы вновь расцветают на мертвых очах,
aus meinen toten Augen, es frühlingt
весна ликует в моей груди, сладостноwieder in meiner Brust, süße Töne der грустные звуки дрожат на струнах арфы; я
Wehmut beben in den Saiten der Harfe, вижу вновь и голубые воды реки, и
ich sehe wieder den blauen Fluß und die мраморные дворцы, и прекрасные женские
marmornen Paläste, und die schönen
и девичьи лица -- и я пою песню о цветах
Frauen- und Mädchengesichter - und ich Бренты.
singe ein Lied von den Blumen der
Brenta.
Es wird mein letztes Lied sein, die
Это будет моя последняя песня. Звезды
Sterne werden mich anblicken wie in
взирают на меня, как в ночи моей юности,
den Nächten meiner Jugend, das
влюбленный луч луны вновь касается
verliebte Mondlicht küßt wieder meine поцелуем моей щеки, призрачные
Wangen, die Geisterchöre verstorbener хорыбылых соловьев звенят издалека,
Nachtigallen flöten aus der Ferne,
неодолимый сон смыкает мне глаза, душа
schlaftrunken schließen sich meine
моя угасает, как звуки арфы, и несется
Augen, meine Seele verhallt wie die
аромат цветов Бренты.
Töne meiner Harfe - es duften die
Blumen der Brenta.
Ein Baum wird meinen Grabstein
Какое-то дерево покроет своей тенью мою
beschatten. Ich hätte gern eine Palme, могилу. Я хотел бы, чтобы это была
aber diese gedeiht nicht im Norden. Es пальма, но ведь они не живут на севере.
wird wohl eine Linde sein, und
Скорее всего там вырастет липа, и летними
sommerabends werden dort die
вечерами под ней будут сидеть и шептаться
Liebenden sitzen und kosen; der Zeisig, влюбленные. Чижик подслушает их,
der sich lauschend in den Zweigen
качаясь на ветке, но ничего не разболтает, а
wiegt, ist verschwiegen, und meine
липа моя будет ласково шелестеть над
Linde rauscht traulich über den
головами счастливцев, они же, в упоении
Häuptern der Glücklichen, die so
счастьем, не удосужатся даже прочесть,
glücklich sind, daß sie nicht einmal Zeit что написано на белой плите. Лишь
haben zu lesen, was auf dem weißen
позднее, когда влюбленный потеряет свою
Leichensteine geschrieben steht. Wenn подругу, он придет плакать и вздыхать под
aber späterhin der Liebende sein
знакомой липой, и часто, подолгу созерцая
Mädchen verloren hat, dann kommt er могильный камень, будет читать надпись:
wieder zu der wohlbekannten Linde, und "Он любил цветы Бренты".
seufzt und weint, und betrachtet den
Leichenstein, lang und oft, und liest
darauf die Inschrift: - Er liebte die
Blumen der Brenta.
Kapitel 5
Deutsch
Русский
Madame! ich habe Sie belogen. Ich bin
nicht der Graf vom Ganges. Niemals im
Leben sah ich den heiligen Strom,
niemals die Lotosblumen, die sich in
seinen frommen Wellen bespiegeln.
Niemals lag ich träumend unter
indischen Palmen, niemals lag ich
betend vor dem Diamantengott zu
Jagernaut, durch den mir doch leicht
geholfen wäre. Ich war ebensowenig
jemals in Kalkutta wie der
Kalkuttenbraten, den ich gestern mittag
gegessen. Aber ich stamme aus
Hindostan, und daher fühl ich mich so
wohl in den breiten Sangeswäldern
Madame! Я обманул вас. Я вовсе не граф
Гангский. Никогда в жизни не видел я ни
священной реки, ни цветов лотоса,
отражающихся в ее блаженных водах.
Никогда не лежал я, мечтая, под сенью
индийских пальм, никогда не лежал я,
молясь, перед алмазным богом
Джагернаута, хотя он, несомненно, даровал
бы мне облегчение. Я так же не был
никогда в Индии, как и та индейка,
которую мне вчера подавали к обеду. Но
род мой происходит из Индостана, и
потому так отрадно мне в обширных чащах
песнопений Вальмики, героические
страдания божественного Рамы волнуют
Valmikis, die Heldenleiden des
мне сердце, как давно знакомая боль, в
göttlichen Ramo bewegen mein Herz
благоуханных песнях Калидасы цветут для
wie ein bekanntes Weh, aus den
меня сладкие воспоминания; и когда
Blumenliedern Kalidasas blühn mir
несколько лет тому назад я увидел у одной
hervor die süßesten Erinnerungen, und любезной берлинской дамы прелестные
als vor einigen Jahren eine gütige Dame рисунки, привезенные из Индии ее отцом,
in Berlin mir die hübschen Bilder zeigte, который долгое время был там
die ihr Vater, der lange Zeit Gouverneur губернатором, все эти тонко очерченные,
in Indien war, von dort mitgebracht,
благостно-тихие лица показались мне
schienen mir die zartgemalten, heilig - такими знакомыми, будто то были
stillen Gesichter so wohlbekannt, und es портреты предков из моей фамильной
war mir, als beschaute ich meine eigne галереи.
Familiengalerie.
Franz Bopp - Madame, Sie haben gewiß У Франца Боппа -- madame, вы, конечно,
seinen "Nalus" und sein
читали его "Наля" и "Разбор глагольных
"Konjugationssystem des Sanskrit"
форм в санскритском языке"? -- я
gelesen - gab mir manche Auskunft über почерпнул много сведений о моих
meine Ahnherren, und ich weiß jetzt
прародителях, и теперь мне достоверно
genau, daß ich aus dem Haupte Brahmas известно, что я произошел из головы
entsprossen bin, und nicht aus seinen
Брамы, а не из его мозолей, подозреваю
Hühneraugen; ich vermute sogar, daß
даже, что все двести тысяч стихов
der ganze Mahabharata mit seinen
"Махабхараты" -- просто-напросто
200000 Versen bloß ein allegorischer
аллегорическое любовное послание моего
Liebesbrief ist, den mein Urahnherr an прапрадеда моей прапрабабке. О, они
meine Urältermutter geschrieben - Oh! пылко любили друг друга, души их
sie liebten sich sehr, ihre Seelen küßten сливались в поцелуе, они целовали друг
sich, sie küßten sich mit den Augen, sie друга глазами, оба они были -- один
waren beide nur ein einziger Kuß
поцелуй.
Eine verzauberte Nachtigall sitzt auf
Зачарованный соловей сидит на
einem roten Korallenbaum im Stillen
коралловом дереве посреди Тихого океана
Ozean, und singt ein Lied von der Liebe и поет песню о любви моих предков,
meiner Ahnen, neugierig blicken die
жемчужины с любопытством выглядывают
Perlen aus ihren Muschelzellen, die
из своих раковин, причудливые водяные
wunderbaren Wasserblumen schauern цветы трепещут от умиления, мудрые
vor Wehmut, die klugen
морские улитки подползают ближе, неся на
Meerschnecken, mit ihren bunten
спине свои пестрые фарфоровые башенки,
Porzellantürmchen auf dem Rücken,
белые водяные лилии смущенно краснеют,
kommen herangekrochen, die Seerosen желтые колючие морские звезды и
erröten verschämt, die gelben, spitzigen многоцветные прозрачные головастики
Meersterne und die tausendfarbigen
снуют и суетятся, и весь кишащий вокруг
gläsernen Quabben regen und recken
мир внимает песне.
sich, und alles wimmelt und lauscht Doch, Madame, dieses Nachtigallenlied Но эта соловьиная песня, madame,
ist viel zu groß, um es hierherzusetzen, слишком длинна для того, чтобы поместить
es ist so groß, wie die Welt selbst, schon ее здесь, -- она велика, как мир; одно
die Dedikation an Anangas, den Gott der посвящение Ананге, богу любви, равно по
Liebe, ist so lang wie sämtliche Walter- величине всем вальтер-скоттовским
Scottsche Romane, und darauf bezieht романам, взятым вместе; к ней относится
sich eine Stelle im Aristophanes, welche одно место у Аристофана, которое поzu deutsch heißt :
немецки гласит:
Tiotio, tiotio, tiotinx,
Tototozo, zozotozo, zozotinx.
Тиотио, тиотио, тиотинкс,
Тототото, тототото,
(Vossische Übers.)
тототинкс.
(Перев. Фосса)
Nein, ich bin nicht geboren in Indien;
Нет, я не родился в Индии; я увидел свет на
das Licht der Welt erblickte ich an den берегах той прекрасной реки, где по
Ufern jenes schönen Stromes, wo auf
склонам зеленых гор растет дурь, которая
grünen Bergen die Torheit wächst und осенью собирается, выжимается,
im Herbste gepflückt, gekeltert, in
разливается по бочкам и посылается за
Fässer gegossen und ins Ausland
границу... Не далее как вчера я от одного
geschickt wird - Wahrhaftig, gestern bei знакомого наслушался дури, которая
Tische hörte ich jemanden eine Torheit вышла из лозы, при мне созревшей в 1811
sprechen, die Anno 1811 in einer
году на Иоганнисберге.
Weintraube gesessen, welche ich damals
selbst auf dem Johannisberge wachsen
sah. Viel Torheit wird aber auch im Lande Немало дури распространяется и внутри
selbst konsumiert, und die Menschen
страны, где люди такие же, как везде: они
dort sind wie überall: - sie werden
рождаются, едят, пьют, спят, смеются,
geboren, essen, trinken, schlafen, lachen, плачут, клевещут, ревностно хлопочут о
weinen, verleumden, sind ängstlich
продолжении своего рода, стараются
besorgt um die Fortpflanzung ihrer
казаться не тем, что они есть, и делать не
Gattung, suchen zu scheinen, was sie
то, что могут, бреются не раньше, чем
nicht sind, und zu tun, was sie nicht
обрастут бородой, и часто обрастают
können, lassen sich nicht eher rasieren, бородой, не успев стать рассудительными,
als bis sie einen Bart haben, und haben а став рассудительными, спешат
oft einen Bart, ehe sie verständig sind, затуманить себе рассудок белой и красной
und wenn sie verständig sind,
дурью.
berauschen sie sich wieder mit weißer
und roter Torheit.
Mon dieu! wenn ich doch so viel
Mon Dieu! Будь во мне столько веры,
Glauben in mir hätte, daß ich Berge
чтобы двигать ею горы, я бы повелел
versetzen könnte - der Johannisberg
повсюду следовать за собой лишь одной из
wäre just derjenige Berg, den ich mir
них -- Иоганнисбергу. Но так как вера моя
überall nachkommen ließe. Aber da
не столь сильна, то я должен призывать на
mein Glaube nicht so stark ist, muß mir помощь воображение, а оно в один миг
die Phantasie helfen und sie versetzt
переносит меня на берега прекрасного
mich selbst nach dem schönen Rhein. Рейна.
Oh, da ist ein schönes Land, voll
О, это прекрасная страна, полная
Lieblichkeit und Sonnenschein. Im
очарования и солнечного света! Синие
blauen Strome spiegeln sich die
воды реки отражают руины замков, леса и
Bergesufer mit ihren Burgruinen und
старинные города на прибрежных горах.
Waldungen und altertümlichen Städten - Летним вечером сидят там перед своими
Dort vor der Haustür sitzen die
домами горожане и, попивая из больших
Bürgersleute des Sommerabends, und кружек вино, мирно беседуют о том, что
trinken aus großen Kannen, und
виноград, слава богу, недурно поспевает,
schwatzen vertraulich: wie der Wein,
что суды обязательно должны быть
gottlob! gedeiht, und wie die Gerichte гласными, что Марию-Антуанетту
durchaus öffentlich sein müssen, und
гильотинировали ни за что ни про что, что
wie die Maria Antoinette so mir nichts акциз сильно удорожил табак, что все люди
dir nichts guillotiniert worden, und wie равны и что Геррес -- ловкий малый.
die Tabaksregie den Tabak verteuert,
und wie alle Menschen gleich sind, und
wie der Görres ein Hauptkerl ist.
Ich habe mich nie um dergleichen
Я никогда не увлекался такого рода
Gespräche bekümmert, und saß lieber разговорами и предпочитал сидеть с
bei den Mädchen am gewölbten Fenster, девушками у сводчатого оконца, смеялся
und lachte über ihr Lachen, und ließ
их смеху, позволял им хлестать меня по
mich mit Blumen ins Gesicht schlagen, лицу цветами и притворялся обиженным до
und stellte mich böse, bis sie mir ihre
тех пор, пока они не соглашались
Geheimnisse oder irgendeine andre
рассказать свои сердечные тайны или
wichtige Geschichte erzählten. Die
какие-нибудь другие важные дела.
schöne Gertrud war bis zum Tollwerden Прекрасная Гертруда теряла голову от
vergnügt, wenn ich mich zu ihr setzte; es радости, если я подсаживался к ней. Эта
war ein Mädchen wie eine flammende девушка была подобна пламенной розе, и
Rose, und als sie mir einst um den Hals когда однажды она бросилась мне на шею,
fiel, glaubte ich, sie würde verbrennen я думал, что она сгорит и растает, как дым,
und verduften in meinen Armen. Die
в моих объятиях. Прекрасная Катарина
schöne Katharine zerfloß in klingender изнемогала от звенящей нежности, говоря
Sanftheit, wenn sie mit mir sprach, und со мной, и глаза ее были такой чистой,
ihre Augen waren von einem so reinen, глубокой синевы, какой я не встречал ни у
innigen Blau, wie ich es noch nie bei
людей, ни у животных и только изредка - у
Menschen und Tieren, und nur selten bei цветов; в них так отрадно было глядеть,
Blumen gefunden; man sah gern hinein баюкая себя при этом сладкими мечтами.
und konnte sich so recht viel Süßes
Но прекрасная Гедвига любила меня; когда
dabei denken. Aber die schöne Hedwig я приближался к ней, она склоняла голову,
liebte mich; denn wenn ich zu ihr trat, так что черные кудри ниспадали ей на
beugte sie das Haupt zur Erde, so daß
заалевшее лицо, и блестящие глаза сияли,
die schwarzen Locken über das
как звезды в темном небе. Ее стыдливые
errötende Gesicht herabfielen, und die уста не произносили ни слова, и я тоже
glänzenden Augen wie Sterne aus
ничего не мог сказать ей. Я кашлял, а она
dunkelem Himmel hervorleuchteten.
дрожала. Иногда она через сестру
Ihre verschämten Lippen sprachen kein передавала мне просьбу не взбираться
Wort, und auch ich konnte ihr nichts
слишком быстро на утесы и не купаться в
sagen. Ich hustete und sie zitterte. Sie Рейне, когда я разгорячен ходьбой или
ließ mich manchmal durch ihre
вином. Я подслушал раз ее жаркую
Schwester bitten, nicht so rasch die
молитву перед девой Марией, которая
Felsen zu besteigen, und nicht im
стояла в нише у двери их дома, украшенная
Rheine zu baden, wenn ich mich heiß
блестками и озаренная отблеском
gelaufen oder getrunken. Ich behorchte лампадки. Я слышал явственно, как она
mal ihr andächtiges Gebet vor dem
просила божию матерь: "Запрети ему
Marienbildchen, das mit Goldflittern
лазить, пить и купаться". Я непременно
geziert und von einem brennenden
влюбился бы в эту прелестную девушку,
Lämpchen umflittert, in einer Nische der если бы она была ко мне равнодушна; но я
Hausflur stand; ich hörte deutlich, wie остался равнодушен к ней, так как знал, что
sie die Muttergottes bat: ihm das
она любит меня.
Klettern, Trinken und Baden zu
verbieten. Ich hätte mich gewiß in das
schöne Mädchen verliebt, wenn sie
gleichgültig gegen mich gewesen wäre;
und ich war gleichgültig gegen sie, weil
ich wußte, daß sie mich liebte Madame, wenn man von mir geliebt sein Madame, женщина, которая хочет, чтобы я
will, muß man mich en canaille
любил ее, должна третировать меня en
behandeln.
canaille (как каналью).
Die schöne Johanna war die Base der
Прекрасная Иоганна была кузиной трех
drei Schwestern, und ich setzte mich
сестер, и я охотно сиживал подле нее. Она
gern zu ihr. Sie wußte die schönsten
знала множество чудесных легенд, и когда
Sagen, und wenn sie mit der weißen
ее белая рука указывала за окно, вдаль, на
Hand zum Fenster hinauszeigte, nach
горы, где происходило все то, о чем она
den Bergen, wo alles passiert war, was повествовала, я и сам чувствовал себя
sie erzählte, so wurde mir ordentlich
словно зачарованным, и рыцари былых
verzaubert zumute, die alten Ritter
времен, как живые, поднимались из руин
stiegen sichtbar aus den Burgruinen und замков и рубили железные панцири друг на
zerhackten sich die eisernen Kleider, die друге. Лорелея вновь стояла на вершине
Lore-Ley stand wieder auf der
горы, и чарующе-пагубная песнь ее неслась
Bergesspitze und sang hinab ihr süß
вниз, и Рейн шумел так рассудительноverderbliches Lied, und der Rhein
умиротворяюще и в то же время так
rauschte so vernünftig, beruhigend und дразняще-жутко, и прекрасная Иоганна
doch zugleich neckend schauerlich - und глядела на меня так странно, так
die schöne Johanne sah mich an so
таинственно, так загадочно-тоскливо,
seltsam, so heimlich, so rätselhaft
будто и сама она вышла из той сказки,
traulich, als gehörte sie selbst zu den
которую только что рассказывала. Это
Märchen, wovon sie eben erzählte. Sie была стройная бледная девушка,
war ein schlankes, blasses Mädchen, sie смертельно больная и вечно задумчивая;
war todkrank und sinnend, ihre Augen глаза ее были ясны, как сама истина, а губы
waren klar wie die Wahrheit selbst, ihre невинно изогнуты; в чертах ее лица
Lippen fromm gewölbt, in den Zügen
запечатлелась история пережитого, но то
ihres Antlitzes lag eine große
была священная история. Быть может,
Geschichte, aber es war eine heilige
легенда о любви? Я и сам не знаю; у меня
Geschichte - Etwa eine Liebeslegende? ни разу не хватило духа расспросить ее.
Ich weiß nicht, und ich hatte auch nie
Когда я долго смотрел на нее, покой и
den Mut, sie zu fragen. Wenn ich sie
довольство нисходили на меня, в душе
lange ansah, wurde ich ruhig und heiter, моей словно наступал тихий воскресный
es ward mir, als sei stiller Sonntag in
день и ангелы служили там мессу.
meinem Herzen und die Engel darin
hielten Gottesdienst.
In solchen guten Stunden erzählte ich ihr В такие блаженные часы я рассказывал ей
Geschichten aus meiner Kindheit, und истории из времен моего детства. Она
sie hörte immer ernsthaft zu, und
слушала всегда так внимательно, и -seltsam! wenn ich mich nicht mehr auf удивительное дело! -- если мне случалось
die Namen besinnen konnte, so erinnerte забыть имена, она напоминала мне их.
sie mich daran. Wenn ich sie alsdann
Когда же я с удивлением спрашивал ее,
mit Verwunderung fragte: woher sie die откуда она знает эти имена, она, улыбаясь,
Namen wisse? so gab sie lächelnd zur отвечала, что слышала их от птиц, вивших
Antwort, sie habe sie von den Vögeln гнезда под ее окном, и пыталась даже
erfahren, die an den Fliesen ihres
уверить меня, будто это те самые птицы,
Fensters nisteten - und sie wollte mich которых я некогда, еще мальчиком,
gar glauben machen, dieses seien die
выкупал на свои карманные деньги у
nämlichen Vögel, die ich einst als Knabe жестокосердых крестьянских ребят и
mit meinem Taschengelde den
потом выпускал на волю. Но, по-моему,
hartherzigen Bauerjungen abgekauft
она знала все оттого, что была так бледна и
habe, und dann frei fortfliegen lassen. стояла на пороге смерти. Она знала также и
Ich glaube aber, sie wußte alles, weil sie день своей смерти и пожелала, чтобы я
so blaß war und wirklich bald starb. Sie покинул Андернах накануне. На прощание
wußte auch, wann sie sterben würde,
она протянула мне обе руки, -- то были
und wünschte, daß ich Andernacht den белые, нежные руки, чистые, как
Tag vorher verlassen möchte. Beim
причастная облатка, -- и сказала: "Ты очень
Abschied gab sie mir beide Hände - es добр. А когда вздумаешь стать злым,
waren weiße, süße Hände, und rein wie вспомни о маленькой мертвой Веронике".
eine Hostie - und sie sprach: du bist sehr
gut, und wenn du böse wirst, so denke
wieder an die kleine, tote Veronika.
Haben ihr die geschwätzigen Vögel auch Неужели болтливые птицы открыли ей и
diesen Namen verraten? Ich hatte mir in это имя? Как часто, в часы воспоминаний,
erinnerungssüchtigen Stunden so oft den ломал я себе голову и тщетно старался
Kopf zerbrochen und konnte mich nicht вспомнить милое имя.
mehr auf den lieben Namen erinnern.
Jetzt, da ich ihn wieder habe, will mir Теперь, когда я обрел его, в памяти моей
auch die früheste Kindheit wieder im
вновь расцветают годы раннего детства; я
Gedächtnisse hervorblühen, und ich bin вновь стал ребенком и резвлюсь с другими
wieder ein Kind und spiele mit andern детьми на Дворцовой площади в
Kindern auf dem Schloßplatze zu
Дюссельдорфе на Рейне.
Düsseldorf am Rhein.
Kapitel 6
Deutsch
Русский
Ja, Madame, dort bin ich geboren, und Да, madame, там я родился, и особо
ich bemerke dieses ausdrücklich für den подчеркиваю это на тот случай, если бы
Fall, daß etwa, nach meinem Tode,
после смерти моей семь городов -- Шильда,
sieben Städte - Schilda, Krähwinkel,
Кревинкель, Польквиц, Бокум, Дюлькен,
Polkwitz, Bockum, Dülken, Göttingen Геттинген и Шеппенштедт -- оспаривали
und Schöppenstädt - sich um die Ehre друг у друга честь быть моей родиной.
streiten, meine Vaterstadt zu sein.
Дюссельдорф -- город на Рейне, и
Düsseldorf ist eine Stadt am Rhein, es проживает там шестнадцать тысяч человек,
leben da 16000 Menschen, und viele
и сотни тысяч людей, кроме того,
hunderttausend Menschen liegen noch погребены там, а среди них есть и такие, о
außerdem da begraben. Und darunter
ком моя мать говорит, что лучше бы им
sind manche, von denen meine Mutter оставаться в живых, -- как, например,
sagt, es wäre besser, sie lebten noch, z. дедушка мой, старший господин фон Гель
B. mein Großvater und mein Oheim, der дерн, и дядя, младший господин фон
alte Herr v. Geldern und der junge Herr Гельдерн, которые были такими
v. Geldern, die beide so berühmte
знаменитыми докторами и не дали умереть
Doktoren waren, und so viele Menschen множеству людей, а сами все же не ушли
vom Tode kuriert, und doch selber
от смерти. И благочестивая Урсула,
sterben mußten. Und die fromme Ursula, носившая меня ребенком на руках,
die mich als Kind auf den Armen
погребена там, и на могиле ее растет
getragen, liegt auch dort begraben, und розовый куст, -- при жизни она так любила
es wächst ein Rosenstrauch auf ihrem аромат роз! -- душа ее была соткана из
Grab - Rosenduft liebte sie so sehr im аромата роз и кротости. Мудрый старик
Leben und ihr Herz war lauter
каноник тоже погребен там. Боже, как
Rosenduft und Güte. Auch der alte kluge жалок он был, когда я видел его в
Kanonikus liegt dort begraben. Gott, wie последний раз! Он весь состоял из духа и
elend sah er aus, als ich ihn zuletzt sah! пластырей и, несмотря на это, не
Er bestand nur noch aus Geist und
.отрывался от книг ни днем, ни ночью,
Pflastern, und studierte dennoch Tag
словно боясь, что черви не досчитаются
und Nacht, als wenn er besorgte, die
нескольких мыслей в его голове. И
Würmer möchten einige Ideen zuwenig маленький Вильгельм лежит там, и в этом
in seinem Kopfe finden. Auch der kleine виноват я. Мы вместе учились в монастыре
Wilhelm liegt dort, und daran bin ich
францисканцев и вместе играли на той его
schuld. Wir waren Schulkameraden im стороне, где между каменных стен
Franziskanerkloster und spielten auf
протекает Дюссель. Я сказал: "Вильгельм,
jener Seite desselben, wo zwischen
вытащи котенка, видишь, он свалился в
steinernen Mauern die Düssel fließt, und реку". Вильгельм резво взбежал на доску,
ich sagte: "Wilhelm, hol doch das
перекинутую с одного берега на другой,
Kätzchen, das eben hineingefallen" схватил котенка, но сам при этом упал в
und lustig stieg er hinab auf das Brett, воду; когда его извлекли оттуда, он был
das über dem Bach lag riß das Kätzchen мокр и мертв. Котенок жил еще долгое
aus dem Wasser, fiel aber selbst hinein, время.
und, als man ihn herauszog, war er naß
und tot. Das Kätzchen hat noch lange
Zeit gelebt.
Die Stadt Düsseldorf ist sehr schön, und Город Дюссельдорф очень красив, и когда
wenn man in der Ferne an sie denkt und на чужбине вспоминаешь о нем, будучи
zufällig dort geboren ist, wird einem
случайно уроженцем его, на душе
wunderlich zumute. Ich bin dort
становится как-то смутно. Я родился в нем,
geboren, und es ist mir, als müßte ich
и меня тянет домой. А когда я говорю
gleich nach Hause gehn. Und wenn ich "домой", то подразумеваю Болькерштрассе
sage nach Hause gehn, so meine ich die и дом, где я родился. Дом этот станет
Bolkerstraße und das Haus, worin ich когда-нибудь достопримечательностью;
geboren bin. Dieses Haus wird einst sehr старухе, владелице его, я велел передать,
merkwürdig sein, und der alten Frau, die чтобы она ни в коем случае его не
es besitzt, habe ich sagen lassen, daß sie продавала. За весь дом она вряд ли
beileibe das Haus nicht verkaufen solle. выручила бы теперь даже ту сумму, какую
Für das ganze Haus bekäme sie jetzt
со временем привратница соберет "на чай"
doch kaum so viel wie schon allein das от знатных англичанок под зелеными
Trinkgeld betragen wird, das einst die вуалями, когда поведет их показывать
grünverschleierten, vornehmen
комнату, где я увидел божий свет, и
Engländerinnen dem Dienstmädchen
курятник, куда отец имел обыкновение
geben, wenn es ihnen die Stube zeigt, запирать меня, если мне случалось
worin ich das Licht der Welt erblickt,
своровать винограду, а также коричневую
und den Hühnerwinkel, worin mich
дверь, на которой моя мать учила меня
Vater gewöhnlich einsperrte, wenn ich писать мелом буквы. Бог мой! Madame,
Trauben genascht, und auch die braune если я стану знаменитым писателем, то это
Türe, worauf Mutter mich die
стоило моей бедной матери немалого
Buchstaben mit Kreide schreiben lehrte - труда.
ach Gott! Madame, wenn ich ein
berühmter Schriftsteller werde, so hat
das meiner armen Mutter genug Mühe
gekostet.
Aber mein Ruhm schläft jetzt noch in Но слава моя почивает еще в мраморе
den Marmorbrüchen von Carrara, der
каррарских каменоломен, аромат
Makulatur-Lorbeer, womit man meine бумажных лавров, которыми украсили мое
Stirne geschmückt, hat seinen Duft noch чело, не распространился еще по всему
nicht durch die ganze Welt verbreitet, миру, и если знатные англичанки под
und wenn jetzt die grünverschleierten, зелеными вуалями приезжают в
vornehmen Engländerinnen nach
Дюссельдорф, они пока что оставляют без
Düsseldorf kommen, so lassen sie das внимания знаменитый дом и направляются
berühmte Haus noch unbesichtigt und прямо на Рыночную площадь, чтобы
gehen direkt nach dem Marktplatz und осмотреть стоящую посреди нее
betrachten die dort in der Mitte
гигантскую почерневшую конную статую.
stehende, schwarze, kolossale
Последняя должна изображать курфюрста
Reuterstatue. Diese soll den Kurfürsten Яна-Вильгельма. На нем черные латы и
Jan Wilhelm vorstellen. Er trägt einen пышный аллонжевый парик.
schwarzen Harnisch, eine
tiefherabhängende Allongeperücke Als Knabe hörte ich die Sage, der
В детстве я слышал предание, будто
Künstler, der diese Statue gegossen,
скульптор, отливавший статую, во время
habe während des Gießens mit
литья вдруг с ужасом заметил, что ему не
Schrecken bemerkt, daß sein Metall
хватит металла, -- тогда горожане
nicht dazu ausreiche, und da wären die поспешили к нему со всех концов
Bürger der Stadt herbeigelaufen, und
Дюссельдорфа, неся с собой серебряные
hätten ihm ihre silbernen Löffel
ложки, чтобы он мог кончить отливку. И
gebracht, um den Guß zu vollenden вот я часами простаивал перед статуей,
und nun stand ich stundenlang vor dem ломая себе голову над тем, сколько на нее
Reuterbilde, und zerbrach mir den Kopf: пошло серебряных ложек и сколько
wieviel silberne Löffel wohl darin
яблочных пирожков можно было бы
stecken mögen, und wieviel
купить за такую уйму серебра. Яблочные
Apfeltörtchen man wohl für all das
пирожки, надо сказать, были тогда моей
Silber bekommen könnte? Apfeltörtchen страстью, -- теперь их сменили любовь,
waren nämlich damals meine Passion - истина, свобода и раковый суп,-- а как раз
jetzt ist es Liebe, Wahrheit, Freiheit und неподалеку от памятника курфюрста, возле
Krebssuppe - und eben unweit des
театра, стоял обычно нескладный,
Kurfürstenbildes, an der Theaterecke, кривоногий парень в белом фартуке и с
stand gewöhnlich der wunderlich
большой корзиной, полной лакомо
gebackene, säbelbeinige Kerl, mit der дымящихся яблочных ши рожков, которые
weißen Schürze und dem umgehängten он расхваливал неотразимым дискантом:
Korbe voll lieblich dampfender
"Пирожки, свежие яблочные пирожки,
Apfeltörtchen, die er mit einer
прямо из печки, пахнут как вкусно!" Право
unwiderstehlichen Diskantstimme
же, когда в позднейшие годы искуситель
anzupreisen wußte: "Die Apfeltörtchen приступал ко мне, он всегда говорил этим
sind ganz frisch, eben aus dem Ofen,
манящим дискантом, а у синьоры
riechen so delikat" - Wahrlich, wenn in Джульетты я не остался бы и полусуток,
meinen späteren Jahren der Versucher если бы она не щебетала точь-в-точь таким
mir beikommen wollte, so sprach er mit же сладким, душистым, яблочно-сдобным
solcher lodsenden Diskantstimme, und голоском. Правда также, что яблочные
bei Signora Giulietta wäre ich keine
пирожки никогда не соблазняли бы меня
volle zwölf Stunden geblieben, wenn sie так, если бы хромой Герман не прикрывал
nicht den süßen, duftenden
их столь таинственно своим белым
Apfeltörtchenton angeschlagen hätte.
фартуком, а не что иное, как фартуки... но
Und wahrlich, nie würden Apfeltörtchen напоминание О Них отвлекает меня от
mich so sehr angereizt haben, hätte der основной темы: ведь я говорил о конной
krumme Hermann sie nicht so
статуе, которая хранит в своей утробе
geheimnisvoll mit seiner weißen
столько серебряных ложек и ни капли супа
Schürze bedeckt - und die Schürzen sind и притом изображает курфюрста Янаes, welche - doch sie bringen mich ganz Вильгельма.
aus dem Kontext, ich sprach ja von der
Reuterstatue, die so viel silberne Löffel
im Leibe hat, und keine Suppe, und den
Kurfürsten Jan Wilhelm darstellt.
Er soll ein braver Herr gewesen sein,
Говорят, он был приятный господин,
und sehr kunstliebend, und selbst sehr большой любитель искусств и сам
geschickt. Er stiftete die Gemäldegalerie искусный мастер. Он основал картинную
in Düsseldorf, und auf dem dortigen
галерею в Дюссельдорфе, а в тамошней
Observatorium zeigt man noch einen
Обсерватории еще и теперь показывают
überaus künstlichen
деревянный кубок весьма тонкой работы,
Einschachtelungsbecher von Holz, den вырезанный им собственноручно в
er selbst in seinen Freistunden - er hatte свободные от занятий часы, таковых же у
deren täglich vierundzwanzig него имелось двадцать четыре в сутки.
geschnitzelt hat.
Damals waren die Fürsten noch keine В те времена государи не были еще такими
geplagte Leute wie jetzt, und die Krone мучениками, как теперь, корона прочно
war ihnen am Kopfe festgewachsen, und срасталась у них с головой; ложась спать,
des Nachts zogen sie noch eine
они надевали поверх нее ночной колпак и
Schlafmütze darüber, und schliefen
почивали покойно, и покойно у ног их
ruhig, und ruhig zu ihren Füßen
почивали народы. Проснувшись поутру,
schliefen die Völker, und wenn diese des эти последние говорили: "Доброе утро,
Morgens erwachten, so sagten sie:
отец!" --а те отвечали: "Доброе утро, милые
"Guten Morgen, Vater!" - und jene
детки!"
antworteten: "Guten Morgen, liebe
Kinder!"
Aber es wurde plötzlich anders; als wir Но вдруг все изменилось в Дюссельдорфе.
eines Morgens zu Düsseldorf erwachten, Когда однажды утром мы, проснувшись,
und "Guten Morgen, Vater!" sagen
хотели сказать: "Доброе утро, отец!" -wollten, da war der Vater abgereist, und оказалось, что отец уехал, над всем
in der ganzen Stadt war nichts als
городом нависло мрачное уныние, все
stumpfe Beklemmung, es war überall
были настроены на похоронный лад и
eine Art Begräbnisstimmung, und die
молча плелись на Рыночную площадь,
Leute schlichen schweigend nach dem чтобы прочесть длинное объявление на
Markte, und lasen den langen papiernen дверях ратуши. Хотя погода была
Anschlag auf der Türe des Rathauses. Es пасмурная, тощий портной Килиан стоял в
war ein trübes Wetter, und der dünne
одной нанковой куртке, которую обычно
Schneider Kilian stand dennoch in seiner носил лишь дома, синие шерстяные чулки
Nankingjacke, die er sonst nur im Hause сползли вниз, так что голые коленки хмуро
trug, und die blauwollnen Strümpfe
выглядывали наружу,
hingen ihm herab, daß die nackten
Beinchen betrübt hervorguckten,
Ein alter pfälzischer Invalide las etwas Старый пфальцский инвалид читал
lauter, und bei manchem Worte träufelte немного громче, и при некоторых словах
ihm eine klare Träne in den weißen,
блестящая слезинка скатывалась на его
ehrlichen Schnauzbart. Ich stand neben доблестные белые усы. Я стоял подле него
ihm und weinte mit, und frug ihn:
и тоже плакал, а потом спросил, почему мы
warum wir weinten? Und da antwortete плачем. И он ответил так: "Курфюрст
er: "Der Kurfürst läßt sich bedanken." покорно благодарит". Он продолжал читать
Und dann las er wieder, und bei den
дальше и при словах: "за испытанную
Worten: "für die bewährte
верноподданническую преданность" и
Untertanstreue" "und entbinden Euch
"освобождает вас от присяги" -- он
Eurer Pflichten", da weinte er noch
заплакал еще сильнее.
stärker Es ist wunderlich anzusehen, wenn so Странно смотреть, когда такой старый
ein alter Mann mit verblichener Uniform человек, в линялом мундире, с иссеченным
und vernarbtem Soldatengesicht,
рубцами солдатским лицом, вдруг
plötzlich so stark weint.
начинает громко плакать.
Während wir lasen, wurde auch das
Пока мы читали, на ратуше успели снять
kurfürstliche Wappen vom Rathause
герб курфюрста, и наступило какое-то
heruntergenommen, alles gestaltete sich зловещее затишье, -- казалось, что с
so beängstigend öde, es war, als ob man минуты на минуту начнется солнечное
eine Sonnenfinsternis erwarte, die
затмение; господа муниципальные
Herren Ratsherren gingen so abgedankt советники медленно бродили с отставными
und langsam umher, sogar der
лицами; даже всемогущий полицейский
allgewaltige Gassenvogt sah aus, als
надзиратель как будто потерял способность
wenn er nichts mehr zu befehlen hätte, повелевать и поглядывал кругом
und stand da so friedlich- gleichgültig, миролюбиво-равнодушно, хотя
obgleich der tolle Alouisius sich wieder сумасшедший Алоизий снова прыгал на
auf ein Bein stellte und mit närrischer одной ноге и, строя глупые рожи,
Grimasse die Namen der französischen выкрикивал имена французских генералов,
Generale herschnatterte, während der
а пьяный горбун Гумперц валялся в
besoffene, krumme Gumpertz sich in der сточной канаве и пел: "cа ira, ca ira!"1
Gosse herumwälzte und "Ça ira, ça ira!"
sang.
Ich aber ging nach Hause, und weinte Я же отправился домой и там снова
und klagte: "Der Kurfürst läßt sich
принялся плакать, твердя: "Курфюрст
bedanken." Meine Mutter hatte ihre
покорно благодарит". Как ни билась со
liebe Not, ich wußte was ich wußte, ich мной мать, я твердо стоял на своем и не
ließ mir nichts ausreden, ich ging
давал разубедить себя; со слезами
weinend zu Bette, und in der Nacht
отправился я спать, и ночью мне снилось,
träumte mir: die Welt habe ein Ende - что настал конец света: прекрасные
die schönen Blumengärten und grünen цветники и зеленые лужайки были убраны
Wiesen wurden wie Teppiche vom
с земли и свернуты, как ковры,
Boden aufgenommen und
полицейский надзиратель влез на высокую;
zusammengerollt, der Gassenvogt stieg лестницу и снял с неба солнце, рядом стоял
auf eine hohe Leiter und nahm die
портной Килиан и говорил, обращаясь ко
Sonne vom Himmel herab, der
мне: "Надо пойти домой! приодеться -Schneider Kilian stand dabei und sprach ведь я умер, и сегодня меня хоронят"; круг
zu sich selber: "Ich muß nach Hause
становилось все темней, скудно мерцали
gehn und mich hübsch anziehn, denn ich вверху редкие звезды, но и они падали
bin tot, und soll noch heute begraben
вниз, как желтые листы осенью;
werden" - und es wurde immer dunkler, постепенно исчезли люди; один я,
spärlich schimmerten oben einige Sterne горемычное дитя, пугливо бродил во
und auch diese fielen herab wie gelbe
мраке, пока не очутился у ивового плетня
Blätter im Herbste, allmählich
заброшенной крестьянской усадьбы; там я
verschwanden die Menschen, ich armes увидел человека, рывшего заступом землю;
Kind irrte ängstlich umher, stand endlich уродливая сердитая женщина подле него
vor der Weidenhecke eines wüsten
держала в фартуке что-то похожее на
Bauerhofes und sah dort einen Mann,
отрубленную человеческую голову, -- это
der mit dem Spaten die Erde aufwühlte, была луна, и женщина бережно положила
und neben ihm ein häßlich hämisches
луну в яму, а позади меня стоял
Weib, das etwas wie einen
пфальцский инвалид и, всхлипывая, читал
abgeschnittenen Menschenkopf in der по складам: "Курфюрст покорно
Schürze hielt, und das war der Mond,
благодарит..."
und sie legte ihn ängstlich sorgsam in
die offne Grube - und hinter mir stand
der pfälzische Invalide und schluchzte
und buchstabierte: "Der Kurfürst läßt
sich bedanken."
Als ich erwachte, schien die Sonne
Когда я проснулся, солнце, как обычно,
wieder wie gewöhnlich durch das
светило в окно, с улицы доносился
Fenster, auf der Straße ging die
барабанный бой. А когда я вышел
Trommel, und als ich in unsre
пожелать доброго утра отцу, сидевшему в
Wohnstube trat und meinem Vater, der лом пудермантеле, я услышал, как
im weißen Pudermantel saß, einen guten проворный куафер, орудуя щипцами,
Morgen bot, hörte ich, wie der
обстоятельно рассказывал, что сегодня в
leichtfüßige Friseur ihm während des
ратуше будут присягать новому великому
Frisierens haarklein erzählte: daß heute герцогу Иоахиму, что этот последний
auf dem Rathause dem neuen
очень знатного рода, получил в жены
Großherzog Joachim gehuldigt werde, сестру императора Наполеона и в самом
und daß dieser von der besten Familie деле отличается тонкими манерами, свои
sei, und die Schwester des Kaisers
прекрасные черные волосы он носит
Napoleon zur Frau bekommen, und auch убранными в локоны, а скоро он совершит
wirklich viel Anstand besitze, und sein торжественный въезд и, без сомнения,
schönes schwarzes Haar in Locken
понравится всем особам женского пола.
trage, und nächstens seinen Einzug
Между тем грохот барабанов не умолкал, и
halten und sicher allen Frauenzimmern я вышел на крыльцо посмотреть на
gefallen müsse. Unterdessen ging das
вступавшие французские войска, на этих
Getrommel, draußen auf der Straße,
веселых детей славы, с гомоном и звоном
immer fort, und ich trat vor die Haustür шествовавших по всей земле, на радостноund besah die einmarschierenden
строгие лица гренадеров, на медвежьи
französischen Truppen, das freudige
шапки, трехцветные кокарды, сверкающие
Volk des Ruhmes, das singend und
штыки, на стрелков, полных веселья и point
klingend die Welt durchzog, die heiter- d'honneur1, и на поразительно высокого,
ernsten Grenadiergesichter, die
расшитого серебром тамбурмажора,
Bärenmützen, die dreifarbigen
который вскидывал свою булаву с
Kokarden, die blinkenden Bajonette, die позолоченной головкой до второго этажа, а
Voltigeurs voll Lustigkeit und Point
глаза даже до третьего, где у окон сидели
d'honneur, und den allmächtig großen, красивые девушки. Я порадовался, что у
silbergestickten Tambour-Major, der
нас будут солдаты на постое, -- мать моя не
seinen Stock mit dem vergoldeten Knopf радовалась, -- и поспешил на Рыночную
bis an die erste Etage werfen konnte und площадь.
seine Augen sogar bis zur zweiten Etage
- wo ebenfalls schöne Mädchen am
Fenster saßen. Ich freute mich, daß wir
Einquartierung bekämen - meine Mutter
freute sich nicht - und ich eilte nach dem
Marktplatz.
Da sah es jetzt ganz anders aus, es war, Там все теперь было по-иному, -- казалось,
als ob die Welt neu angestrichen
будто мир выкрашен заново: новый герб
worden, ein neues Wappen hing am
висел на ратуше, чугунные перила балкона
Rathause, das Eisengeländer an dessen были завешены вышитыми бархатными
Balkon war mit gestickten
покрывалами, на карауле стояли
Sammetdecken überhängt, französische французские гренадеры, старые господа
Grenadiere standen Schildwache, die
муниципальные советники натянули на
alten Herren Ratsherren hatten neue
себя новые лица и праздничные сюртуки,
Gesichter angezogen und trugen ihre
они смотрели друг на друга по-французски
Sonntagsröcke, und sahen sich an auf
и говорили: "Bonjour!", изо всех окон
französisch und sprachen bon jour; aus выглядывали дамы, любопытные горожане
allen Fenstern guckten Damen,
и солдаты в блестящих мундирах
neugierige Bürgersleute und blanke
теснились на площади, а я и другие
Soldaten füllten den Platz, und ich nebst мальчуганы взобрались на курфюрстова
andern Knaben, wir kletterten auf das
коня и оттуда озирали волновавшуюся
große Kurfürstenpferd und schauten
внизу пеструю толпу.
davon herab auf das bunte
Marktgewimmel.
Nachbars-Pitter und der lange Kurz
Соседский Питер и длинный Курц чуть не
hätten bei dieser Gelegenheit beinah den сломали себе при этом шеи,-- это было бы,
Hals gebrochen, und das wäre gut
пожалуй, к лучшему: один из них позже
gewesen; denn der eine entlief nachher сбежал от родителей, пошел в солдаты,
seinen Eltern, ging unter die Soldaten, дезертировал и был расстрелян в Майнце;
desertierte, und wurde in Mainz
другой же занялся географическими
totgeschossen, der andre aber machte
изысканиями в чужих карманах,
späterhin geographische
вследствие чего стал действительным
Untersuchungen in fremden Taschen,
членом одного казенного учреждения, но
wurde deshalb wirkendes Mitglied einer разорвал железные цепи, приковавшие его
öffentlichen Spinnanstalt, zerriß die
к этому последнему и к отечеству,
eisernen Bande, die ihn an diese und an благополучно переплыл море и скончался в
das Vaterland fesselten, kam glücklich Лондоне от чересчур узкого галстука,
über das Wasser und starb in London
который затянулся сам собой, когда
durch eine allzuenge Krawatte, die sich королевский чиновник выбил доску из-под
von selbst zugezogen, als ihm ein
ног моего знакомца.
königlicher Beamter das Brett unter den
Beinen wegriß.
Der lange Kurz sagte uns, daß heute
Длинный Курц сказал нам, что сегодня по
keine Schule sei, wegen der Huldigung. причине присяги не будет классов. Нам
Wir mußten lange warten, bis diese
пришлось довольно долго дожидаться,
losgelassen wurde. Endlich füllte sich пока начнется церемония. Наконец балкон
der Balkon des Rathauses mit bunten
ратуши наполнился разодетыми господами,
Herren, Fahnen und Trompeten, und der флагами и трубами, и господин
Herr Bürgermeister, in seinem
бургомистр, облаченный в свой
berühmten roten Rock, hielt eine Rede, знаменитый красный сюртук, произнес
die sich etwas in die Länge zog, wie
речь, которая растянулась, как резина или
Gummi-Elastikum oder wie eine
вязаный колпак, когда в него положен
gestrickte Schlafmütze, in die man einen камень, -- конечно, не философский;
Stein geworfen - nur nicht den Stein der многие выражения я слышал вполне
Weisen - und manche Redensarten
отчетливо,--например, что нас хотят
konnte ich ganz deutlich vernehmen, z. сделать счастливыми; при последних
B. daß man uns glücklich machen wolle словах заиграли трубы, заколыхались
- und beim letzten Worte wurden die
флаги, забил барабан, и все закричали
Trompeten geblasen und die Fahnen
"виват", и я тоже закричал "виват", крепко
geschwenkt, und die Trommel gerührt, ухватившись за старого курфюрста. Это
und Vivat gerufen - und während ich
было необходимо, так как голова у меня
selber Vivat rief, hielt ich mich fest an пошла кругом, и мне стало казаться, будто
den alten Kurfürsten. Und das tat not, люди стоят вверх ногами, потому что весь
denn mir wurde ordentlich schwindlig, мир перевернулся, а курфюрст кивнул мне
ich glaubte schon, die Leute ständen auf своим аллонжевым париком и прошептал:
den Köpfen, weil sich die Welt
"Держись покрепче за меня!" Только
herumgedreht, das Kurfürstenhaupt mit пушечная пальба на валу привела меня в
der Allongeperücke nickte und flüsterte: чувство, и я медленно слез с лошади
"Halt fest an mir!" - und erst durch das курфюрста.
Kanonieren, das jetzt auf dem Walle
losging, ernüchterte ich mich, und stieg
vom Kurfürstenpferd langsam wieder
herab.
Als ich nach Hause ging, sah ich wieder, Направляясь домой, я снова увидел, как
wie der tolle Alouisius auf einem Beine сумасшедший Алоизий прыгал на одной
tanzte, während er die Namen der
ноге и выкрикивал имена французских
französischen Generale schnarrte, und генералов, а горбун Гумперц валялся,
wie sich der krumme Gumpertz besoffen пьяный, в канаве и ревел: "cа ira, ca ira".
in der Gosse herumwälzte und "Ça ira, Матери моей я сказал: "Нас хотят сделать
ça ira" brüllte, und zu meiner Mutter
счастливыми, а потому сегодня нет
sagte ich: "Man will uns glücklich
классов".
machen und deshalb ist heute keine
Schule."
Kapitel 7
Deutsch
Русский
Den andern Tag war die Welt wieder
На другой день мир снова пришел в
ganz in Ordnung und es war wieder
равновесие, и снова, как прежде, были
Schule, nach wie vor, und es wurde
классы, и снова, как прежде, заучивались
wieder auswendig gelernt, nach wie vor наизусть римские цари, хронологические
- die römischen Könige, die
даты, nomina на im (Существительные,
Jahreszahlen, die nomina auf im, die
оканчивающиеся на im), verba irregularia
verba irregularia, Griechisch, Hebräisch, (неправильные глаголы), греческий,
Geographie, deutsche Sprache,
древнееврейский, география, немецкий,
Kopfrechnen, - Gott! der Kopf
арифметика, -- о, господи, у меня и теперь
schwindelt mir noch davon - alles mußte еще ум мутится,--все надо было учить
auswendig gelernt werden. Und
наизусть. Многое изо всего этого
manches davon kam mir in der Folge
впоследствии пригодилось мне. Ведь если
zustatten. Denn hätte ich nicht die
бы я не учил римских царей, мне бы потом
römischen Könige auswendig gewußt, было совершенно безразлично, доказал или
so wäre es mir ja späterhin ganz
не доказал Нибур, что они в
gleichgültig gewesen, ob Niebuhr
действительности не существовали. Если
bewiesen oder nicht bewiesen hat, daß бы я не учил хронологических дат, как бы
sie niemals wirklich existiert haben. Und удалось мне позднее не потеряться в этом
wußte ich nicht jene Jahrszahlen, wie
огромном Берлине, где один дом похож на
hätte ich mich späterhin zurechtfinden другой, как две капли воды или как один
wollen in dem großen Berlin, wo ein
гренадер на другого, и где немыслимо
Haus dem andern gleicht, wie ein
отыскать знакомых, не зная номера их
Tropfen Wasser oder wie ein Grenadier дома; для каждого знакомого я припоминал
dem andern, und wo man seine
историческое событие, дата которого
Bekannten nicht zu finden vermag,
совпадала с номером дома этого знакомого,
wenn man nicht ihre Hausnummer im и таким образом без труда находил номер,
Kopfe hat; ich dachte mir damals bei
подумав о дате; поэтому, когда я видел
jedem Bekannten zugleich eine
того или иного знакомого, мне всегда на ум
historische Begebenheit, deren Jahrszahl приходило то или иное историческое
mit seiner Hausnummer übereinstimmte, событие. Так, например, встретив своего
so daß ich mich dieser leicht erinnern
портного, я тотчас вспоминал
konnte, wenn ich jener gedachte, und
Марафонскую битву; при встрече с
daher kam mir auch immer eine
щегольски разодетым банкиром
historische Begebenheit in den Sinn,
Христианом Румпелем я вспоминал
sobald ich einen Bekannten erblickte. So разрушение Иерусалима; столкнувшись с
z. B. wenn mir mein Schneider
одним своим португальским приятелем,
begegnete, dachte ich gleich an die
обремененным долгами, я вспоминал
Schlacht bei Marathon, begegnete mir бегство Магомета; увидев
der wohlgeputzte Bankier Christian
университетского судью, известного своим
Gumpel, so dachte ich gleich an die
беспристрастием, я немедленно вспоминал
Zerstörung Jerusalems, erblickte ich
смерть Амана; стоило мне увидеть
einen stark verschuldeten
Вадцека, как я вспоминал Клеопатру. Боже
portugiesischen Freund, so dachte ich ты мой! Бедняга давно уже испустил дух,
gleich an die Flucht Mahomets, sah ich слезы о нем успели просохнуть, и теперь
den Universitätsrichter, einen Mann,
можно вместе с Гамлетом сказать: "То
dessen strenge Rechtlichkeit bekannt ist, была старая баба в полном смысле слова,
so dachte ich gleich an den Tod
подобных ей мы встретим еще много".
Hamans, sobald ich Wadzeck sah,
Итак, хронологические даты, безусловно,
dachte ich gleich an die Kleopatra - Ach, необходимы, я знаю людей, которые, имея
lieber Himmel, das arme Vieh ist jetzt в голове только несколько дат, с их
tot, die Tränensäckchen sind
помощью умудрились отыскать в Берлине
vertrocknet, und man kann mit Hamlet нужные дома и теперь состоят уже
sagen: Nehmt alles in allem, es war ein ординарными профессорами. Но мне-то
altes Weib, wir werden noch oft
пришлось немало помаяться в школе над
seinesgleichen haben! Wie gesagt, die таким обилием чисел! С арифметикой как
Jahrszahlen sind durchaus nötig, ich
таковой дело обстояло еще хуже. Легче
kenne Menschen, die gar nichts als ein всего мне давалось вычитание, где имеется
paar Jahrszahlen im Kopfe hatten, und весьма полезное правило: "Четыре из трех
damit in Berlin die rechten Häuser zu
вычесть нельзя, поэтому занимаем
finden wußten, und jetzt schon
единицу",-- я же советую всякому занимать
ordentliche Professoren sind. Ich aber в таких случаях несколько лишних монет
hatte in der Schule meine Not mit den про запас.
vielen Zahlen! Mit dem eigentlichen
Rechnen ging es noch schlechter. Am
besten begriff ich das Subtrahieren, und
da gibt es eine sehr praktische
Hauptregel: "Vier von drei geht nicht, da
muß ich eins borgen" - ich rate aber
jedem, in solchen Fällen immer einige
Groschen mehr zu borgen; denn man
kann nicht wissen.
Was aber das Lateinische betrifft, so
Что касается латыни, то вы, madame, не
haben Sie gar keine Idee davon,
имеете понятия, какая это запутанная
Madame, wie das verwickelt ist. Den
штука. У римлян ни за что не хватило бы
Römern würde gewiß nicht Zeit genug времени на завоевание мира, если бы им
übriggeblieben sein, die Welt zu
пришлось сперва изучать латынь. Эти
erobern, wenn sie das Latein erst hätten счастливцы уже в колыбели знали, какие
lernen sollen. Diese glücklichen Leute существительные имеют винительный
wußten schon in der Wiege, welche
падеж на im. Мне же пришлось в поте лица
Nomina den Akkusativ auf im haben.
зубрить их на память; но все-таки я рад,
Ich hingegen mußte sie im Schweiße
что знаю их. Ведь если бы, например, 20
meines Angesichts auswendig lernen; июля 1825 года, когда я публично в
aber es ist doch immer gut, daß ich sie актовом зале Геттингенского университета
weiß. Denn hätte ich z. B. den 20sten
защищал диссертацию на латинском языке,
Juli 1825, als ich öffentlich in der Aula -- madame, вот что стоило послушать! -zu Göttingen lateinisch disputierte если бы я употребил тогда sinapem вместо
Madame, es war der Mühe wert
sinapim, то присутствовавшие при сем
zuzuhören - hätte ich da sinapem statt фуксы могли бы заметить это и мое имя
sinapim gesagt, so würden es vielleicht было бы покрыто вечным позором. Vis,
die anwesenden Füchse gemerkt haben, buns, sitis, tussis, cucumis, amussis, cannabis,
und das wäre für mich eine ewige
sinapis (Латинские слова с окончанием на
Schande gewesen. Vis, buris, sitis,
is, принимающие как склонение в
tussis, cucumis, amussis, cannabis,
винительном падеже окончание im вместо
sinapis - Diese Wörter, die soviel
em). -- все слова, которые приобрели
Aufsehen in der Welt gemacht haben, большой вес лишь благодаря тому, что,
bewirkten dieses, indem sie sich zu einer примыкая к определенному классу, они тем
bestimmten Klasse schlugen und
не менее остались исключениями; за это я
dennoch eine Ausnahme blieben;
их очень уважаю, и сознание, что они в
deshalb achte ich sie sehr, und daß ich случае необходимости всегда у меня под
sie bei der Hand habe, wenn ich sie etwa рукой, дает мне в тяжелые минуты жизни
plötzlich brauchen sollte, das gibt mir in большое внутреннее успокоение и
manchen trüben Stunden des Lebens viel утешение. Но, madame, verba irregularia
innere Beruhigung und Trost. Aber,
(Неправильные глаголы),-- они отличаются
Madame, die verba irregularia - sie
от verba regularia (Правильных глаголов)
unterscheiden sich von den verbis
тем, что за них еще чаще секут, -- они
regularibus dadurch, daß man bei ihnen ужасающе трудны. В одной из мрачных
noch mehr Prügel bekömmt - sie sind
сводчатых галерей францисканского
gar entsetzlich schwer. In den dumpfen монастыря, неподалеку от классной
Bogengängen des Franziskanerklosters, комнаты, висело в ту пору большое
unfern der Schulstube, hing damals ein распятие из темного дерева. Скорбный
großer, gekreuzigter Christus von
образ распятого Христа и теперь еще
grauem Holze, ein wüstes Bild, das noch посещает иногда мои сны и печально
jetzt zuweilen des Nachts durch meine глядит на меня неподвижными, залитыми
Träume schreitet, und mich traurig
кровью глазами, -- а в те времена я часто
ansieht mit starren, blutigen Augen - vor стоял перед ним и молился: "О господи, ты
diesem Bilde stand ich oft und betete: O тоже несчастен и замучен, так постарайся,
du armer, ebenfalls gequälter Gott, wenn если только можешь, чтобы я не забыл
es dir nur irgend möglich ist, so sieh
"verba irregularia"!
doch zu, daß ich die verba irregularia im
Kopfe behalte.
Vom Griechischen will ich gar nicht
О греческом, чтобы не раздражаться, я
sprechen; ich ärgere mich sonst zu viel. даже не хочу говорить. Средневековые
Die Mönche im Mittelalter hatten so
монахи были не очень далеки от истины,
ganz unrecht nicht, wenn sie
когда утверждали, что все греческое -behaupteten, daß das Griechische eine измышление дьявола. Один бог знает,
Erfindung des Teufels sei. Gott kennt
какие муки я претерпел при этом. С
die Leiden, die ich dabei ausgestanden. древнееврейским дело шло лучше, я всегда
Mit dem Hebräischen ging es besser,
питал пристрастие к евреям, хотя они по
denn ich hatte immer eine große
сей час распинают мое доброе имя. Однако
Vorliebe für die Juden, obgleich sie, bis же я не достиг в еврейском языке таких
auf diese Stunde, meinen guten Namen успехов, как мои карманные часы, которые
kreuzigen; aber ich konnte es doch im часто находились в тесном общении с
Hebräischen nicht so weit bringen wie ростовщиками и поэтому восприняли
meine Taschenuhr, die viel intimen
некоторые еврейские обычаи, -- например,
Umgang mit Pfänderverleihern hatte,
по субботам они не шли, -- а также изучили
und dadurch manche jüdische Sitte
язык священных книг и впоследствии
annahm - z. B. des Sonnabends ging sie упражнялись в его грамматике. Часто в
nicht - und die heilige Sprache lernte,
бессонные ночи я с удилением слышал, как
und sie auch späterhin grammatisch
они непрерывно тикали про себя: каталь,
trieb; wie ich denn oft, in schlaflosen
катальта, катальти, -- киттель, киттальта,
Nächten, mit Erstaunen hörte, daß sie
киттальти -- покат, покадети -- пикат -- пик
beständig vor sich hin pickerte: katal,
– пик (Древнееврейские глагольные
katalta, katalti - kittel, kittalta, kittalti - - формы.).
pokat, pokadeti - pikat - pik - pik - -
Indessen von der deutschen Sprache
Зато немецкий язык я постигал неплохо,
begriff ich viel mehr, und die ist doch хотя он отнюдь не так прост. Ведь мы,
nicht so gar kinderleicht. Denn wir
злосчастные немцы, и без того достаточно
armen Deutschen, die wir schon mit
замученные постоями, воинскими
Einquartierungen, Militärpflichten,
повинностями, подушными податями и
Kopfsteuern und tausenderlei Abgaben тысячами других поборов, вдобавок ко
genug geplagt sind, wir haben uns noch всему навязали себе на шею Аделунга и
obendrein den Adelung aufgesackt und терзаем друг друга винительными и
quälen uns einander mit dem Akkusativ дательными падежами. Многому в
und Dativ. Viel deutsche Sprache lernte немецком языке научил меня ректор
ich vom alten Rektor Schallmeyer,
Шальмейер, славный старик священник,
einem braven geistlichen Herrn, der sich принимавший во мне участие со времен
meiner von Kind auf annahm. Aber ich моего детства. Кое-что ценное приобрел я
lernte auch etwas der Art von dem
и у профессора Шрамма -- человека,
Professor Schramm, einem Manne, der который написал книгу о вечном мире, меж
ein Buch über den ewigen Frieden
тем как в классе у него школьники больше
geschrieben hat, und in dessen Klasse всего дрались.
sich meine Mitbuben am meisten
rauften.
Während ich in einem Zuge fort schrieb Записывая подряд все, что приходило мне в
und allerlei dabei dachte, habe ich mich голову, я незаметно договорился до старых
unversehens in die alten
школьных историй и хочу воспользоваться
Schulgeschichten hineingeschwatzt, und этим случаем и показать вам, madame,
ich ergreife diese Gelegenheit, um Ihnen каким образом я, не по своей вине, так
zu zeigen, Madame, wie es nicht meine мало узнал из географии, что впоследствии
Schuld war, wenn ich von der
никак не мог найти себе место в этом мире.
Geographie so wenig lernte, daß ich
Надо вам сказать, что в те времена
mich späterhin nicht in der Welt
французы передвинули все границы, что ни
zurechtzufinden wußte. Damals hatten день -- страны перекрашивались в новые
nämlich die Franzosen alle Grenzen
цвета: те, что были синими, делались вдруг
verrückt, alle Tage wurden die Länder зелеными, некоторые становились даже
neu illuminiert, die sonst blau gewesen, кроваво-красными; определенный
wurden jetzt plötzlich grün, manche
учебниками состав населения так
wurden sogar blutrot, die bestimmten
перемешался и перепутался, что ни один
Lehrbuchseelen wurden so sehr
черт не мог бы в нем разобраться;
vertauscht und vermischt, daß kein
продукты сельского хозяйства также
Teufel sie mehr erkennen konnte, die
изменились, -- цикорий и свекловица росли
Landesprodukte änderten sich ebenfalls; теперь там, где раньше водились лишь
Zichorien und Runkelrüben wuchsen
зайцы и гоняющиеся за ними юнкера; даже
jetzt, wo sonst nur Hasen und
нрав народов переменился: немцы
hinterherlaufende Landjunker zu sehen сделались более гибкими, французы
waren, auch die Charaktere der Völker перестали говорить комплименты,
änderten sich, die Deutschen wurden
англичане -- швырять деньги в окно,
gelenkig, die Franzosen machten keine венецианцы оказались вдруг недостаточно
Komplimente mehr, die Engländer
хитры, многие из государей получили
warfen das Geld nicht mehr zum Fenster повышение, старым королям раздавали
hinaus, und die Venezianer waren nicht новые мундиры, вновь испеченные
schlau genug, unter den Fürsten gab es королевства брались нарасхват, некоторых
viel Avancement, die alten Könige
же властителей, наоборот, изгоняли прочь,
bekamen neue Uniformen, neue
и они принуждены были зарабатывать свой
Königtümer wurden gebacken und
хлеб другим путем, кое-кто из них поэтому
hatten Absatz wie frische Semmel,
заблаговременно занялся ремеслами,
manche Potentaten hingegen wurden
например производством сургуча, или...-von Haus und Hof gejagt, und mußten madame, пора закончить этот период, а то у
auf andre Art ihr Brot zu verdienen
меня даже дух захватило, -- короче говоря,
suchen, und einige legten sich daher früh в такие времена географии учиться
auf ein Handwerk und machten z. B.
нелегко.
Siegellack oder - Madame, diese Periode
hat endlich ein Ende, der Atem wollte
mir ausgehen - kurz und gut, in solchen
Zeiten kann man es in der Geographie
nicht weit bringen.
Da hat man es doch besser in der
В этом смысле естественная история много
Naturgeschichte, da können nicht so
лучше; там не может произойти столько
viele Veränderungen vorgehen, und da перемен, и там имеются эстампы с
gibt es bestimmte Kupferstiche von
точными изображениями обезьян, кенгуру,
Affen, Kinguruhs, Zebras, Nashornen зебр, носорогов и т. д. Благодаря тому что
usw. Weil mir solche Bilder im
эти картинки твердо запечатлелись у меня
Gedächtnisse blieben, geschah es in der в памяти, впоследствии многие люди
Folge sehr oft, daß mir manche
представлялись мне с первого взгляда
Menschen beim ersten Anblick gleich старыми знакомыми.
wie alte Bekannte vorkamen.
Auch in der Mythologie ging es gut. Ich В мифологии тоже все обстояло
hatte meine liebe Freude an dem
благополучно. Как мила была мне эта
Göttergesindel, das so lustig nackt die ватага богов, в веселой наготе правившая
Welt regierte. Ich glaube nicht, daß
миром! Не думаю, чтобы какой-нибудь
jemals ein Schulknabe im alten Rom die школьник в Древнем Риме лучше меня
Hauptartikel seines Katechismus, z. B. затвердил наизусть главные параграфы
die Liebschaften der Venus, besser
своего катехизиса, например, любовные
auswendig gelernt hat, als ich.
похождения Венеры. Откровенно говоря,
Aufrichtig gestanden, da wir doch
раз уж нам пришлось учить на память
einmal die alten Götter auswendig
старых богов, следовало и оставаться при
lernen mußten, so hätten wir sie auch
них, -- ведь нельзя сказать, чтобы мы
behalten sollen, und wir haben vielleicht имели много преимуществ от триединства
nicht viel Vorteil bei unserer
нового Рима, а тем более от еврейского
neurömischen Dreigötterei, oder gar bei единобожия. В сущности, та мифология
unserem jüdischen Eingötzentum.
вовсе не была так безнравственна, как об
Vielleicht war jene Mythologie im
этом кричали, и Гомер, например,
Grunde nicht so unmoralisch, wie man поступил весьма благопристойно, наделив
sie verschrien hat; es ist z. B. ein sehr
многолюбимую Венеру супругом.
anständiger Gedanke des Homers, daß er
jener vielbeliebten Venus einen Gemahl
zur Seite gab.
Am allerbesten aber erging es mir in der Но лучше всего чувствовал я себя во
französischen Klasse des Abbé d'Aulnoi, французском классе аббата д'Онуа,
eines emigrierten Franzosen, der eine
француза-эмигранта, который написал кучу
Menge Grammatiken geschrieben und грамматик, носил рыжий парик и резво
eine rote Perücke trug, und gar pfiffig порхал по классу, излагая "Art poetique"
umhersprang, wenn er seine Art
("Искусство поэзии") или "Histoire
poétique und seine Histoire allemande allemande" ("Историю Германии"). Он один
vortrug - Er war im ganzen Gymnasium на всю гимназию преподавал немецкую
der einzige, welcher deutsche
историю. Однако же и во французском
Geschichte lehrte. Indessen auch das
языке встречаются некоторые трудности, -Französische hat seine Schwierigkeiten, изучение его неизбежно сопряжено с
und zur Erlernung desselben gehört viel военными постоями, с барабанным боем и
Einquartierung, viel Getrommel, viel
с apprendre par coeur (Заучиванием
apprendre par cœur, und vor allem darf наизусть), а главное, нельзя быть bete
man keine Bête allemande sein. Da gab allemande (Немецкой скотиной). Иногда,
es manches saure Wort, ich erinnere
конечно, и там приходилось не сладко. Как
mich noch so gut, als wäre es erst
сейчас помню, сколько неприятностей я
gestern geschehen, daß ich durch la
испытал из-за la religion. Раз шесть
religion viel Unannehmlichkeiten
задавался мне вопрос: "Henri, как поerfahren. Wohl sechsmal erging an mich французски "вера"?" И я неизменно, с
die Frage: "Henri, wie heißt der Glaube каждым разом все плаксивее, отвечал: "Le
auf französisch?" Und sechsmal, und
credit" (кредит, а также вера). А на
immer weinerlicher antwortete ich: "Das седьмой раз взбешенный экзаменатор,
heißt le credit." Und beim siebenten
побагровев, закричал: "Вера -- поMale, kirschbraun im Gesichte, rief der французски "la religion",-- а на меня
wütende Examinator: "Er heißt la
посыпались побои, и все товарищи мои
religion" - und es regnete Prügel, und
начали смеяться. Madame, с той поры я не
alle Kameraden Iachten. Madame! seit могу слышать слово "religion" без того,
der Zeit kann ich das Wort religion nicht чтобы спина моя не побледнела от страха, а
erwähnen hören, ohne daß mein Rücken щеки не покраснели от стыда. Откровенно
blaß vor Schrecken, und meine Wange говоря, le credit принес мне в жизни
rot vor Scham wird. Und ehrlich
больше пользы, чем 1а religion. Кстати,
gestanden, le credit hat mir im Leben
сию минуту я припомнил, что остался
mehr genützt als la religion - In diesem должен пять талеров хозяину таверны
Augenblick fällt mir ein, daß ich dem
"Лев" в Болонье. Но, право же, я обязался
Löwenwirt in Bologna noch fünf Taler бы приплатить хозяину "Льва" еще пять
schuldig bin - Und wahrhaftig, ich
талеров лишь за то, чтобы никогда в этой
mache mich anheischig, dem Löwenwirt жизни не слышать злополучного слова "la
noch fünf Taler extra schuldig zu sein, religion".
wenn ich nur das unglückselige Wort la
religion in diesem Leben nimmermehr
zu hören brauche.
Parbleu Madame! ich habe es im
Parbleui, madame (черт возьми, мадам). Во
Französischen weit gebracht! Ich
французском я сильно преуспел. Я знаю не
verstehe nicht nur Patois, sondern sogar только patois (просторечия), но даже
adeliges Bonnenfranzösisch. Noch
благородный язык, перенятый у бонн.
unlängst, in einer noblen Gesellschaft, Недавно, находясь в аристократическом
verstand ich fast die Hälfte von dem
обществе, я понял почти половину
Diskurs zweier deutschen Komtessen, французской болтовни двух немецких
wovon jede über vierundsechzig Jahr
девиц-графинь, из которых каждая
und ebenso viele Ahnen zählte. Ja, im насчитывала свыше шестидесяти четырех
Café Royal zu Berlin hörte ich einmal лет и ровно столько же предков. Да что
den Monsieur Hans Michel Martens
там! Однажды в берлинском "Cafe Royal" я
französisch parlieren, und verstand jedes услышал, как monsieur Михель Мартене
Wort, obschon kein Verstand darin war. изъяснялся по-французски, и уразумел
Man muß den Geist der Sprache kennen, каждое слово, хотя в словах этих было
und diesen lernt man am besten durch мало разумного. Самое важное -Trommeln. Parbleu! wieviel verdanke проникнуть в дух языка, а он познается
ich nicht dem französischen Tambour, лучше всего через барабанный бой.
der so lange bei uns in Quartier lag, und Parbleui. Я очень многим обязан
wie ein Teufel aussah, und doch von
французскому барабанщику, который
Herzen so engelgut war, und so ganz
долго жил у нас на постое и был похож на
vorzüglich trommelte.
черта, но отличался ангельской добротой и
совершенно превосходно бил в барабан.
Ich kleiner Junge hing an ihm wie eine Я, маленький мальчуган, виснул на нем,
Klette, und half ihm seine Knöpfe
как веревка, помогал ему ярко начищать
spiegelblank putzen und seine Weste mit пуговицы и белить мелом жилет, -Kreide weißen - denn Monsieur Le
monsieur Le Grand желал нравиться; я
Grand wollte gerne gefallen - und ich
ходил с ним на караул, на сбор, на парад, -folgte ihm auch auf die Wache, nach
там было сплошное веселье и блеск оружия
dem Appell, nach der Parade - da war -- les jours de fete sont passes (праздничные
nichts als Waffenglanz und Lustigkeit - дни прошли). Monsieur Le Grand говорил
les jours de fête sont passés! Monsieur по-немецки очень плохо и знал только
Le Grand wußte nur wenig gebrochenes самые нужные слова: хлеб, честь, поцелуй,
Deutsch, nur die Hauptausdrücke - Brot, -- зато он отлично объяснялся при помощи
Kuß, Ehre - doch konnte er sich auf der барабана. Например, если я не знал, что
Trommel sehr gut verständlich machen, означает слово "liberte" (свобода), он
z. B. wenn ich nicht wußte, was das
начинал барабанить "Марсельезу",-- и я
Wort "liberté" bedeute, so trommelte er понимал его. Не знал я, каков смысл слова
den Marseiller Marsch - und ich
"egalite" (равенство), он барабанил марш
verstand ihn. Wußte ich nicht die
"Ca ira, Ca ira ...les aristocrates a la lanterne!"
Bedeutung des Wortes "égalité", so
("все пойдет на лад, аристократов
trommelte er den Marsch "Ça ira, ça ira повесят"),-- и я понимал его. Когда я не
- - - les aristocrates à la lanterne!" - und знал, что такое "betise" (глупость), он
ich verstand ihn. Wußte ich nicht, was барабанил Дессауский марш, который мы,
"bêtise" sei, so trommelte er den
немцы, как сообщает и Гете, барабанили в
Dessauer Marsch, den wir Deutschen, Шампани, -- и я понимал его. Однажды он
wie auch Goethe berichtet, in der
хотел объяснить мне слово "l'Allemagne"
Champagne getrommelt - und ich
(Германия) и забарабанил ту
verstand ihn. Er wollte mir mal das Wort незамысловатую старую мелодию, под
"L'Allemagne" erklären, und er
которую обыкновенно на ярмарке танцуют
trommelte jene allzueinfache Urmelodie, собаки, а именно туп-туп-туп, -- я
die man oft an Markttagen bei tanzenden рассердился, но все же понял его.
Hunden hört, nämlich Dum - Dum Dum - ich ärgerte mich, aber ich
verstand ihn doch.
Auf ähnliche Weise lehrte er mich auch Подобным образом обучал он меня и новой
die neuere Geschichte. Ich verstand
истории. Правда, я не понимал слов,
zwar nicht die Worte, die er sprach, aber которые он говорил, но так как,
da er während des Sprechens beständig рассказывая, он беспрерывно бил в
trommelte, so wußte ich doch, was er
барабан, то мне было ясно, что он хочет
sagen wollte. Im Grunde ist das die
сказать. В сущности, это наилучший метод
beste Lehrmethode. Die Geschichte von преподавания. Историю взятия Бастилии,
der Bestürmung der Bastille, der
Тюильри и т. д. можно как следует понять,
Tuilerien usw. begreift man erst recht, только если знаешь, как при этом били в
wenn man weiß, wie bei solchen
барабан. В наших школьных учебниках
Gelegenheiten getrommelt wurde. In
стоит лишь: "Их милости бароны и графы с
unseren Schulkompendien liest man
высокородными их супругами были
bloß: "Ihre Exz. die Baronen und Grafen обезглавлены. -- Их высочества герцоги и
und hochdero Gemahlinnen wurden
принцы с высокороднейшими их
geköpft - Ihre Altessen die Herzöge und супругами были обезглавлены. -- Его
Prinzen und höchstdero Gemahlinnen величество король с наивысокороднейшей
wurden geköpft - Ihre Majestät der
своей супругой были обезглавлены",-- но,
König und allerhöchstdero Gemahlin
только слыша красный марш гильотины,
wurden geköpft -" aber wenn man den можно по-настоящему уразуметь это и
roten Guillotinenmarsch trommeln hört, понять, "как" и "почему". Madame, то
so begreift man dieses erst recht, und
необыкновенный марш! Он потряс меня до
man erfährt das Warum und das Wie.
мозга костей, когда я услышал его впервые,
Madame, das ist ein gar wunderlicher и я был рад, что позабыл его.
Marsch! Er durchschauerte mir Mark
und Bein, als ich ihn zuerst hörte, und
ich war froh, daß ich ihn vergaß Man vergißt so etwas, wenn man älter Подобные вещи забываются с годами, -wird, ein junger Mann hat jetzt so viel молодому человеку в наши дни приходится
anderes Wissen im Kopf zu behalten - помнить совсем другое; вист, бостон,
Whist, Boston, genealogische Tabellen, генеалогические таблицы, постановления
Bundestagsbeschlüsse, Dramaturgie,
Союзного сейма, драматургию, литургию,
Liturgie, Vorschneiden - und wirklich, карту вин... право, как ни ломал я себе
trotz allem Stirnreiben konnte ich mich голову, однако долгое время не мог
lange Zeit nicht mehr auf jene gewaltige припомнить ту грозную мелодию. Но
Melodie besinnen. Aber denken Sie sich, представь те себе, madame! Сижу я недавно
Madame! unlängst sitze ich an der Tafel за обедом среди целого зверинца графов,
mit einer ganzen Menagerie von Grafen, принцев, принцесс, камергеров,
Prinzen, Prinzessinnen, Kammerherren, гофмаршалов, гофшенков, оберHofmarschallinnen, Hofschenken,
гофмейстерин, шталмейстерин,
Oberhofmeisterinnen,
егермейстерин и прочей знатной челяди
Hofsilberbewahrern,
Hofjägermeisterinnen, und wie diese
vornehmen Domestiken noch außerdem
heißen mögen
"Und was geschah?" Madame, diese
"Что же произошло?" Madame, эти люди не
Leute lassen sich im Essen nicht stören, дают потревожить себя во время еды, -und wissen nicht, daß andere Leute,
они не знают, что другие люди, когда у них
wenn sie nichts zu essen haben, plötzlich нет еды, начинают вдруг барабанить
anfangen zu trommeln, und zwar gar
прекурьезные марши, которые казались им
kuriose Märsche, die man Iängst
самим давно забытыми.
vergessen glaubte.
Ist nun das Trommeln ein angeborenes Не знаю уж, либо уменье бить в барабан -Talent, oder hab ich es frühzeitig
врожденный талант, либо мне с ранних лет
ausgebildet, genug, es liegt mir in den удалось развить его, но только оно вошло
Gliedern, in Händen und Füßen, und
мне в плоть и кровь, засело в руках и в
äußert sich oft unwillkürlich.
ногах и часто проявляется совершенно не-,
Unwillkürlich. Zu Berlin saß ich einst произвольно. Однажды я сидел в Берлине
im Kollegium des Geheimerats Schmalz, на лекции тайного советника Шмальца -eines Mannes, der den Staat gerettet
человека, спасшего государство своей
durch sein Buch über die
книгой об угрозе черных мантий и красных
Schwarzmäntel- und Rotmäntelgefahr - плащей.
Sie erinnern sich, Madame, aus dem
Вы помните, madame, из Павзания, что
Pausanias, daß einst durch das Geschrei некогда благодаря крику осла был
eines Esels ein ebenso gefährliches
обнаружен столь же опасный комплот, а из
Komplott entdeckt wurde, auch wissen Ливия или из всемирной истории Беккера
Sie aus dem Livius, oder aus Beckers
вы знаете, что гуси спасли Капитолий, из
Weltgeschichte, daß die Gänse das
Саллюстия же вам достоверно известно,
Kapitol gerettet, und aus dem Sallust
что благодаря болтливой потаскушке,
wissen Sie ganz genau, daß durch eine госпоже Фульвии, был раскрыт страшный
geschwätzige Pütaine, die Frau Fulvia, заговор Каталины... Но revenons a nos
jene fürchterliche Verschwörung des
moutons (Вернемся к нашим баранам), у
Catilina an den Tag kam - Doch um
господина тайного советника Шмальца
wieder auf besagten Hammel zu
слушал я международное право. То было
kommen, im Kollegium des Herrn
скучным летним вечером, я сидел на
Geheimerats Schmalz hörte ich das
скамье и слышал все меньше и меньше и
Völkerrecht, und es war ein langweiliger погрузился в дремоту... но вдруг очнулся
Sommernachmittag, und ich saß auf der от стука своих собственных ног, которые
Bank und hörte immer weniger - der
не уснули и, вероятно, слышали, как
Kopf war mir eingeschlafen - doch
излагалось нечто прямо противоположное
plötzlich ward ich aufgeweckt durch das международному праву и поносились
Geräusch meiner eigenen Füße, die
конституционные убеждения, и ноги мои,
wach geblieben waren, und
лучше проникающие в мировые события
wahrscheinlich zugehört hatten, daß just своими глазками-мозолями, чем тайный
das Gegenteil vom Völkerrecht
советник своими воловьими глазами, эти
vorgetragen und auf
бедные немые ноги, не способные словами
Konstitutionsgesinnung geschimpft
выразить свое скромное мнение, пытались
wurde, und meine Füße, die mit ihren высказаться, барабаня так громко, что я
kleinen Hühneraugen das Treiben der
чуть не поплатился за это.
Welt besser durchschauen, als der
Geheimerat mit seinen großen JunoAugen, diese armen, stummen Füße,
unfähig, durch Worte ihre
unmaßgebliche Meinung auszusprechen,
wollten sich durch Trommeln
verständlich machen, und trommelten so
stark, daß ich dadurch schier ins
Malheur kam.
Verdammte, unbesonnene Füße! sie
Проклятые, легкомысленные ноги! Они
spielten mir einen ähnlichen Streich, als сыграли со мной подобную же штуку,
ich einmal in Göttingen bei Professor
когда я слушал в Геттингене курс у
Saalfeld hospitierte, und dieser mit
профессора Заальфельда; и этот последний,
seiner steifen Beweglichkeit auf dem
как марионетка прыгая взад и вперед по
Katheder hin und her sprang, und sich кафедре, взвинчивая себя и приходя в
echauffierte, um auf den Kaiser
ажитацию, поносил императора Наполеона,
Napoleon recht ordentlich schimpfen zu -- нет, бедные ноги, я не стану осуждать
können - nein, arme Füße, ich kann es вас за то, что вы барабанили тогда, я даже
euch nicht verdenken, daß ihr damals
не решился бы осудить вас, если бы вы, в
getrommelt, ja ich würde es euch nicht своем немом простодушии, высказались
mal verdacht haben, wenn ihr, in eurer еще определеннее с помощью пинка, Как
stummen Naivität, euch noch
могу я, ученик барабанщика Le Grand,
fußtrittdeutlicher ausgesprochen hättet. выслушивать оскорбления императору?
Wie darf ich, der Schüler Le Grands,
Императору! Императору! Великому
den Kaiser schmähen hören? Den
императору !
Kaiser! den Kaiser! den großen Kaiser !
Denke ich an den großen Kaiser, so wird Когда я думаю о великом императоре, на
es in meinem Gedächtnisse wieder recht душе у меня вновь становится по-летнему
sommergrün und goldig, eine lange
солнечно и зелено, в памяти расцветает
Lindenallee taucht blühend empor, auf длинная липовая аллея, соловьи поют в
den laubigen Zweigen sitzen singende тенистых ветвях, шумит фонтан, цветы на
Nachtigallen, der Wasserfall rauscht, auf круглых клумбах задумчиво качают
runden Beeten stehen Blumen und
прелестными головками, -у меня с ними
bewegen traumhaft ihre schönen
было таинственное общение:
Häupter - ich stand mit ihnen im
нарумяненные спесивые тюльпаны
wunderlichen Verkehr, die
кланялись мне снисходительно,
geschminkten Tulpen grüßten mich
расслабленные лилии кивали томно и
bettelstolz herablassend, die
ласково, хмельно-красные розы смеялись,
nervenkranken Lilien nickten wehmütig завидя меня издалека, а ночные фиалки
zärtlich, die trunkenroten Rosen lachten вздыхали. С миртами и лаврами в ту пору я
mir schon von weitem entgegen, die
еще не водил знакомства -- они не могли
Nachtviolen seufzten - mit den Myrten при влечь ярким цветом, но с резедой, с
und Lorbeeren hatte ich damals noch
которой я теперь не в ладах, была у меня
keine Bekanntschaft, denn sie lockten особо интимная дружба.
nicht durch schimmernde Blüte, aber mit
den Reseden, womit ich jetzt so schlecht
stehe, war ich ganz besonders intim Ich spreche vom Hofgarten zu
Я говорю сейчас о дворцовом саде в
Düsseldorf, wo ich oft auf dem Rasen Дюссельдорфе, где часто, лежа на траве, я
lag, und andächtig zuhörte, wenn mir
благоговейно слушал, как monsieur Le
Monsieur Le Grand von den Kriegstaten Grand рассказывал о военных подвигах
des großen Kaisers erzählte, und dabei великого императора и при этом отбивал
die Märsche schlug, die während jener на барабане марши, сопровождавшие эти
Taten getrommelt wurden, so daß ich
подвиги, так что я как будто сам все видел
alles lebendig sah und hörte. Ich sah den и слышал. Я видел переход через Симплон,
Zug über den Simplon - der Kaiser
-- император впереди, за ним взбираются
voran und hinterdrein klimmend die
смельчаки-гренадеры, меж тем как
braven Grenadiere, während
вспугнутое воронье поднимает крик, а
aufgescheuchtes Gevögel sein Krächzen вдали гудят ледники; я видел императора
erhebt und die Gletscher in der Ferne
со знаменем в руках на мосту у Лоди; я
donnern - ich sah den Kaiser, die Fahne видел императора в сером плаще при
im Arm, auf der Brücke von Lodi - ich Маренго; я видел императора на коне в
sah den Kaiser im grauen Mantel bei
битве у пирамид, -- куда ни глянь, лишь
Marengo - ich sah den Kaiser zu Roß in пороховой дым да мамелюки; я видел
der Schlacht bei den Pyramiden - nichts императора в битве при Аустерлице, -- ух!
als Pulverdampf und Mamelucken - ich как свистели пули над ледяной равниной! sah den Kaiser in der Schlacht bei
- я видел, я слышал сражение при Иене,-Austerlitz - hui! wie pfiffen die Kugeln туп-туп-туп! -- я видел, я слышал Эйлау,
über die glatte Eisbahn! - ich sah, ich
Ваграм... -- нет, это было свыше моих сил!
hörte die Schlacht bei Jena - dum, dum, Monsieur Le Grand барабанил так, что у
dum - ich sah, ich hörte die Schlacht bei меня чуть не разорвалась барабанная
Eylau, Wagram - - - nein, kaum konnt перепонка.
ich es aushalten! Monsieur Le Grand
trommelte, daß fast mein eigenes
Trommelfell dadurch zerrissen wurde.
Kapitel 8
Deutsch
Русский
Aber wie ward mir erst, als ich ihn
selber sah, mit hochbegnadigten, eignen
Augen, ihn selber, Hosiannah! den
Kaiser.
Es war eben in der Allee des Hofgartens
zu Düsseldorf. Als ich mich durch das
gaffende Volk drängte, dachte ich an die
Taten und Schlachten, die mir Monsieur
Le Grand vorgetrommelt hatte, mein
Но что сталось со мною, когда я трижды
благословенными собственными глазами
своими увидел его самого, -- осанна! -- его
самого, императора!
Это случилось в той самой аллее
дворцового сада в Дюссельдорфе.
Протискиваясь сквозь глазеющую толпу, я
думал о деяниях и сражениях, которые
monsieur Le Grand изобразил мне на
Herz schlug den Generalmarsch - und барабане, сердце мое отбивало
dennoch dachte ich zu gleicher Zeit an генеральный марш, -- но при этом я
die Polizeiverordnung, daß man bei fünf невольно думал и о полицейском
Taler Strafe nicht mitten durch die Allee распоряжении, карающем пятью талерами
reiten dürfe. Und der Kaiser mit seinem штрафа езду верхом по аллее. А император
Gefolge ritt mitten durch die Allee, die со своей свитой ехал по самой середине
schauernden Bäume beugten sich
аллеи; деревья, трепеща, склонялись на его
vorwärts, wo er vorbeikam, die
пути, солнечные лучи с дрожью
Sonnenstrahlen zitterten furchtsam
любопытства робко проглядывали сквозь
neugierig durch das grüne Laub, und am зеленую листву, а по голубому небу
blauen Himmel oben schwamm sichtbar явственно плыла золотая звезда. На
ein goldner Stern. Der Kaiser trug seine императоре был его обычный простой
scheinlose grüne Uniform und das
зеленый мундир и маленькая историческая
kleine, welthistorische Hütchen. Er ritt шляпа. Ехал он на белой лошадке, шедшей
ein weißes Rößlein, und das ging so
под ним так спокойно-горделиво, так
ruhig stolz, so sicher, so ausgezeichnet - уверенно, так безупречно, что, будь я тогда
- wär ich damals Kronprinz von Preußen кронпринцем Прусским, я бы позавидовал
gewesen, ich hätte dieses Rößlein
этой лошадке.
beneidet.
Nachlässig, fast hängend, saß der
Небрежно, почти свесившись, сидел
Kaiser, die eine Hand hielt hoch den
император; одна рука его высоко держала
Zaum, die andere klopfte gutmütig den поводья, другая добродушно похлопывала
Hals des Pferdchens - Es war eine
по шее лошади. То была солнечноsonnigmarmorne Hand, eine mächtige мраморная рука, мощная рука, одна из тех
Hand, eine von den beiden Händen, die двух рук, что укротили многоголовое
das vielköpfige Ungeheuer der Anarchie чудовище анархии и внесли порядок в
gebändigt und den Völkerzweikampf
распри народов, -- и она добродушно
geordnet hatten - und sie klopfte
похлопывала по шее коня.
gutmütig den Hals des Pferdes.
Auch das Gesicht hatte jene Farbe, die И лицо было того оттенка, какой мы видим
wir bei marmornen Griechen- und
у мраморных статуй греков и римлян,
Römerköpfen finden, die Züge
черты его имели те же, что и у них,
desselben waren ebenfalls edel
благородные пропорции, и на лице этом
gemessen, wie die der Antiken, und auf было написано: "Да не будет тебе богов
diesem Gesichte stand geschrieben: Du иных, кроме меня". Улыбка, согревавшая и
sollst keine Götter haben außer mir. Ein смирявшая все сердца, скользила по его
Lächeln, das jedes Herz erwärmte und губам, но каждый знал, что стоит
beruhigte, schwebte um die Lippen - und свистнуть этим губам -- et la Prusse
doch wußte man, diese Lippen
n'existait plus (Пруссии больше не стало
brauchten nur zu pfeifen, - et la Prusse бы), стоит свистнуть этим губам -- и
n'existait plus - diese Lippen brauchten поповская братия зазвонит себе отходную,
nur zu pfeifen - und die ganze Klerisei стоит свистнуть этим губам -- и запляшет
hatte ausgeklingelt - diese Lippen
вся Священная Римская империя. И эти
brauchten nur zu pfeifen - und das ganze губы улыбались, улыбались также и глаза.
Heilige Römische Reich tanzte. Und
То были глаза ясные, как небо, они умели
diese Lippen lächelten und auch das
читать в сердцах людей, они одним
Auge lächelte - Es war ein Auge klar
взглядом охватывали все явления нашего
wie der Himmel, es konnte lesen im
мира сразу, меж тем как мы познаем эти
Herzen der Menschen, es sah rasch auf явления лишь последовательно, да и то не
einmal alle Dinge dieser Welt, während их, а их окрашенные тени. Лоб не был так
wir anderen sie nur nacheinander und
ясен, за ним таились призраки грядущих
nur ihre gefärbten Schatten sehen. Die битв. Временами что-то озаряло этот лоб:
Stirne war nicht so klar, es nisteten
то были творческие мысли, великие мыслиdarauf die Geister zukünftiger
скороходы, которыми дух императора
Schlachten, und es zuckte bisweilen
незримо обходил мир, -- и мне кажется, что
über dieser Stirn, und das waren die
любая из этих мыслей дала бы какомуschaffenden Gedanken, die großen
нибудь немецкому писателю достаточно
Siebenmeilenstiefel-Gedanken, womit пищи для писания до конца его дней.
der Geist des Kaisers unsichtbar über die
Welt hinschritt - und ich glaube, jeder
dieser Gedanken hätte einem deutschen
Schriftsteller, zeit seines Lebens vollauf
Stoff zum Schreiben gegeben.
Der Kaiser ritt ruhig mitten durch die
Император спокойно ехал по аллее, и ни
Allee, kein Polizeidiener widersetzte
один полицейский не останавливал его. За
sich ihm, hinter ihm, stolz auf
ним, красуясь на храпящих конях,
schnaubenden Rossen, und belastet mit отягощенная золотом и украшениями,
Gold und Geschmeide, ritt sein Gefolge, ехала его свита. Барабаны отбивали дробь,
die Trommeln wirbelten, die Trompeten трубы звенели, подле меня вертелся
erklangen, neben mir drehte sich der
сумасшедший Алоизий и выкрикивал
tolle Alouisius und schnarrte die Namen имена его генералов, неподалеку ревел
seiner Generale, unferne brüllte der
пьяный Гумперц, а вокруг звучал
besoffene Gumpertz, und das Volk rief тысячеголосый клич народа: "Да
tausendstimmig: Es lebe der Kaiser!
здравствует император!"
Kapitel 9
Deutsch
Русский
Der Kaiser ist tot. Auf einer öden Insel Император умер. На пустынном острове
des indischen Meeres ist sein einsames Атлантического океана -- его одинокая
Grab, und Er, dem die Erde zu eng war, могила, и он, кому был тесен земной шар,
liegt ruhig unter dem kleinen Hügel, wo лежит спокойно под маленьким холмиком,
fünf Trauerweiden gramvoll ihre grünen где пять плакучих ив скорбно никнут
Haare herabhängen lassen und ein
зеленеющими ветвями и где, жалобно
frommes Bächlein wehmütig klagend
сетуя, бежит смиренный ручеек. Никакой
vorbeirieselt. Es steht keine Inschrift auf надписи нет на его надгробной плите, но
seinem Leichensteine; aber Klio, mit
Клио справедливым резцом своим
dem gerechten Griffel, schrieb
начертала на ней незримые слова, которые
unsichtbare Worte darauf, die wie
неземными напевами прозвучат сквозь
Geistertöne durch die Jahrtausende
тысячелетия.
klingen werden.
Britannia! dir gehört das Meer. Doch das Британия! Ты -- владычица морей, но в
Meer hat nicht Wasser genug, um von морях недостанет воды на то, чтобы смыть
dir abzuwaschen die Schande, die der
с тебя позор, который великий усопший,
große Tote dir sterbend vermacht hat.
умирая, завещал тебе. Не ничтожный твой
Nicht dein windiger Sir Hudson, nein, сэр Гудсон, -- нет, ты сама была тем
du selbst warst der sizilianische
сицилийским наемником, которого королиHäscher, den die verschworenen Könige заговорщики подкупили, чтобы тайком
gedungen, um an dem Manne des
выместить на сыне народа деяние, некогда
Volkes heimlich abzurächen, was das
открыто совершенное народом над одним
Volk einst öffentlich an einem der
из их числа. И он был гостем твоим, он
Ihrigen verübt hatte - Und er war dein сидел у твоего очага...
Gast und hatte sich gesetzt an deinen
Herd.
Bis in die spätesten Zeiten werden die До отдаленнейших времен дети Франции
Knaben Frankreichs singen und sagen
von der schrecklichen Gastfreundschaft
des Bellerophon, und wenn diese Spottund Tränenlieder den Kanal
hinüberklingen, so erröten die Wangen
aller ehrsamen Briten. Einst aber wird
dieses Lied hinüberklingen, und es gibt
kein Britannien mehr, zu Boden
geworfen ist das Volk des Stolzes,
Westminsters Grabmäler liegen
zertrümmert, vergessen ist der
königliche Staub, den sie verschlossen Und Sankt Helena ist das heilige Grab,
wohin die Völker des Orients und
Okzidents wallfahrten in
buntbewimpelten Schiffen, und ihr Herz
stärken durch große Erinnerung an die
Taten des weltlichen Heilands, der
gelitten unter Hudson Lowe, wie es
geschrieben steht in den Evangelien Las
Cases, O'Meara und Antommarchi.
Seltsam! die drei größten Widersacher
des Kaisers hat schon ein schreckliches
Schicksal getroffen: Londonderry hat
sich die Kehle abgeschnitten, Ludwig
XVIII. ist auf seinem Throne verfault,
und Professor Saalfeld ist noch immer
Professor in Göttingen.
станут петь и сказывать о страшном
гостеприимстве "Беллерофона", и когда эти
песни скорби и презрения перелетят через
пролив, то кровь прильет к щекам всех
честных британцев. Но настанет день,
когда песнь эта перелетит туда, -- и нет
Британии, ниц повержен народ гордыни,
гробницы Вестминстера сокрушены,
предан забвению королевский прах,
который они хранили, -- Святая Елена
стала священной могилой, куда народы
Востока и Запада стекаются на поклонение
на пестреющих флагами кораблях и
укрепляют сердца свои памятью великих
деяний земного Спасителя, претерпевшего
при Гудсоне Лоу, как писано в евангелиях
от Лас Казеса, О'Мира и Антомарки.
Странно! Трех величайших противников
императора успела уже постигнуть
страшная участь: Лондондерри перерезал
себе горло, Людовик XVIII сгнил на своем
троне, а профессор Заальфельд продолжает
быть профессором в Геттингене.
Kapitel 10
Deutsch
Русский
Es war ein klarer, fröstelnder Herbsttag, Был ясный прохладный осенний день,
als ein junger Mensch von
когда молодой человек, с виду студент,
studentischem Ansehen, durch die Allee медленно брел по алее дюссельдорфского
des Düsseldorfer Hofgartens langsam
дворцового сада, то с ребяческой
wanderte, manchmal, wie aus kindischer шаловливостью разбрасывая ногами
Lust, das raschelnde Laub, das den
шуршащую листву, которая устилала
Boden bedeckte, mit den Füßen aufwarf, землю, то грустно глядя на голые деревья,
manchmal aber auch wehmütig
где виднелись лишь редкие золотые листья.
hinaufblickte nach den dürren Bäumen,
woran nur noch wenige Goldblätter
hingen. Wenn er so hinaufsah, dachte er
an die Worte des Glaukos :
Gleich wie Blätter im Walde,
so sind die Geschlechter der
Menschen,
Blätter verweht zur Erde der
Wind nun, andere treibt
dann
Wieder der knospende Wald,
wenn neu auflebet der
Когда он смотрел вверх, ему
вспоминались слова Главка:
Так же, как листья в лесу,
нарождаются смертные люди,
Ветер на землю срывает одни,
между тем как другие
Лес, зеленея, приносит, едва
лишь весна возвратится.
Frühling;
So der Menschen
Geschlecht, dies wächst, und
jenes verschwindet.
Так поколенья людей: эти
живы, а те исчезают.
In frühern Tagen hatte der junge Mensch В прежние дни молодой человек с иными
mit ganz andern Gedanken an eben
мыслями глядел на те же деревья; тогда -dieselben Bäume hinaufgesehen, und er мальчиком, он искал птичьи гнезда или
war damals ein Knabe, und suchte
майских жуков; его тешило, как весело они
Vogelnester oder Sommerkäfer, die ihn жужжали, как радовались на пригожий мир
gar sehr ergötzten, wenn sie lustig
и довольствовались сочным зеленым
dahinsummten, und sich der hübschen листком, капелькой росы, теплым
Welt erfreuten, und zufrieden waren mit солнечным лучом и сладким ароматом
einem saftiggrünen Blättchen, mit einem трав. В те времена сердце мальчика было
Tröpfchen Tau, mit einem warmen
так же беззаботно, как и порхающие вокруг
Sonnenstrahl, und mit dem süßen
насекомые. Но теперь его сердце
Kräuterduft. Damals war des Knaben
состарилось, солнечные лучи угасли в нем,
Herz ebenso vergnügt wie die
все цветы засохли в нем, и даже
flatternden Tierchen. Jetzt aber war sein прекрасный сон любви поблек в нем, -- в
Herz älter geworden, die kleinen
бедном сердце остались лишь отвага и
Sonnenstrahlen waren darin erloschen, скорбь, а печальнее всего -- сознаться в
alle Blumen waren darin abgestorben, том, что это было мое сердце.
sogar der schöne Traum der Liebe war
darin verblichen, im armen Herzen war
nichts als Mut und Gram, und damit ich
das Schmerzlichste sage - es war mein
Herz.
Denselben Tag war ich zur alten
В тот самый день я возвратился в родной
Vaterstadt zurückgekehrt, aber ich
город, но мне не хотелось ночевать там: я
wollte nicht darin übernachten und
спешил в Годесберг, чтобы сесть у ног
sehnte mich nach Godesberg, um zu den моей подруги и рассказать ей о маленькой
Füßen meiner Freundin mich
Веронике. Я посетил милые могилы. Из
niederzusetzen - und von der kleinen
всех живых друзей и родных я отыскал
Veronika zu erzählen. Ich hatte die
лишь одного дядю и одну тетку. Если и
lieben Gräber besucht. Von allen
встречались мне на улице знакомые, то они
lebenden Freunden und Verwandten
не узнавали меня, и самый город глядел на
hatte ich nur einen Ohm und eine
меня чужими глазами, многие дома были
Muhme wiedergefunden. Fand ich auch выкрашены заново, из окон выглядывали
sonst noch bekannte Gestalten auf der чужие лица, вокруг старых дымовых труб
Straße, so kannte mich doch niemand
вились дряхлые воробьи; несмотря на
mehr, und die Stadt selbst sah mich an свежие краски, все казалось каким-то
mit fremden Augen, viele Häuser waren мертвенным, словно салат, растущий на
unterdessen neu angestrichen worden, кладбище. Где прежде говорили поaus den Fenstern guckten fremde
французски, слышалась теперь прусская
Gesichter, um die alten Schornsteine
речь, успел там расположиться даже
flatterten abgelebte Spatzen, alles sah so маленький прусский дворик, и многие
tot und doch so frisch aus, wie Salat, der носили придворные звания; бывшая
auf einem Kirchhofe wächst; wo man
куаферша моей матери стала придворной
sonst französisch sprach, ward jetzt
куафершей, имелись там также
preußisch gesprochen, sogar ein kleines придворные портные, придворные
preußisches Höfchen hatte sich
сапожники, придворные истребительницы
unterdessen dort angesiedelt, und die
клопов, придворные винные лавки, -- весь
Leute trugen Hoftitel, die ehemalige
город казался придворным лазаретом для
Friseurin meiner Mutter war
придворных умалишенных. Только старый
Hoffriseurin geworden, und es gab jetzt курфюрст узнал меня,-- он все еще стоял на
dort Hofschneide-, Hofschuster,
прежнем месте, но как будто немного
Hofwanzenvertilgerinnen,
похудел. Стоя постоянно посреди
Hofschnapsladen, die ganze Stadt schien Рыночной площади, он наблюдал всю
ein Hoflazarett für Hofgeisteskranke.
жалкую суетню наших дней, а от такого
Nur der alte Kurfürst erkrankte nicht, er зрелища не разжиреешь. Я был словно во
stand noch auf dem alten Platz; aber er сне, мне вспомнилась сказка о
schien magerer geworden zu sein. Eben зачарованных городах, и, боясь проснуться
weil er immer mitten auf dem Markte
слишком рано, я поспешил прочь, к
stand, hatte er alle Misere der Zeit mit городским воротам. В дворцовом саду я
angesehen, und von solchem Anblick
недосчитался многих деревьев, другие
wird man nicht fett. Ich war wie im
были изувечены, а четыре больших тополя,
Traume, und dachte an das Märchen von казавшиеся мне прежде зелеными
den verzauberten Städten, und ich eilte гигантами, стали маленькими. Пригожие
zum Tor hinaus, damit ich nicht zu früh девушки, пестро разряженные,
erwachte. Im Hofgarten vermißte ich
прогуливались по аллеям, точно ожившие
manchen Baum, und mancher war
тюльпаны. А эти тюльпаны я знавал, когда
verkrüppelt, und die vier großen
они были еще маленькими луковицами,-Pappeln, die mir sonst wie grüne Riesen ах, ведь они оказались теми самыми
erschienen, waren klein geworden.
соседскими детьми, с которыми я некогда
Einige hübsche Mädchen gingen
играл в "принцессу в башне". Но
spazieren, buntgeputzt, wie wandelnde прекрасные девы, которых я помнил
Tulpen. Und diese Tulpen hatte ich
цветущими розами, предстали мне теперь
gekannt, als sie noch kleine
розами увядшими, и в иной горделивый
Zwiebelchen waren; denn ach! es waren лоб, восторгавший меня когда-то, Сатурн
ja Nachbarskinder, womit ich einst
врезал своей косой глубокие морщины.
"Prinzessin im Turme" gespielt hatte.
Теперь лишь, но, увы, слишком поздно,
Aber die schönen Jungfrauen, die ich
обнаружил я, что означал тот взгляд,
einst als blühende Rosen gekannt, sah который они бросали некогда юному
ich jetzt als verwelkte Rosen, und in
мальчику, -- за это время мне на чужбине
manche hohe Stirne, deren Stolz mir
случалось заметить нечто сходное в других
einst das Herz entzückte, hatte Saturn прекрасных глазах. Глубоко тронул меня
mit seiner Sense tiefe Runzeln
смиренный поклон человека, которого я
eingeschnitten. Jetzt erst, aber ach! viel знал богатым и знатным, теперь же он впал
zu spät, entdeckte ich, was der Blick
в нищету; повсеместно можно наблюдать,
bedeuten sollte, den sie einst dem schon что люди, раз начав опускаться, словно
jünglinghaften Knaben zugeworfen; ich повинуются закону Ньютона и падают на
hatte unterdessen in der Fremde manche дно со страшной, все возрастающей
Parallelstellen in schönen Augen
скоростью. Но в ком я не нашел перемены,
bemerkt. Tief bewegte mich das
так это в маленьком бароне; по-прежнему
demütige Hutabnehmen eines Mannes, весело, вприпрыжку прогуливался он по
den ich einst rein und vornehm gesehen, дворцовому саду, одной рукой
und der seitdem zum Bettler
придерживал левую фалду сюртука, а в
herabgesunken war; wie man denn
другой вертел тонкую тросточку. Я увидел
überall sieht, daß die Menschen, wenn все то же приветливое личико, где румянец
sie einmal im Sinken sind wie nach dem сконцентрировался на носу, все ту же
Newtonschen Gesetze, immer
старую остроконечную шапочку, ту же
entsetzlich - schneller und schneller ins старую косичку, только из нее теперь
Elend herabfallen. Wer mir aber gar
торчали волоски седые вместо прежних
nicht verändert schien, das war der
черных волосков. Но как ни жизнерадостен
kleine Baron, der lustig wie sonst durch на вид был барон, я знал, что бедняге
den Hofgarten tänzelte, mit der einen
пришлось претерпеть немало горя;
Hand den linken Rockschoß in der Höhe личиком своим он хотел скрыть это от
haltend, mit der andern Hand sein
меня, но седые волоски в косичке выдали
dünnes Rohrstöckchen hin und her
его у него за спиной. Сама косичка охотно
schwingend; es war noch immer
отреклась бы от своего признания, а
dasselbe freundliche Gesichtchen,
потому болталась так жалостно-резво.
dessen Rosenröte sich nach der Nase hin
konzentriert, es war noch immer das alte
Kegelhütchen, es war noch immer das
alte Zöpfchen, nur daß aus diesem jetzt
einige weiße Härchen, statt der
ehemaligen schwarzen Härchen
hervorkamen. Aber so vergnügt er auch
aussah, so wußte ich dennoch, daß der
arme Baron unterdessen viel Kummer
ausgestanden hatte, sein Gesichtchen
wollte es mir verbergen, aber die weißen
Härchen seines Zöpfchens haben es mir
hinter seinem Rücken verraten. Und das
Zöpfchen selber hätte es gerne wieder
abgeleugnet und wackelte gar wehmütig
lustig.
Ich war nicht müde, aber ich bekam
Я не был утомлен, но мне захотелось еще
doch Lust, mich noch einmal auf die
раз присесть на деревянную скамью, на
hölzerne Bank zu setzen, in die ich einst которой я когда-то вырезал имя моей
den Namen meines Mädchens
милой. Я едва нашел его, -- там было
eingeschnitten. Ich konnte ihn kaum
вырезано столько новых имен! Ах! Когдаwiederfinden, es waren so viele neue
то я заснул на этой скамье и грезил о
Namen darüber hingeschnitzelt. Ach!
счастье и любви. "Сновиденияeinst war ich auf dieser Bank
наваждения".
eingeschlafen und träumte von Glück
und Liebe. "Träume sind Schäume."
Auch die alten Kinderspiele kamen mir И старые детские игры припомнились мне,
wieder in den Sinn, auch die alten,
и старые, милые сказки. Но новая
hübschen Märchen; aber ein neues
фальшивая игра и новая гадкая сказка
falsches Spiel und ein neues, häßliches врывались в эти воспоминания, -- то была
Märchen klang immer hindurch, und es история двух злосчастных сердец, которые
war die Geschichte von zwei armen
не сохранили верности друг другу, а после
Seelen, die einander untreu wurden, und довели вероломство до того, что отреклись
es nachher in der Treulosigkeit so weit даже от веры в господа бога. Это скверная
brachten, daß sie sogar dem lieben Gotte история, и кто не может найти себе занятия
die Treue brachen. Es ist eine böse
получше, тому остается лишь плакать над
Geschichte, und wenn man just nichts ней. О господи! Мир был прежде так
Besseres zu tun weiß, kann man darüber прекрасен, и птицы пели тебе вечную
weinen. O Gott! einst war die Welt so хвалу, и маленькая Вероника смотрела на
hübsch, und die Vögel sangen dein
меня кроткими глазами, и мы сидели перед
ewiges Lob, und die kleine Veronika sah мраморной статуей на Дворцовой площади.
mich an mit stillen Augen, und wir
По одну сторону ее расположен старый,
saßen vor der marmornen Statue auf
обветшалый дворец, где водятся
dem Schloßplatz - auf der einen Seite
привидения и по ночам бродит дама в
liegt das alte, verwüstete Schloß, worin черных шелках, без головы и с длинным
es spukt und nachts eine schwarzseidene шуршащим шлейфом; по другую сторону
Dame ohne Kopf, mit langer,
стоит высокое белое здание, в верхних
rauschender Schleppe her umwandelt; покоях которого чудесно сверкали
auf der andern Seite ist ein hohes,
разноцветные картины, вставленные в
weißes Gebäude, in dessen oberen
золотые рамы, а в нижнем этаже были
Gemächern die bunten Gemälde mit
тысячи громадных книг, на которые я и
goldnen Rahmen wunderbar glänzten, маленькая Вероника часто смотрели с
und in dessen Untergeschosse so viele любопытством, когда благочестивая
tausend mächtige Bücher standen, die Урсула поднимала нас к высоким окнам.
ich und die kleine Veronika oft mit
Позднее, став большим мальчиком, я
Neugier betrachteten, wenn uns die
каждый день взбирался там внутри на
fromme Ursula an die großen Fenster
самые верхние ступеньки лестницы,
hinanhob - Späterhin, als ich ein großer доставал самые верхние книги и читал в
Knabe geworden, erkletterte ich dort
них подолгу, так что в конце концов
täglich die höchsten Leitersprossen, und перестал бояться чего бы то ни было, а
holte die höchsten Bücher herab, und las меньше всего -- дам без головы, и сделался
darin so lange, bis ich mich vor nichts таким умным, что позабыл все старые
mehr, am wenigsten vor Damen ohne
игры, и сказки, и картины, и маленькую
Kopf, fürchtete, und ich wurde so
Веронику, и даже имя ее.
gescheut, daß ich alle alte Spiele und
Märchen und Bilder und die kleine
Veronika und sogar ihren Namen
vergaß.
Während ich aber, auf der alten Bank
Но в то время, когда я, сидя на старой
des Hofgartens sitzend, in die
скамье, витал мечтами в прошедшем,
Vergangenheit zurückträumte, hörte ich позади послышался шум голосов, -hinter mir verworrene
прохожие жалели бедных французов,
Menschenstimmen, welche das
которые в войну с Россией попали в плен,
Schicksal der armen Franzosen
были отправлены в Сибирь, томились там
beklagten, die, im russischen Kriege als много лет, несмотря на мир, и лишь теперь,
Gefangene nach Sibirien geschleppt,
возвращались домой. Подняв голову, я и
dort mehre lange Jahre, obgleich schon сам увидел этих осиротелых детей славы.
Frieden war, zurückgehalten worden und Сквозь дыры их истертых мундиров
jetzt erst heimkehrten. Als ich aufsah, глядела откровенная нищета, на
erblickte ich wirklich diese
обветренных лицах скорбно мерцали
Waisenkinder des Ruhmes; durch die
глубоко запавшие глаза, но, хоть и
Risse ihrer zerlumpten Uniformen
израненные, изнуренные, а многие даже
lauschte das nackte Elend, in ihren
хромые, все они тем не менее старались
verwitterten Gesichtern lagen tiefe,
блюсти военный шаг, и -- странная
klagende Augen, und obgleich
картина! --барабанщик с барабаном
verstümmelt, ermattet und meistens
ковылял впереди. Внутренне содрогаясь,
hinkend, blieben sie doch noch immer in вспомнил я сказание о солдатах, павших
einer Art militärischen Schrittes, und
днем в битве, а ночью встающих с
seltsam genug! ein Tambour mit einer бранного поля и под барабанный бой
Trommel schwankte voran; und mit
марширующих к себе на родину, как об
innerem Grauen ergriff mich die
этом поется в старой народной песне:
Erinnerung an die Sage von den
Soldaten, die des Tags in der Schlacht
gefallen und des Nachts wieder vom
Schlachtfelde aufstehen und mit dem
Tambour an der Spitze nach ihrer
Vaterstadt marschieren, und wovon das
alte Volkslied singt:
"Er schlug die Trommel auf
und nieder,
Sie sind vorm Nachtquartier
schon wieder,
Ins Gäßlein hell hinaus,
Trallerie, Trallerei,
Trallera,Sie ziehn vor
Schätzels Haus.
Da stehen morgens die
Gebeine
In Reih und Glied, wie
Leichensteine.
Die Trommel geht voran,
Trallerie, Trallerei, Trallera,
Daß sie ihn sehen kann."
Он бил настойчиво и рьяно,
Сзывая гулом барабана,
И пошли туда в поход,
Траллери, траллерей, траллера,
Где любимая живет.Утром их
лежали кости,
Словно камни, на погосте,
Барабанщик шел вперед,
Траллери, траллерей, траллера,
А девица ждет да ждет.
Wahrlich, der arme französische
И в самом деле, бедный французский
Tambour schien halb verwest aus dem барабанщик казался полуистлевшим
Grabe gestiegen zu sein, es war nur ein выходцем из могилы: то была маленькая
kleiner Schatten in einer schmutzig
тень в грязных лохмотьях серой шинели,
zerfetzten grauen Capotte, ein
лицо -- желтое, как у мертвеца, с большими
verstorben gelbes Gesicht, mit einem
усами, уныло свисавшими над бескровным
großen Schnurrbarte, der wehmütig
ртом, глаза -- подобные перегоревшим
herabhing über die verblichenen Lippen, углям, где тлеют последние искорки, и все
die Augen waren wie verbrannter
же по одной такой искорке я узнал
Zunder, worin nur noch wenige
monsieur Le Grand.
Fünkchen glimmen, und dennoch, an
einem einzigen dieser Fünkchen,
erkannte ich Monsieur Le Grand.
Er erkannte auch mich und zog mich
Он тоже узнал меня, увлек за собой на
nieder auf den Rasen, und da saßen wir лужайку, и мы уселись снова на траве, как
wieder wie sonst, als er mir auf der
в былые времена, когда он толковал мне на
Trommel die französische Sprache und барабане французский язык и новейшую
die neuere Geschichte dozierte. Es war историю. Барабан был все тот же, старый,
noch immer die wohlbekannte, alte
хорошо мне знакомый, и я не мог
Trommel, und ich konnte mich nicht
достаточно надивиться, как не сделался он
genug wundern, wie er sie vor russischer жертвой русской алчности. Monsieur Le
Habsucht geschützt hatte. Er trommelte Grand барабанил опять, как раньше, только
jetzt wieder wie sonst, jedoch ohne
при этом не говорил ни слова. Но если
dabei zu sprechen. Waren aber die
губы его были зловеще сжаты, то тем
Lippen unheimlich zusammengekniffen, больше говорили глаза, победно
so sprachen desto mehr seine Augen, die вспыхивавшие при звуках старых маршей.
sieghaft aufleuchteten, indem er die
Тополя подле нас затрепетали, когда вновь
alten Märsche trommelte. Die Pappeln загремел под его рукой красный марш
neben uns erzitterten, als er wieder den гильотины. И былые бои за свободу, былые
roten Guillotinenmarsch erdröhnen ließ. сражения, деяния императора снова
Auch die alten Freiheitskämpfe, die
воскрешал барабан, и казалось, будто сам
alten Schlachten, die Taten des Kaisers, он -- живое существо, которому отрадно
trommelte er wie sonst, und es schien, дать наконец волю внутреннему восторгу.
als sei die Trommel selber ein
Я вновь слышал грохот орудий, свист пуль,
lebendiges Wesen, das sich freute, seine шум битвы, я вновь видел отчаянную
innere Lust aussprechen zu können. Ich отвагу гвардии, вновь видел
hörte wieder den Kanonendonner, das развевающиеся знамена, вновь видел
Pfeifen der Kugeln, den Lärm der
императора на коне... Но мало-помалу в
Schlacht, ich sah wieder den Todesmut радостный вихрь дроби вкрался унылый
der Garde, ich sah wieder die flatternden тон, из барабана исторгались звуки, в
Fahnen, ich sah wieder den Kaiser zu
которых буйное ликование жутко
Roß - aber allmählich schlich sich ein сочеталось с несказанной скорбью, марш
trüber Ton in jene freudigsten Wirbel, победы звучал вместе с тем как
aus der Trommel drangen Laute, worin похоронный марш, глаза Le Grand
das wildeste Jauchzen und das
сверхъестественно расширились, я не
entsetzlichste Trauern unheimlich
видел в них ничего, кроме безбрежной
gemischt waren, es schien ein
снежной равнины, покрытой трупами, -- то
Siegesmarsch und zugleich ein
была битва под Москвой.
Totenmarsch, die Augen Le Grands
öffneten sich geisterhaft weit, und ich
sah darin nichts als ein weites, weißes
Eisfeld bedeckt mit Leichen - es war die
Schlacht bei der Moskwa.
Ich hätte nie gedacht, daß die alte, harte Никогда бы я не подумал, что старый,
Trommel so schmerzliche Laute von
грубый барабан может издавать такие
sich geben könnte, wie jetzt Monsieur скорбные звуки, какие monsieur Le Grand
Le Grand daraus hervorzulocken wußte. извлекал из него сейчас. То была
Es waren getrommelte Tränen, und sie барабанная дробь слез, и как горестное эхо
tönten immer leiser, und wie ein trübes вырывались в ответ стоны из груди Le
Echo brachen tiefe Seufzer aus der Brust Grand. И сам он становился все бледнее,
Le Grands. Und dieser wurde immer
все призрачнее, тощие руки его дрожали от
matter und gespenstischer, seine dürren холода, он был как в бреду, палочками
Hände zitterten vor Frost, er saß wie im своими водил он по воздуху, словно
Traume, und bewegte mit seinen
прислушиваясь к далеким голосам, и
Trommelstöcken nur die Luft, und
наконец посмотрел на меня глубоким,
horchte wie auf ferne Stimmen, und
бездонно глубоким, молящим взглядом, -- я
endlich schaute er mich an, mit einem понял его, -- а затем голова его склонилась
tiefen, abgrundtiefen, flehenden Blick - на барабан.
ich verstand ihn - und dann sank sein
Haupt herab auf die Trommel.
Monsieur Le Grand hat in diesem Leben Monsieur Le Grand в этой жизни больше уж
nie mehr getrommelt. Auch seine
не барабанил никогда. И барабан его не
Trommel hat nie mehr einen Ton von
издал больше ни одного звука, -- ему не
sich gegeben, sie sollte keinem Feinde подобало быть орудием отбивания рабьих
der Freiheit zu einem servilen
зорь в руках врагов свободы; я ясно понял
Zapfenstreich dienen, ich hatte den
последний молящий взгляд Le Grand и
letzten, flehenden Blick Le Grands sehr тотчас же, вынув из своей трости стилет,
gut verstanden, und zog sogleich den
проколол им барабан.
Degen aus meinem Stock und zerstach
die Trommel.
Kapitel 11
Du sublime au ridicule il n'y á qu'un pas, Madame!
Deutsch
Русский
Aber das Leben ist im Grunde so fatal Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas,
ernsthaft, daß es nicht zu ertragen wäre madame!1 Но жизнь, в сущности, столь
ohne solche Verbindung des
трагически серьезна, что ее трудно было
Pathetischen mit dem Komischen. Das бы вынести без такого смешения
wissen unsere Poeten. Die
патетического и комического. Это известно
grauenhaftesten Bilder des menschlichen нашим поэтам. Страшнейшие образы
Wahnsinns zeigt uns Aristophanes nur человеческого безумия Аристофан показал
im lachenden Spiegel des Witzes, den нам в светлом зеркале смеха; великую муку
großen Denkerschmerz, der seine eigne мыслителя, сознающего свое ничтожество,
Nichtigkeit begreift, wagt Goethe nur in Гете решается высказать лишь наивными
den Knittelversen eines Puppenspiels
стихами кукольной комедии; и смертный
auszusprechen, und die tödlichste Klage стон над горестью жизни Шекспир
über den Jammer der Welt legt
вкладывает в уста шуту, а сам при этом
Shakespeare in den Mund eines Narren, робко потряхивает бубенцами его колпака.
während er dessen Schellenkappe
ängstlich schüttelt.
Sie habens alle dem großen Urpoeten
Все они заимствовали это у великого
abgesehen, der in seiner tausendaktigen праотца поэтов, который в своей
Welttragödie den Humor aufs höchste zu тысячеактной мировой трагедии доводит
treiben weiß, wie wir es täglich sehen: - комизм до предела, чему можно найти
nach dem Abgang der Helden kommen ежедневные примеры: после ухода героев
die Clowns und Graziosos mit ihren
на арену выступают клоуны и буффоны с
Narrenkolben und Pritschen, nach den колотушками и дубинками, на смену
blutigen Revolutionsszenen und
кровавым революционным сценам и
Kaiseraktionen kommen wieder
деяниям императора снова плетутся
herangewatschelt die dicken Bourbonen толстые Бурбоны со своими старыми,
mit ihren alten abgestandenen Späßchen выдохшимися шуточками и милоund zartlegitimen Bonmots, und
легитимистскими каламбурами; им вслед с
graziöse hüpft herbei die alte Noblesse голодной усмешкой грациозно семенит
mit ihrem verhungerten Lächeln, und
старая аристократия, а за ней шествуют
hintendrein wallen die frommen
благочестивые капуцины со свечами,
Kapuzen mit Lichtern, Kreuzen und
крестами и хоругвями; даже в наивысший
Kirchenfahnen; - sogar in das höchste пафос мировой трагедии то и дело
Pathos der Welttragödie pflegen sich
вкрадываются комические штрихи:
komische Züge einzuschleichen, der
отчаявшийся республиканец, который,
verzweifelnde Republikaner, der sich
подобно Бруту, всадил себе в сердце нож,
wie ein Brutus das Messer ins Herz
может быть, предварительно понюхал, не
stieß, hat vielleicht zuvor daran
разрезали ли этим ножом селедки, да и
gerochen, ob auch kein Hering damit
помимо того на великой сцене мира все
geschnitten worden, und auf dieser
обстоит так же, как на наших лоскутных
großen Weltbühne geht es auch
подмостках,-- так же бывают
außerdem ganz wie auf unseren
перепившиеся герои, короли, забывающие
Lumpenbrettern, auch auf ihr gibt es
свою роль, плохо прилаженные кулисы,
besoffene Helden, Könige, die ihre Rolle суфлеры с чересчур зычными голосами,
vergessen, Kulissen, die
танцовщицы, производящие эффект
hängengeblieben, hervorschallende
поэзией своих бедер, костюмы, все
Souffleurstimmen, Tänzerinnen, die mit затмевающие блеском мишуры, -- а вверху,
ihrer Lendenpoesie Effekt machen,
на небесах, сидят в первом ряду милые
Costümes, die als Hauptsache glänzen - ангелочки и лорнируют нас, земных
Und im Himmel oben, im ersten Range, комедиантов, а господь бог строго
sitzen unterdessen die lieben Engelein, восседает в своей просторной ложе и,
und lorgnieren uns Komödianten hier
может быть, скучает или же размышляет о
unten, und der liebe Gott sitzt ernsthaft том, что театр этот не продержится долго,
in seiner großen Loge, und langweilt
так как один актер получает слишком
sich vielleicht, oder rechnet nach, daß много содержания, а другой -- слишком
dieses Theater sich nicht lange mehr
мало и все играют прескверно.
halten kann, weil der eine zuviel Gage
und der andre zuwenig bekommt, und
alle viel zu schlecht spielen.
Du sublime au ridicule il n'y á qu'un pas, Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas,
Madame!
madame! (От великого до смешного один
шаг, мадам!)
Während ich das Ende des vorigen
Когда я заканчивал предыдущую главу и
Kapitels schrieb, und Ihnen erzählte, wie рассказывал вам, как умер monsieur Le
Monsieur Le Grand starb, und wie ich Grand и как добросовестно исполнил я
das testamentum militare, das in seinem testamentum militare (Воинское завещание),
letzten Blicke lag, gewissenhaft
выраженное им в последнем взгляде, -- в
exekutierte, da klopfte es an meine
дверь мою вдруг постучались, на пороге
Stubentüre, und herein trat eine arme, появилась бедно одетая старушка и
alte Frau, die mich freundlich frug: Ob любезно спросила меня, не доктор ли я. И
ich ein Doktor sei? Und als ich dies
когда я ответил утвердительно, она еще
bejahte, bat sie mich recht freundlich mit любезнее пригласила меня пойти к ней на
ihr nach Hause zu gehen, um dort ihrem дом, срезать ее мужу мозоли.
Manne die Hühneraugen zu schneiden.
Kapitel 12
Deutsch
Русский
Die deutschen Zensoren - - - - - - - - - - ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- - - - - - - - - - - - - Dummköpfe - - - - - ----------------------------------------------------------
Немецкие
цензоры............................................................
...........................................................................
...............болваны.............................................
............................................
Kapitel 13
Deutsch
Русский
Madame! unter Ledas brütenden
Madame! Уже в том яйце, что высиживала
Hemisphären lag schon der ganze
Леда, была заключена вся Троянская война,
Trojanische Krieg, und Sie können die и вы никогда бы не поняли знаменитых
berühmten Tränen des Priamos
слез Приама, если бы я не рассказал вам
nimmermehr verstehen, wenn ich Ihnen сперва о древних лебединых яйцах. А
nicht erst von den alten Schwaneneiern потому не браните меня за отступления. Во
erzähle. Deshalb beklagen Sie sich nicht всех предшествующих главах нет строки,
über meine Abschweifungen. In allen
которая не относилась бы прямо к делу,-- я
vorhergehenden Kapiteln ist keine Zeile, пишу сжато, я избегаю всего излишнего, я
die nicht zur Sache gehörte, ich schreibe нередко опускаю даже необходимое, -gedrängt, ich vermeide alles
например, я ни разу ничего как следует не
Überflüssige, ich übergehe sogar oft das процитировал, а ведь цитировать старые и
Notwendige, z. B. ich habe noch nicht новые сочинения -- величайшая услада для
einmal ordentlich zitiert - ich meine
молодого автора, и ничто так не красит
nicht Geister, sondern im Gegenteil, ich человека, как несколько этаких мудрых
meine Schriftsteller - und doch ist das цитат. Уверяю вас, madame, память моя в
Zitieren alter und neuer Bücher das
достаточном количестве хранит заглавия
Hauptvergnügen eines jungen Autors, книг. Кроме того, мне известны приемы
und so ein paar grundgelehrte Zitate
великих умов, наловчившихся
zieren den ganzen Menschen. Glauben выковыривать изюминки из булок и
Sie nur nicht, Madame, es fehle mir an цитаты из лекционных записей; могу
Bekanntschaft mit Büchertiteln.
сказать, что и я теперь по этой части
Außerdem kenne ich den Kunstgriff
большой дока. В случае нужды я мог бы
großer Geister, die es verstehen, die
призанять цитат у своих ученых друзей.
Korinthen aus den Semmeln und die
Мой берлинский друг Г.-- это, так сказать,
Zitate aus den Kollegienheften
маленький Ротшильд по части цитат, и он
herauszupicken; ich weiß auch, woher охотно ссудит мне хоть несколько
Bartels den Most holt. Im Notfall könnte миллионов их, а если у него не хватит
ich bei meinen gelehrten Freunden eine собственных запасов, ему не трудно будет
Anleihe von Zitaten machen. Mein
собрать их у других таких же
Freund G. in Berlin ist sozusagen ein
космополитических банкиров мудрости. Но
kleiner Rothschild an Zitaten, und leiht пока что у меня нет надобности прибегать
mir gern einige Millionen, und hat er sie к займам; я человек состоятельный и могу
nicht selbst vorrätig, so kann er sie leicht тратить ежегодно десять тысяч цитат, да к
bei einigen andern kosmopolitischen
тому же я сделал открытие, как выдавать
Geistesbankiers zusammenbringen фальшивые цитаты за настоящие. Если бы
Doch, ich brauche jetzt noch keine
какой-нибудь большой и богатый ученый,
Anleihe zu machen, ich bin ein Mann, например, Михаэль Бер, захотел купить у
der sich gut steht, ich habe jährlich
меня этот секрет, я бы охотно продал его за
meine 10000 Zitate zu verzehren, ja, ich девятнадцать тысяч талеров наличными,
habe sogar die Erfindung gemacht, wie согласен даже немного уступить. Другое
man falsche Zitate für echte ausgeben свое открытие я, для блага литературы, не
kann. Sollte irgendein großer, reicher
стану замалчивать и поделюсь им
Gelehrter, z. B. Michael Beer, mir dieses бесплатно.
Geheimnis abkaufen wollen, so will ich
es gerne für 19 000 Taler Kurant
abstehen; auch ließe ich mich handeln.
Eine andere Erfindung will ich zum
Heile der Literatur nicht verschweigen
und will sie gratis mitteilen :
Ich halte es nämlich für ratsam, alle
Дело в том, что я считаю целесообразным
obskuren Autoren mit ihrer
цитировать всех неизвестных авторов с
Hausnummer zu zitieren.
указанием номера их дома.
Diese "guten Leute und schlechten
Эти "хорошие люди и плохие музыканты",
Musikanten" - so wird im Ponce de
как говорится в "Понсе де Леон", эти
Leon das Orchester angeredet - diese
неизвестные авторы всегда ведь хранят
obskuren Autoren besitzen doch immer экземплярчик своей давно позабытой
selbst noch ein Exemplärchen ihres
книжки, и, следовательно, чтобы добыть
längstverschollenen Büchleins, und um таковую, надо знать номер их дома.
dieses aufzutreiben, muß man also ihre Вздумалось бы мне, например,
Hausnummer wissen. Wollte ich z. B. процитировать "Песенник для
"Spittas Sangbüchlein für
подмастерьев" Шпитты, ну, где вы его
Handwerksburschen" zitieren - meine найдете, милая madame? Но стоит мне
liebe Madame, wo wollten Sie dieses
написать так:
finden? Zitiere ich aber:
"vid. Sangbüchlein für
"См. "Песенник для подмастерьев" Ф.
Handwerksburschen, von P. Spitta;
Шпитты;
Lüneburg, auf der Lünerstraße Nr. 2,
Люнебург, Люнерштрассе, No 2, направо за
rechts um die Ecke"
углом",-so können Sie, Madame, wenn Sie es der и вы можете, если, по-вашему, это стоит
Mühe wert halten, das Büchlein
труда, разыскать книжку. Только это
auftreiben. Es ist aber nicht der Mühe совершенно не стоит труда.
wert.
Übrigens, Madame, haben Sie gar keine Впрочем, вы, madame, даже не
Idee davon, mit welcher Leichtigkeit ich представляете себе, с какой легкостью я
zitieren kann. Überall finde ich
могу приводить цитаты. На каждом шагу
Gelegenheit, meine tiefe Gelahrtheit
нахожу я случай применить свою ученость.
anzubringen. Spreche ich z. B. vom
Говоря, например, о еде, я тут же делаю
Essen, so bemerke ich in einer Note, daß ремарку, что римляне, греки и иудеи тоже
die Römer, Griechen und Hebräer
ели, и перечисляю все те замечательные
ebenfalls gegessen haben, ich zitiere all блюда, которые приготовлялись кухаркой
die köstlichen Gerichte, die von der
Лукулла,--увы, отчего я опоздал родиться
Köchin des Lucullus bereitet worden - на полтора тысячелетия! Я отмечаю тут же,
weh mir! daß ich anderthalb Jahrtausend что обычные кушанья греков назывались
zu spät geboren bin! - ich bemerke auch, так-то и что спартанцы ели гадкие, черные
daß die gemeinschaftlichen Mahle bei супы,--хорошо все-таки, что меня тогда
den Griechen so und so hießen, und daß еще не было на свете! Каково бы пришлось
die Spartaner schlechte schwarze
мне, несчастному, если бы я оказался
Suppen gegessen - Es ist doch gut, daß спартанцем, не могу вообразить себе
ich damals noch nicht lebte, ich kann
ничего ужаснее, так как суп -- мое
mir nichts Entsetzlicheres denken, als любимое блюдо. Madame, я собираюсь в
wenn ich armer Mensch ein Spartaner ближайшее время съездить в Лондон, но
geworden wäre, Suppe ist mein
если правда, что там не дают супа, тоска
Lieblingsgericht - Madame, ich denke быстро погонит меня назад, к
nächstens nach London zu reisen, wenn отечественным горшкам с мясным
es aber wirklich wahr ist, daß man dort бульоном. О еде древних евреев я мог бы
keine Suppe bekommt, so treibt mich die рассказать очень подробно и дойти до
Sehnsucht bald wieder zurück nach den еврейской кухни новейшего времени,-- я
Suppenfleischtöpfen des Vaterlandes. процитировал бы при этом всю Каменную
Über das Essen der alten Hebräer könnt улицу, я упомянул бы также, как гуманно
ich weitläuftig mich aussprechen und bis отзывались многие берлинские ученые о
auf die jüdische Küche der neuesten Zeit пище евреев, далее я перешел бы к другим
herabgehen - Ich zitiere bei dieser
достоинствам и доблестям евреев, к
Gelegenheit den ganzen Steinweg - Ich изобретениям, которыми человечество
könnte auch anführen, wie human sich обязано им, как-то: векселя и
viele Berliner Gelehrte über das Essen христианство. Но нет! Последнее не стоит
der Juden geäußert, ich käme dann auf вменять им в большую заслугу, потому что
die anderen Vorzüglichkeiten und
до сих пор мы, собственно, слабо
Vortrefflichkeiten der Juden, auf die
воспользовались им,--мне кажется, сами
Erfindungen, die man ihnen verdankt, z. евреи получили от него меньше пользы,
B. die Wechsel, das Christentum - aber чем от изобретения векселей. По поводу
halt! letzteres wollen wir ihnen nicht
евреев я мог бы также процитировать
allzuhoch anrechnen, da wir eigentlich Тацита,--он говорит, что они поклонялись в
noch wenig Gebrauch davon gemacht своих храмах ослам. Кстати, какое
haben - ich glaube, die Juden selbst
широкое поле для цитат открывается мне
haben dabei weniger ihre Rechnung
по поводу ослов! Сколько
gefunden als bei der Erfindung der
достопримечательного можно припомнить
Wechsel. Bei Gelegenheit der Juden
о древних ослах, в противоположность
könnte ich auch Tacitus zitieren - er
современным. Как разумны были те и -- ах,
sagt, sie verehrten Esel in ihren Tempeln как тупы эти! Как рассудительно говорит,
- und bei Gelegenheit der Esel, welch
например, Валаамова ослица -ein weites Zitatenfeld eröffnet sich mir!
Wieviel Merkwürdiges läßt sich
anführen über antike Esel, im Gegensatz
zu den modernen. Wie vernünftig waren
jene und ach! wie stupide sind diese.
Wie verständig spricht z. B. Bileams
Esel,
vid. Pentat. Lib. - - - см. Pentat. Lib (Пятикнижие)
Madame, ich habe just das Buch nicht Madame, именно этой книги у меня сейчас
bei der Hand und will diese Stelle zum нет под руками, и я оставил здесь пробел,
Ausfüllen offenlassen. Dagegen in
но зато в доказательство скудоумия
Hinsicht der Abgeschmacktheit neuerer новейших ослов я приведу следующее:
Esel zitiere ich :
vid. - - - ------nein, ich will auch diese Stelle
Нет, я и это место оставлю незаполненным,
offenlassen, sonst werde ich ebenfalls иначе меня самого приведут... только в суд,
zitiert, nämlich injuriarum.
injurianum (За оскорбление).
Die neueren Esel sind große Esel. Die Ослы современные -- большие ослы.
alten Esel, die so hoch in der Kultur
Бедные древние ослы, достигшие такой
standen,
высокой культуры!
vid. Gesneri: De antiqua honestate
См. Gesneri. "De antiqua honestate
asinorum.
asinorum"3.
(In comment. Götting., T. II., p. 32.)
(In comment. Getting., ч. II, c. 32 (Геснер. "О
почитании ослов у древних")).
sie würden sich im Grabe umdrehen,
Они перевернулись бы в гробу, если бы
wenn sie hörten, wie man von ihren
услышали, как говорят об их потомках.
Nachkommen spricht. Einst war "Esel" Когда-то "осел" было почетным званием, -ein Ehrenname - bedeutete so viel wie оно означало примерно то же, что теперь
jetzt "Hofrat", "Baron", "Doctor
"гофрат", "барон", "доктор философии";
Philosophiae" - Jakob vergleicht damit Иаков сравнивает с ослом сына своего
seinen Sohn Isaschar, Homer vergleicht Иссахара, Гомер -- своего героя Аякса; а
damit seinen Helden Ajax, und jetzt
теперь с ним сравнивают господина фон ...!
vergleicht man damit den Herrn v. . . . . . Madame, по поводу ослов такого рода я мог
. .! Madame, bei Gelegenheit solcher
бы углубиться в самые недра истории
Esel könnte ich mich tief in die
литературы, я мог бы цитировать всех
Literaturgeschichte versenken, ich
великих людей, которые были влюблены, -könnte alle große Männer zitieren, die например, Абелярдуса, Пикуса Миранду л
verliebt gewesen sind, z. B. den
ануса, Борбониуса, Куртезиуса, Ангелуса
Abelardum, Picum Mirandulanum,
Полициануса, Рай-мондуса Луллиуса и
Borbonium, Curtesium, Angelum
Генрихуса Гейнеуса. По поводу любви я
Politianum, Raymundum Lullum und
мог бы, в свою очередь, цитировать всех
Henricum Heineum. Bei Gelegenheit der великих людей, не употреблявших табака,
Liebe könnte ich wieder alle große
например, Цицерона, Юстиниана, Гете,
Männer zitieren, die keinen Tabak
Гуго, себя,-- случайно все мы пятеро имеем
geraucht haben, z. B. Cicero, Justinian, отношение к юриспруденции. Мабильон не
Goethe, Hugo, Ich - zufällig sind wir
выносил дыма даже из чужой трубки, в
alle fünf auch so halb und halb Juristen. своем "Itinere germanico" ("Путешествии по
Mabillon konnte nicht einmal den Rauch Германии") он жалуется, говоря о
einer fremden Pfeife vertragen, in
немецких постоялых дворах, "quod
seinem "Itinere germanico" klagt er, in molestus ipsi fuerit tabaci grave olentis foeHinsicht der deutschen Wirtshäuser,
tor" ("Путешествии по Германии"). Другим
"quod molestus ipsi fuerit tabaci grave же великим людям, напротив,
olentis foetor". Dagegen wird andern
приписывается большое пристрастие к
großen Männern eine Vorliebe für den табаку. Рафаэль Ториус сочинил гимн в
Tabak zugeschrieben. Raphael Thorus честь табака,--madame, вы, быть может, не
hat einen Hymnus auf den Tabak
осведомлены еще о том, что Исаак
gedichtet - Madame, Sie wissen
Эльзевириус издал его in quarto (В
vielleicht noch nicht, daß ihn Isaak
четвертую долю листа) в Лейдене anno
Elseverius Anno 1628 zu Leiden in
1628, а Людовикус Кин-шот написал к
Quart herausgegeben hat - und
нему вступление в стихах. Гревиус даже
Ludovicus Kinschot hat eine Vorrede in воспел табак в сонете. И великий
Versen dazu geschrieben. Grävius hat Боксхорниус любил табак. Бейль в своем
sogar ein Sonett auf den Tabak gemacht. "Diet. hist, et critiq." ("Историческом и
Auch der große Boxhornius liebte den критическом словаре") сообщает, что, по
Tabak. Bayle, in seinem "Dict. hist. et рассказам, великий Боксхорниус носил во
critiq.", meldet von ihm, er habe sich
время курения широкополую шляпу с
sagen lassen, daß der große Boxhornius дыркой спереди, куда он засовывал трубку,
beim Rauchen einen großen Hut mit
когда она мешала ему в занятиях,-- кстати,
einem Loch im Vorderrand getragen, in упомянув о великом Боксхорниусе, я мог
welches er oft die Pfeife gesteckt, damit бы тут же процитировать всех великих
sie ihn in seinen Studien nicht hindere - ученых, которые, из страха быть
Apropos, bei Erwähnung des großen
согнутыми в бараний рог, спасались
Boxhornius könnte ich auch all die
бегством. Но я ограничусь ссылкой на Йог,
großen Gelehrten zitieren, die sich ins Георга Мартиуса: "De fuga literatorum etc.
Boxhorn jagen ließen und davonliefen. etc. etc." ("О бегстве литераторов и пр., и
Ich verweise aber bloß auf Joh. Georg пр., и пр."). Перелистывая историю, мы
Martius: De fuga literatorum etc. etc.
видим, madame, что все великие люди хоть
etc. Wenn wir die Geschichte
раз в жизни должны были спасаться
durchgehen, Madame, so haben alle
бегством: Лот, Тарквиний, Моисей,
große Männer einmal in ihrem Leben
Юпитер, госпожа де Сталь,
davonlaufen müssen: - Loth, Tarquinius, Навуходоносор, Беньовский, Магомет, вся
Moses, Jupiter, Frau von Stael,
прусская армия, Григорий VII, рабби Ицик
Nebukadnezar, Benjowsky, Mahomet, Абарбанель, Руссо, -- я мог бы добавить
die ganze preußische Armee, Gregor
еще множество имен из тех, например, что
VII., Rabbi Jizchak Abarbanel,
занесены биржей на черную доску.
Rousseau - ich könnte noch sehr viele
Namen anführen, z. B. die, welche an
der Börse auf dem schwarzen Brette
verzeichnet sind.
Sie sehen, Madame, es fehlt mir nicht an Вы видите, madame, что я не страдаю
Gründlichkeit und Tiefe. Nur mit der
недостатком основательности и глубины в
Systematik will es noch nicht so recht познаниях, но с систематизацией дело пока
gehen. Als ein echter Deutscher hätte ich что-то не ладится. В качестве истого немца
dieses Buch mit einer Erklärung seines я должен был бы начать эту книгу с
Titels eröffnen müssen, wie es im
объяснения ее заглавия, как то издавна
Heiligen Römischen Reiche Brauch und ведется в Священной Римской империи.
Herkommen ist. Phidias hat zwar zu
Фидий, правда, не предпослал никакого
seinem Jupiter keine Vorrede gemacht,
ebensowenig wie auf der Mediceischen
Venus - ich habe sie von allen Seiten
betrachtet - irgendein Zitat gefunden
wird; - aber die alten Griechen waren
Griechen, unsereiner ist ein ehrlicher
Deutscher, kann die deutsche Natur
nicht ganz verleugnen, und ich muß
mich daher noch nachträglich über den
Titel meines Buches aussprechen.
Von den Ideen.
Von den Ideen im allgemeinen.
Von vernünftigen Ideen.
Von unvernünftigen Ideen.
a. Von den gewöhnlichen Ideen.
b. Von den Ideen, die mit grünem Leder
überzogen sind.
Diese werden wieder eingeteilt in - doch
das wird sich alles schon finden.
вступления к своему Юпитеру, точно так
же, как на Венере Медицейской нигде, -- я
осмотрел ее со всех сторон, -- не заметно
ни одной цитаты; но древние греки были
греками, наш же брат, честный немец, не
может полностью отрешиться от немецкой
природы, и посему я должен, хоть с
опозданием, высказаться по поводу
заглавия моей книги.
Итак, madame, я говорю:
I. Об идеях.
А. Об идеях вообще.
а) Об идеях разумных.
б) Об идеях неразумных.
а) Об идеях обыкновенных.
b) Об идеях, переплетенных в зеленую
кожу.
Последние, в свою очередь,
подразделяются... но это выяснится из
дальнейшего.
Kapitel 14
Deutsch
Русский
Madame, haben Sie überhaupt eine Idee Madame, имеете ли вы вообще
von einer Idee? Was ist eine Idee? "Es представление об идеях? Что такое идея?
liegen einige gute Ideen in diesem
"В этом сюртуке есть удачные идеи", -Rock", sagte mein Schneider, indem er сказал мой портной, с деловитым
mit ernster Anerkennung den Oberrock одобрением рассматривая редингот,
betrachtete, der sich noch aus meinen
оставшийся от времен моего берлинского
berlinisch eleganten Tagen herschreibt, щегольства и предназначенный стать
und woraus jetzt ein ehrsamer
скромным шлафроком. Прачка моя
Schlafrock gemacht werden sollte.
плачется, что пастор вбил в голову ее
Meine Wäscherin klagt: "der Pastor S. дочери идеи и та стала оттого
habe ihrer Tochter Ideen in den Kopf
придурковатой и не слушает никаких
gesetzt, und sie sei dadurch unklug
резонов. Кучер Паттенсен ворчит по
geworden und wolle keine Vernunft
всякому поводу: "Что за идея! Что за идея!"
mehr annehmen." Der Kutscher
Но вчера он был порядком раздосадован,
Pattensen brummt bei jeder Gelegenheit: когда я спросил его, что такое, по его
"Das ist eine Idee! das ist eine Idee!"
мнению, идея. С досадой он проворчал:
Gestern aber wurde er ordentlich
"Ну, идея и есть идея! Идея -- это всякая
verdrießlich, als ich ihn frug: was er sich чушь, которая лезет в голову". Такой же
unter einer Idee vorstelle? Und
смысл имеет это слово, когда гофрат
verdrießlich brummte er: "Nu, nu, eine Гверен из Геттингена употребляет его в
Idee ist eine Idee! eine Idee ist alles
качестве заглавия книги.
dumme Zeug, was man sich einbildet."
In gleicher Bedeutung wird dieses Wort,
als Buchtitel, von dem Hofrat Heeren in
Göttingen gebraucht.
Der Kutscher Pattensen ist ein Mann,
Кучер Паттенсен -- это человек, который в
der auf der weiten Lüneburger Heide, in темноте и тумане найдет дорогу на
Nacht und Nebel, den Weg zu finden
обширной Люнебургской равнине; гофрат
weiß; der Hofrat Heeren ist ein Mann, Геерен -- это человек, который тоже
der ebenfalls mit klugem Instinkt die
мудрым инстинктом отыскивает древние
alten Karawanenwege des Morgenlandes караванные пути Востока и странствует по
auffindet, und dort schon, seit Jahr und ним уже много лет невозмутимее и
Tag, so sicher und geduldig
терпеливее, чем верблюды былых времен;
einherwandelt, wie jemals ein Kamel
на таких людей можно положиться!
des Altertums; auf solche Leute kann
Примеру таких людей надо следовать без
man sich verlassen, solchen Leuten darf раздумья, и потому я озаглавил эту книгу -man getrost nachfolgen, und darum habe "Идеи".
ich dieses Buch "Ideen" betitelt.
Der Titel des Buches bedeutet daher
Название книги имеет посему столь же
ebensowenig als der Titel des
мало значения, как и звание автора; оно
Verfassers, er ward von demselben nicht было выбрано последним отнюдь не из
aus gelehrtem Hochmut gewählt, und
ученой спеси и ни в коем случае не должно
darf ihm für nichts weniger als Eitelkeit быть истолковано как признак тщеславия с
ausgedeutet werden. Nehmen Sie die
его стороны. Примите, madame, мое
wehmütigste Versicherung, Madame,
смиреннейшее уверение в том, что я не
ich bin nicht eitel. Es bedarf dieser
тщеславен. Это замечание совершенно
Bemerkung, wie Sie mitunter merken
необходимо, как вы увидите ниже. Я не
werden. Ich bin nicht eitel - Und wüchse тщеславен, -- и вырасти целый лес лавров
ein Wald von Lorbeeren auf meinem
на моей голове и пролейся море фимиама в
Haupte, und ergösse sich ein Meer von мое юное сердце -- я не стану тщеславным.
Weihrauch in mein junges Herz - ich
Друзья мои и прочие соотечественники и
würde doch nicht eitel werden. Meine современники добросовестно постарались
Freunde und übrigen Raum- und
об этом. Вы знаете, madame, что старые
Zeitgenossen haben treulich dafür
бабы обычно плюют в сторону своих
gesorgt - Sie wissen Madame, daß alte питомцев, когда посторонние хвалят их
Weiber ihre Pflegekinder ein bißchen
красоту, дабы похвала не повредила милым
anspucken, wenn man die Schönheit
малюткам. Вы знаете, madame, что в Риме,
derselben lobt, damit das Lob den lieben когда триумфатор, увенчанный славой и
Kleinen nicht schade - Sie wissen,
облаченный в пурпур, въезжал на золотой
Madame, wenn zu Rom der
колеснице с белыми конями через Марсово
Triumphator, ruhmbekränzt und
поле в город, как бог возвышаясь над
purpurgeschmückt, auf seinem goldnen торжественной процессией ликторов,
Wagen mit weißen Rossen, vom Campo музыкантов, танцоров, жрецов, рабов,
Martii einherfuhr, wie ein Gott
слонов, трофееносцев, консулов, сенаторов
hervorragend aus dem feierlichen Zuge и воинов, -- то чернь распевала ему вслед
der Liktoren, Musikanten, Tänzer,
насмешливые песенки. А вы знаете,
Priester, Sklaven, Elefanten,
madame, что в милой нашей Германии
Trophäenträger, Konsuln, Senatoren,
много водится старого бабья и черни.
Soldaten: dann sang der Pöbel
hintendrein allerlei Spottlieder - Und Sie
wissen, Madame, daß es im lieben
Deutschland viel alte Weiber und Pöbel
gibt.
Wie gesagt, Madame, die Ideen, von
Как было уже говорено, madame, идеи, о
denen hier die Rede ist, sind von den
которых здесь идет речь, так же далеки от
platonischen ebensoweit entfernt wie
идей Платона, как Афины от Геттингена, и
Athen von Göttingen, und Sie dürfen
на книгу вы не должны уповать больше,
von dem Buche selbst ebensowenig
чем на самого автора. Как мог последний
große Erwartungen hegen, als von dem вообще возбудить какие-либо упования -Verfasser selbst. Wahrlich, wie dieser одинаково непонятно и мне, и моим
überhaupt jemals dergleichen
друзьям. Графиня Юлия взялась устранить
Erwartungen erregen konnte, ist mir
это недоразумение; по ее словам, если
ebenso unbegreiflich als meinen
названный автор и высказывает иногда
Freunden. Gräfin Julie will die Sache
нечто действительно остроумное и новое,
erklären, und versichert: wenn der
то это -- чистое притворство с его стороны,
besagte Verfasser zuweilen etwas
а в сущности, он так же глуп, как и все
wirklich Geistreiches und Neugedachtes прочие. Это неверно, я совсем не
ausspreche, so sei dies bloß Verstellung притворяюсь; у меня что на уме -- то и на
von ihm, und im Grunde sei er ebenso языке; я пишу в невинной простоте своей
dumm wie die übrigen. Das ist falsch, все, что придет мне в голову, и не моя
ich verstelle mich gar nicht, ich spreche вина, если из писаний моих иногда
wie mir der Schnabel gewachsen, ich
получается толк. Но, видно, в
schreibe in aller Unschuld und Einfalt, сочинительстве я более удачлив, чем в
was mir in den Sinn kommt, und ich bin Альтонской лотерее, -- я предпочел бы
nicht daran schuld, wenn das etwas
обратное, -- и вот из-под пера моего
Gescheutes ist. Aber ich habe nun mal выходит немало выигрышей для сердца и
im Schreiben mehr Glück als in der
кватерн для ума, и все это по воле господа
Altonaer Lotterie - ich wollte, der Fall бога, ибо Он, отказывающий
wäre umgekehrt - und da kommt aus
благочестивейшим певцам всевышнего и
meiner Feder mancher Herztreffer,
назидательнейшим поэтам в светлых
manche Gedankenquaterne, und das tut мыслях и в литературной славе, дабы они
Gott; - denn ER, der den frömmsten
из-за чрезмерных похвал своих земных
Elohasängern und Erbauungspoeten alle собратий не забыли о небесах, где
schöne Gedanken und allen Ruhm in der ангелами уже приготовлены им жилища, -Literatur versagt, damit sie nicht von
Он тем щедрее наделяет прекрасными
ihren irdischen Mitkreaturen zu sehr
мыслями и мирской славой нашего брата,
gelobt werden und dadurch des Himmels грешного, нечестивого, еретического
vergessen, wo ihnen schon von den
писателя, для коего небеса все равно что
Engeln das Quartier zurechtgemacht
заколочены; так поступает он в
wird : - ER pflegt uns andre, profane,
божественном милосердии и снисхождении
sündhafte, ketzerische Schriftsteller, für своем, дабы бедная душа, раз уж она
die der Himmel doch so gut wie
создана, не осталась ни при чем и хоть тут,
vernagelt ist, desto mehr mit
на земле, испытала долю того блаженства,
vorzüglichen Gedanken und
в коем ей отказано там, на небесах.
Menschenruhm zu segnen, und zwar aus
göttlicher Gnade und Barmherzigkeit,
damit die arme Seele, die doch nun
einmal erschaffen ist, nicht ganz leer
ausgehe und wenigstens hienieden auf
Erden einen Teil jener Wonne empfinde,
die ihr dort oben versagt ist.
vid. Goethe und die
См. Гете и сочинителей религиозных
Traktätchenverfasser.
брошюрок.
Sie sehen also, Madame, Sie dürfen
Итак, вы видите, madame, что вам можно
meine Schriften lesen, diese zeugen von читать мои писания, кои свидетельствуют о
der Gnade und Barmherzigkeit Gottes, милосердии и снисхождении божьем; я
ich schreibe im blinden Vertrauen auf пишу, слепо веруя во всемогущество его, в
dessen Allmacht, ich bin in dieser
этом отношении я должен считаться
Hinsicht ein echt christlicher
истинно христианским писателем, ведь, -Schriftsteller, und, um mit Gubitz zu
скажу словами Губица, -- начиная данный
reden, während ich eben diese
период, я не знаю еще, чем закончу его и
gegenwärtige Periode anfange, weiß ich какой смысл вложу в него, я всецело
noch nicht, wie ich sie schließe, und was полагаюсь в этом на господа бога. Как бы
ich eigentlich sagen soll, und ich
мог я писать, не будь у меня такого
verlasse mich dafür auf den lieben Gott. благочестивого упования? В комнате моей
Und wie könnte ich auch schreiben ohne стоит сейчас рассыльный из типографии
diese fromme Zuversicht, in meinem
Лангхофа, дожидаясь рукописи; едва
Zimmer steht jetzt der Bursche aus der рожденное слово, теплым и влажным,
Langhoffschen Druckerei und wartet auf попадет в печать, и то, что я мыслю и
Manuskript, das kaumgeborene Wort
чувствую в настоящий миг, завтра к
wandert warm und naß in die Presse,
полудню может уже стать макулатурой.
und was ich in diesem Augenblick
denke und fühle, kann morgen mittag
schon Makulatur sein.
Sie haben leicht reden, Madame, wenn Легко вам, madame, напоминать мне
Sie mich an das Horazische "nonum
Горациево "по-пшп prematur in annum"
prematur in annum" erinnern. Diese
(Пусть рукопись пролежит у тебя девять
Regel mag, wie manche andere der Art, лет). Правило это, как и многие другие
sehr gut in der Theorie gelten, aber in
такого же рода, быть может, и применимо в
der Praxis taugt sie nichts. Als Horaz
теории, но на практике оно никуда не
dem Autor die berühmte Regel gab, sein годится. Когда Гораций преподал
Werk neun Jahre im Pult liegenzulassen, писателям знаменитое правило на девять
hätte er ihm auch zu gleicher Zeit das
лет оставлять свои сочинения в столе, ему
Rezept geben sollen, wie man neun
следовало одновременно открыть им
Jahre ohne Essen zubringen kann. Als рецепт, как прожить девять лет без пищи.
Horaz diese Regel ersann, saß er
Гораций выдумывал это правило, по всей
vielleicht an der Tafel des Mäcenas und вероятности, сидя за обедом у Мецената и
aß Truthähne mit Trüffeln,
кушая индейку с трюфелями, пудинг из
Fasanenpudding in Wildpretsauce,
фазана в перепелином соусе, котлетки из
Lerchenrippchen mit Teltower Rübchen, жаворонка с тельтовской морковкой,
Pfauenzungen, indianische Vogelnester, павлиньи языки, индийские птичьи гнезда
und Gott weiß! was noch mehr, und
и бог весть что еще!-- и притом все
alles umsonst. Aber wir, wir
бесплатно. Но мы, на беду свою,
unglücklichen Spätgebornen, wir leben опоздавшие родиться,--мы живем в другие
in einer andern Zeit, unsere Mäzenaten времена, у наших меценатов совершенно
haben ganz andere Prinzipien, sie
другие принципы; они полагают, что
glauben, Autoren und Mispeln gedeihen писатели и кизил лучше созревают, когда
am besten, wenn sie einige Zeit auf dem полежат некоторое время на соломе; они
Stroh liegen, sie glauben, die Hunde
полагают, что собаки плохо охотятся за
taugten nicht auf der Bilder- und
образами и мыслями, когда их чересчур
Gedankenjagd, wenn sie zu dick
откормят; ах! если нынешним меценатам и
gefüttert würden, ach! und wenn sie ja случится покормить какого-нибудь бедного
mal einen armen Hund füttern, so ist es пса, то обязательно не того, которого
der unrechte, der die Brocken am
следует, а того, кто меньше других
wenigsten verdient, z. B. der Dachs, der заслуживает подачки, например, таксу,
die Hand leckt, oder der winzige
которая наловчилась лизать руки, или
Bologneser, der sich in den duftigen
крохотную болонку, которая ластится к
Schoß der Hausdame zu schmiegen
душистому подолу хозяйки, или
weiß, oder der geduldige Pudel, der eine терпеливого пуделя, который зарабатывает
Brotwissenschaft gelernt und
свой хлеб умением таскать поноску,
apportieren, tanzen und trommeln kann - танцевать и играть на барабане... В то
Während ich dieses schreibe, steht hinter время как я пишу эти строки, позади меня
mir mein kleiner Mops und bellt стоит мой маленький мопс и лает. Молчи,
Schweig nur, Ami, dich hab ich nicht
Ами, не тебя я имел тут в виду, -- ты-то
gemeint, denn du liebst mich und
любишь меня и следуешь за господином
begleitest deinen Herrn in Not und
своим в нужде и опасности, ты умрешь на
Gefahr und würdest sterben auf seinem его могиле, верный до конца, как любой
Grabe, ebenso treu wie mancher andere другой немецкий пес, который, будучи
deutsche Hund, der in die Fremde
изгнан на чужбину, ложится у ворот
verstoßen, vor den Toren Deutschlands Германии, и голодает, и скулит... Извините
liegt und hungert und wimmert меня, madame, я отвлекся, чтобы дать
Entschuldigen Sie, Madame, daß ich
удовлетворение моему бедному псу, теперь
eben abschweifte, um meinem armen
я снова возвращаюсь к Горациеву правилу
Hunde eine Ehrenerklärung zu geben, и его непригодности для девятнадцатого
ich komme wieder auf die Horazische века, когда поэты не могут обойтись без
Regel und ihre Unanwendbarkeit im
материальной поддержки своей дамы -neunzehnten Jahrhundert, wo die Poeten музы. Ma foi!, madame! (е мое) Я не
das Schürzenstipendium der Muse nicht вытерпел бы и двадцати четырех часов, а
entbehren können - Ma foi, Madame!
не то что девяти лет, желудок мой мало
ich könnte es keine 24 Stunden, viel
видит толка в бессмертии; по зрелом
weniger neun Jahre aushalten, mein
размышлении, я решил, что соглашусь
Magen hat wenig Sinn für
быть бессмертным лишь наполовину, но
Unsterblichkeit, ich hab mirs überlegt, зато сытым -- вполне; и если Вольтер хотел
ich will nur halb unsterblich und ganz отдать триста лет своей посмертной славы
satt werden, und wenn Voltaire
за хорошее пищеварение, то я предлагаю
dreihundert Jahre seines ewigen
вдвое за самую пищу. Ах, и какая же
Nachruhms für eine gute Verdauung des роскошная, благоуханная пища водится в
Essens hingeben möchte, so biete ich
сем мире! Философ Панглос прав: это –
das Doppelte für das Essen selbst. Ach! лучший из миров! Но в этом лучшем из
und was für schönes, blühendes Essen миров надо иметь деньги, деньги в
gibt es auf dieser Welt! Der Philosoph кармане, а не рукопись в столе. Хозяин
Pangloß hat recht; es ist die beste Welt! "Короля Англии", господин Марр, -- сам
Aber man muß Geld in dieser besten
тоже писатель и знает Горациево правило,
Welt haben, Geld in der Tasche und
но вряд ли он стал бы кормить меня девять
nicht Manuskripte im Pult. Der Wirt im лет, если бы я вздумал следовать этому
"König von England“, Herr Marr, ist
правилу.
selbst Schriftsteller und kennt auch die
Horazische Regel, aber ich glaube nicht,
daß er mir, wenn ich sie ausüben wollte,
neun Jahr zu essen gäbe.
Im Grunde, warum sollte ich sie auch
В сущности, мне и незачем ему следовать.
ausüben? Ich habe des Guten so viel zu У меня столько хороших тем, что долгие
schreiben, daß ich nicht lange
проволочки мне ни к чему. Пока в сердце
Federlesens zu machen brauche. Solange моем царит любовь, а в голове моего
mein Herz voll Liebe und der Kopf
ближнего -- глупость, у меня не будет
meiner Nebenmenschen voll Narrheit
недостатка в материале для писания. А
ist, wird es mir nie an Stoff zum
сердце мое будет любить вечно, пока на
Schreiben fehlen. Und mein Herz wird свете есть женщины; остынет оно к одной
immer lieben, solange es Frauen gibt,
и тотчас же воспылает к другой; как во
erkaltet es für die eine, so erglüht es
Франции никогда не умирает король, так
gleich für die andere; wie in Frankreich никогда не умирает королева в моем
der König nie stirbt, so stirbt auch nie сердце; лозунг его: "La reine est morte, vive
die Königin in meinem Herzen, und da la reine!" (Королева умерла, да здравствует
heißt es: la reine est morte, vive la reine! королева!) Точно так же никогда не
Auf gleiche Weise wird auch die
переведется и глупость моих ближних. Ибо
Narrheit meiner Nebenmenschen nie
существует лишь одна мудрость, и она
aussterben. Denn es gibt nur eine einzige имеет определенные границы, но глупостей
Klugheit und diese hat ihre bestimmten существует тысячи, и все они
Grenzen; aber es gibt tausend
беспредельны. Ученый казуист и духовный
unermeßliche Narrheiten. Der gelehrte пастырь Шупп говорит даже: "На свете
Kasuist und Seelsorger Schupp sagt
больше дураков, чем людей".
sogar: "In der Welt sind mehr Narren als
Menschen -"
vid. Schuppii lehrreiche Schriften,
См. Шуппиевы поучительные творения, с.
S.1121.
1121.
Bedenkt man, daß der große Schuppius Если вспомнить, что великий Шуппиус
in Hamburg gewohnt hat, so findet man жил в Гамбурге, то эти статистические
diese statistische Angabe gar nicht
данные отнюдь не покажутся
übertrieben. Ich befinde mich an
преувеличенными. Я обретаюсь в тех же
demselben Orte, und kann sagen, daß
местах и, должен сказать, испытываю
mir ordentlich wohl wird, wenn ich
приятное чувство от сознания, что все
bedenke, all diese Narren, die ich hier дураки, которых я здесь вижу, могут
sehe, kann ich in meinen Schriften
пригодиться для моих произведений, -- они
gebrauchen, sie sind bares Honorar,
для меня чистый заработок, наличные
bares Geld. Ich befinde mich jetzt so
деньги. Мне везет в настоящее время.
recht in der Wolle. Der Herr hat mich
Господь благословил меня -- дураки
gesegnet, die Narren sind dieses Jahr
особенно пышно уродились в нынешнем
ganz besonders gut geraten, und als
году, а я, как хороший хозяин, потребляю
guter Wirt konsumiere ich nur wenige, их очень экономно, сберегая самых
suche mir die ergiebigsten heraus und удачных впрок. Меня часто можно
bewahre sie für die Zukunft. Man sieht встретить на гулянье веселым и
mich oft auf der Promenade und sieht довольным. Как богатый купец, с
mich lustig und fröhlich. Wie ein reicher удовлетворением потирая руки,
Kaufmann, der händereibendvergnügt прохаживается между ящиками, бочками и
zwischen den Kisten, Fässern und
тюками своего склада, так прохожу я среди
Ballen seines Warenlagers
моих питомцев. Все вы принадлежите мне!
umherwandelt, so wandle ich dann unter Все вы мне равно дороги, и я люблю вас,
meinen Leuten. Ihr seid alle die
как вы сами любите деньги, -- а это чтоMeinigen! Ihr seid mir alle gleich teuer, нибудь да значит.
und ich liebe euch, wie ihr selbst euer
Geld liebt, und das will viel sagen.
Ich mußte herzlich lachen, als ich jüngst Я от души рассмеялся, услышав недавно,
hörte: einer meiner Leute habe sich
что один из юлпы моих питомцев высказал
besorglich geäußert, er wisse nicht,
беспокойство относительно того, чем я под
wovon ich einst leben würde - und
старость буду жить, -- а между тем сам он
dennoch ist er selbst ein so kapitaler
такой капитальный дурак, что с него
Narr, daß ich von ihm allein schon leben одного я мог бы жить, как с капитала.
könnte, wie von einem Kapitale.
Некоторые дураки для меня не просто
Mancher Narr ist mir aber nicht bloß
наличные деньги, -- нет, те наличные
bares Geld, sondern ich habe das bare деньги, которые я заработаю на них, мною
Geld, das ich aus ihm erschreiben kann, заранее предназначены для определенных
schon zu irgendeinem Zwecke bestimmt. целей. Так, например, за некоего толстого,
So z. B. für einen gewissen,
мягко выстеганного миллиардера я
wohlgepolsterten, dicken Millionarrn
приобрету себе некий мягко выстеганный
werde ich mir einen gewissen,
стул, который француженки зовут chaise
wohlgepolsterten Stuhl anschaffen, den percee (Кресло с отверстием). За его
die Französinnen chaise percée nennen. толстую миллиардуру я куплю себе
Für seine dicke Millionärrin kaufe ich лошадь. Стоит мне увидеть этого толстяка,
mir ein Pferd. Sehe ich nun den Dicken - -- верблюд скорее пройдет в царство
ein Kamel kommt eher ins Himmelreich, небесное, чем он сквозь игольное ушко, -als daß dieser Mann durch ein Nadelöhr стоит мне увидеть на гулянье его
geht - sehe ich nun diesen auf der
неуклюжую походку вперевалку, как меня
Promenade heranwatscheln, so wird mir охватывает странное чувство. Не будучи с
wunderlich zumute; obschon ich ihm
ним знакомым, я невольно кланяюсь ему, и
ganz unbekannt bin, so grüße ich ihn
он отвечает мне таким сердечным,
unwillkürlich, und er grüßt wieder so
располагающим поклоном, что мне хочется
herzlich, so einladend, daß ich auf der тут же, на месте, воспользоваться его
Stelle von seiner Güte Gebrauch machen добротой, и только нарядная публика,
möchte, und doch in Verlegenheit
проходящая мимо, служит мне помехой.
komme wegen der vielen geputzten
Menschen, die just vorbeigehn.
Seine Frau Gemahlin ist gar keine üble Супруга его очень недурна собой, правда у
Frau - sie hat zwar nur ein einziges
нее только один глаз, но тем он зеленее;
Auge, aber es ist dafür desto grüner, ihre нос ее -- как башня, обращенная к Дамаску;
Nase ist wie der Turm, der gen
бюст ее широк, как море, и на нем
Damaskus schaut, ihr Busen ist groß wie развеваются всевозможные ленты, точно
das Meer, und es flattern darauf allerlei флаги кораблей, плывущих по волнам
Bänder, wie Flaggen der Schiffe, die in этого моря,-- от одного такого зрелища
diesen Meerbusen eingelaufen - man
подступает морская болезнь; спина ее
wird seekrank schon durch den bloßen очень мила и пышно округлена, как...-Anblick - ihr Nacken ist gar hübsch und объект сравнения находится несколько
fettgewölbt wie ein - das vergleichende ниже; а на то, чтобы соткать лазоревый
Bild befindet sich etwas tiefer unten - занавес, прикрывающий сей объект,
und an der veilchenblauen Gardine, die несомненно, положили свою жизнь многие
dieses vergleichende Bild bedeckt,
тысячи шелковичных червей. Видите,
haben gewiß tausend und abermals
madame, какого коня я заведу себе! Когда я
tausend Seidenwürmchen ihr ganzes
встречаюсь на гулянье с этой особой,
Leben versponnen. Sie sehen, Madame, сердце мое прыгает в груди, мне так и
welch ein Roß ich mir anschaffe!
хочется вскочить в седло, я помахиваю
Begegnet mir die Frau auf der
хлыстом, прищелкиваю пальцами,
Promenade, so geht mir ordentlich das причмокиваю языком, проделываю ногами
Herz auf, es ist mir, als könnt ich mich те же движения, что и при верховой езде, -schon aufschwingen, ich schwippe mit гоп! гоп! тпру! тпру! -- и эта славная
der Jerte, ich schnappe mit den Fingern, женщина глядит на меня так задушевно,
ich schnalze mit der Zunge, ich mache так сочувственно, она ржет глазами, она
mit den Beinen allerlei
раздувает ноздри, она кокетничает крупом,
Reuterbewegungen - hopp! hopp! - burr! она делает курбеты и трусит дальше
burr! - und die liebe Frau sieht mich an мелкой рысцой, а я стою, скрестив руки,
so seelenvoll, so verständnisinnig, sie смотрю одобрительно ей вслед и
wiehert mit dem Auge sie sperrt die
обдумываю, пускать ли ее под уздою или
Nüstern, sie kokettiert mit der Kruppe, на трензеле и какое седло надеть на нее -sie kurbettiert, setzt sich plötzlich in
английское или польское, и т. д. Люди,
einen kurzen Hundetrapp - Und ich
видящие меня в такой позе, не понимают,
stehe dann mit gekreuzten Armen, und что привлекает меня в этой женщине. Злые
schaue ihr wohlgefällig nach und
языки хотели уже нарушить покой ее
überlege, ob ich sie auf der Stange reiten супруга и намекнули ему, что я смотрю на
soll oder auf der Trense, ob ich ihr einen его половину глазами фата, но мой
englischen oder einen polnischen Sattel почтенный мягкокожаный chaise регсее
geben soll - usw. - Leute, die mich
ответил будто бы, что считает меня
alsdann stehen sehen, begreifen nicht, невинным, даже чуть-чуть застенчивым
was mich bei der Frau so sehr anzieht. юношей, который смотрит на него с
Zwischentragende Zungen wollten
некоторым беспокойством, словно
schon ihren Herrn Gemahl in Unruhe
чувствует настоятельную потребность
setzen und gaben Winke, als ob ich
сблизиться, но сдерживает себя по причине
seine Ehehälfte mit den Augen eines
робкой стыдливости. Мой благородный
Roué betrachte. Aber meine ehrliche,
конь заметил, напротив, что у меня
weichlederne chaise percée soll
свободные, непринужденные рыцарские
geantwortet haben: er halte mich für
манеры, а мои предупредительно вежливые
einen unschuldigen, sogar etwas
поклоны выражают лишь желание
schüchternen, jungen Menschen, der ihn получить от них приглашение к обеду.
mit einer gewissen Genauigkeit ansähe,
wie einer, der das Bedürfnis fühlt, sich
näher anzuschließen, und doch von einer
errötenden Blödigkeit zurückgehalten
wird. Mein edles Roß meinte hingegen:
ich hätte ein freies, unbefangenes,
chevalereskes Wesen, und meine
zuvorgrüßende Höflichkeit bedeute bloß
den Wunsch, einmal von ihnen zu einem
Mittagsessen eingeladen zu werden.
Sie sehen, Madame, ich kann alle
Вы видите, madame, что мне может
Menschen gebrauchen, und der
пригодиться любой человек, и адресAdreßkalender ist eigentlich mein
календарь является, собственно, описью
Hausinventarium. Ich kann daher auch моего домашнего имущества. Потому-то я
nie bankerott werden, denn meine
никогда не стану банкротом, -- ведь и
Gläubiger selbst würde ich in
кредиторов своих я умудряюсь превратить
Erwerbsquellen verwandeln. Außerdem, в источник доходов. Кроме того, я говорил
wie gesagt, lebe ich wirklich sehr
уже, что живу очень экономно, чертовски
ökonomisch, verdammt ökonomisch. Z. экономно. Например, пишу я сейчас, сидя в
B. während ich dieses schreibe, sitze ich темной, унылой комнате на
in einer dunkeln, betrübten Stube auf der Дюстерштрассе, но я легко мирюсь с этим.
Düsterstraße - aber, ich ertrage es gern, Ведь стоит захотеть мне, и я могу не хуже
ich könnte ja, wenn ich nur wollte, im моих друзей и близких очутиться в
schönsten Garten sitzen, ebensogut wie цветущем саду, -- для этого мне
meine Freunde und Lieben; ich brauchte потребуется лишь реализовать моих
nur meine Schnapsklienten zu
питейных клиентов. К последним
realisieren. Diese letzteren, Madame,
принадлежат, madame, неудачливые
bestehen aus verdorbenen Friseuren,
куаферы, разорившиеся сводники,
heruntergekommenen Kupplern,
содержатели трактиров, которым самим
Speisewirten, die selbst nichts mehr zu теперь нечего есть, -- все эти проходимцы
essen haben, lauter Lumpen, die meine хорошо знают дорогу ко мне и, получив
Wohnung zu finden wissen, und für ein только не "на чай", а на водку, охотно
wirkliches Trinkgeld mir die Chronique посвящают меня в скандальную хронику
scandaleuse ihres Stadtviertels erzählen своего квартала. Вас удивляет, madame,
- Madame, Sie wundern sich, daß ich
почему я раз навсегда не выброшу
solches Volk nicht ein für allemal zur подобный сброд за дверь? Бог с вами,
Tür hinauswerfe? - Wo denken Sie hin, madame! Ведь эти люди -- мои цветы.
Madame! Diese Leute sind meine
Когда-нибудь я напишу о них
Blumen. Ich beschreibe sie einst in
замечательную книгу и на гонорар,
einem schönen Buche, für dessen
полученный за нее, куплю себе сад, а их
Honorar ich mir einen Garten kaufe, und красные, желтые, синие, пятнистые лица
mit ihren roten, gelben, blauen und bunt уже и сейчас представляются мне
gesprenkelten Gesichtern erscheinen sie венчиками цветов из этого сада. Какое мне
mir jetzt schon wie Blumen dieses
дело, что для посторонних носов эти цветы
Gartens. Was kümmert es mich, daß
пахнут только водкой, табаком, сыром и
fremde Nasen behaupten, diese Blumen пороком! Мой собственный нос -- этот
röchen nur nach Kümmel, Tabak, Käse дымоход моей головы, где фантазия,
und Laster! meine eigne Nase, der
исполняя роль трубочиста, скользит вверх
Schornstein meines Kopfes, worin die и вниз,-- утверждает обратное; он
Phantasie als Kaminfeger auf und ab
улавливает в тех людях лишь аромат роз,
steigt, behauptet das Gegenteil, sie riecht жасмина, фиалок, гвоздик и лютиков. О,
an jenen Leuten nichts als den Duft von как приятно будет мне сидеть по утрам в
Rosen, Jasminen, Veilchen, Nelken,
моем саду, прислушиваться к пенью птиц,
Violen - Oh, wie behaglich werde ich
прогревать на солнышке свои кости,
einst des Morgens in meinem Garten
вдыхать свежий запах зелени и, глядя на
sitzen, und den Gesang der Vögel
цветы, вспоминать старых забулдыг!
behorchen, und die Glieder wärmen an
der lieben Sonne, und einatmen den
frischen Hauch des Grünen, und durch
den Anblick der Blumen mich erinnern
an die alten Lumpen !
Vorderhand sitze ich aber noch auf der Пока что я продолжаю сидеть в моей
dunkeln Düsterstraße in meinem
темной комнате на темной Дюстерштрассе
dunklen Zimmer und begnüge mich in и довольствуюсь тем, что собираюсь
der Mitte desselben den größten
повесить на среднем крюке величайшего
Obskuranten des Landes aufzuhängen - обскуранта нашей страны. "Mais, est-ce que
"Mais, est-ce que vous verrez plus clair vous verrez plus clair alors?" (Но разве вы от
alors?" Augenscheinlichement, Madame этого будете лучше видеть?) Натурально,
- doch mißverstehen Sie mich nicht, ich madame, -- только не истолкуйте ложно
hänge nicht den Mann selbst, sondern мои слова: я повешу не его самого, а лишь
nur die kristallne Lampe, die ich für das хрустальную люстру, которую приобрету
Honorar, das ich aus ihm erschreibe, mir за гонорар, добытый из него пером. Но,
anschaffen werde. Indessen, ich glaube, между прочим, я думаю, что еще лучше
es wäre noch besser, und es würde
было бы и во всей стране сразу стало бы
plötzlich im ganzen Lande hell werden, светлее, если бы вешали самих
wenn man die Obskuranten in natura
обскурантов in natura (в натуре). Но раз
aufhinge. Kann man aber die Leute nicht подобных людей нельзя вешать, надо
hängen, so muß man sie brandmarken. клеймить их. Я опять-таки выражаюсь
Ich spreche wieder figürlich, ich
фигурально,-- я клеймлю in effigie (В
brandmarke in effigie. Freilich, Herr v. изображении (лат.), то есть заочно).
Weiß - er ist weiß und unbescholten wie Правда, господин фон Бельц, -- он бел и
eine Lilie - hat sich weiß machen lassen, непорочен, как лилия,-- прослышал, будто
ich hätte in Berlin erzählt, er sei wirklich я рассказывал в Берлине, что он заклеймен
gebrandmarkt; der Narr ließ sich deshalb по-настоящему. Желая быть обеленным,
von der Obrigkeit besehen und
этот дурак заставил соответствующую
schriftlich geben, daß seinem Rücken
инстанцию осмотреть его и письменно
kein Wappen aufgedruckt sei, dieses
удостоверить, что на спине его не
negative Wappenzeugnis betrachtete er вытиснен герб,-- эту отрицательную
wie ein Diplom, das ihm Einlaß in die гербовую грамоту он считал дипломом,
beste Gesellschaft verschaffen müsse, открывающим ему доступ в высшее
und wunderte sich, als man ihn dennoch общество, и был поражен, когда его всеhinauswarf, und kreischt jetzt Mord und таки вышвырнули вон; а теперь он
Zeter über mich armen Menschen, und призывает проклятия на мою злополучную
will mich, mit einer geladenen Pistole, голову и намеревается при первой же
wo er mich findet, totschießen - Und
возможности пристрелить меня из
was glauben Sie wohl, Madame, was ich заряженного пистолета. А как вы думаете,
dagegen tue? Madame, für diesen Narrn, madame, чем я собираюсь защищаться?
d. h. für das Honorar, das ich aus ihm
Madame, за этого дурака, то есть за
herausschreiben werde, kaufe ich mir
гонорар, который я выжму из -него, я
ein gutes Faß Rüdesheimer Rheinwein. куплю себе добрую бочку рюдесгеймского
Ich erwähne dieses, damit Sie nicht
рейнвейна. Я упоминаю об этом, чтобы вы
glauben, es sei Schadenfreude, daß ich не приняли за злорадство мою веселость
so lustig aussehe, wenn mir Herr v.
при встрече на улице с господином фон
Weiß auf der Straße begegnet.
Бельцом. Уверяю вас, madame,--я вижу в
Wahrhaftig, ich sehe in ihm nur meinen нем только любезный мне рюдесгеймер.
lieben Rüdesheimer, sobald ich ihn
Едва лишь я взгляну на него, как меня
erblicke, wird mir wonnig und
охватывает блаженная истома, и я
angenehm zumute, und ich trällere
невольно принимаюсь напевать: "На Рейне,
unwillkürlich: "Am Rhein, am Rhein, da на Рейне, там зреют наши лозы", "Тот
wachsen unsre Reben -" "Dies Bildnis образ так чарующе красив", "О белая
ist bezaubernd schön -" "O weiße Dame дама...". Мой рюдесгеймер глядит при этом
- -" Mein Rüdesheimer schaut alsdann весьма кисло – можно подумать, будто в
sehr sauer, und man sollte glauben, er состав его входят только яд и желчь, но
bestände nur aus Gift und Galle - Aber уверяю вас, madame, это настоящее зелье;
ich versichere Sie, Madame, es ist ein хоть на нем и не выжжено клейма,
echtes Gewächs; findet sich auch das
удостоверяющего его подлинность, знаток
Beglaubigungswappen nicht
и без того сумеет оценить его. Я с
eingebrannt, so weiß doch der Kenner es восторгом примусь за этот бочонок; а если
zu würdigen, ich werde dieses Fäßchen он начнет сильно бродить и станет
gar freudig anzapfen, und wenn es allzu угрожать опасным взрывом, придется на
bedrohlich gärt und auf eine gefährliche законном основании сковать его
Art zerspringen will, so soll es von Amts железными обручами.
wegen mit einigen eisernen Reifen
gesichert werden.
Sie sehen also, Madame, für mich
Итак, вы видите, madame, что за меня вам
brauchen Sie nichts zu besorgen. Ich
нечего тревожиться. Я вполне спокойно
kann alles ruhig ansehn in dieser Welt. смотрю в будущее. Господь благословил
Der Herr hat mich gesegnet mit
меня земными дарами; если он и не
irdischen Gütern, und wenn er mir auch пожелал попросту наполнить мой погреб
den Wein nicht ganz bequem in den
вином, все же он позволяет мне трудиться
Keller geliefert hat, so erlaubt er mir
в его винограднике; а собрав виноград,
doch in seinem Weinberge zu arbeiten, выжав его под прессом и разлив в чаны, я
ich brauche nur die Trauben zu lesen, zu могу вкушать светлый божий дар; и если
keltern, zu pressen, zu bütten, und ich дураки не летят мне в рот жареными, а
habe dann die klare Gottesgabe; und
попадаются обычно в сыром и
wenn mir auch nicht die Narren gebraten неудобоваримом виде, то я умудряюсь до
ins Maul fliegen, sondern mir
тех пор перчить, тушить, жарить, вращать
gewöhnlich roh und abgeschmackt
их на вертеле, пока они не становятся
entgegenlaufen, so weiß ich sie doch so мягкими и съедобными. Вы получите
lange am Spieße herumzudrehen, zu
удовольствие, madame, если я соберусь
schmoren, zu pfeffern, bis sie mürbe und как-нибудь устроить большое пиршество,
genießbar werden. Sie sollen Ihre
Madame, вы одобрите мою кухню. Вы
Freude haben, Madame, wenn ich mal признаете, что я умею принять своих
meine große Fete gebe. Madame, Sie
сатрапов не менее помпезно, чем некогда
sollen meine Küche loben. Sie sollen
великий Агасфер, который царствовал над
gestehen, daß ich meine Satrapen ebenso ста двадцатью семью областями, от Индии
pompöse bewirten kann, wie einst der до Эфиопии.
große Ahasveros, der da König war, von
Indien bis zu den Mohren, über
hundertundsiebenundzwanzig
Provinzen.
Ganze Hekatomben von Narren werde Я отберу на убой целые гекатомбы
ich einschlachten. Jener große
дураков. Тот великий филосел, который,
Philoschnaps, der, wie einst Jupiter, in как некогда Юпитер, в образе быка
der Gestalt eines Ochsen, um den Beifall домогается расположения Европы,
Europas buhlt, liefert den Ochsenbraten; пригодится на говяжье жаркое; жалкий
ein trauriger Trauerspieldichter, der auf творец жалостных трагедий, показавший
den Brettern, die ein traurig persisches нам, на фоне жалкого бутафорского
Reich bedeuteten, uns einen traurigen царства персидского, жалкого Александра,
Alexander gezeigt hat, liefert meiner
на котором не заметно ни малейшего
Tafel einen ganz vorzüglichen
влияния Аристотеля,--этот поэт поставит к
Schweinskopf, wie gewöhnlich
моему столу превосходнейшую свиную
sauersüßlächelnd mit einer
голову с приличной случаю кисло-сладкой
Zitronenscheibe im Maul und von der усмешкой, с ломтиком лимона в зубах, с
kunstverständigen Köchin mit
гарниром из лавровых листьев, искусно
Lorbeerblättern bedeckt; der Sänger der приготовленным умелой кухаркой; певец
Korallenlippen, Schwanenhälse,
коралловых уст, лебединых шей,
hüpfenden Schneehügelchen,
трепещущих белых грудок, милашечек,
Dingelchen, Wädchen, Mimilichen,
ляжечек, Мимилишечек, поцелуйчиков,
Küßchen und Assessorchen, nämlich H. асессорчиков, а именно Г. Клаурен, или,
Clauren, oder wie ihn auf der
как зовут его благочестивые бернардинки с
Friedrichstraße die frommen
Фридрих-штрассе: "Отец Клаурен! Наш
Bernhardinerinnen nennen, "Vater
Клаурен!" -- вот кто доставит мне все те
Clauren! unser Clauren!" dieser Echte блюда, которые он с пылкостью
liefert mir all jene Gerichte, die er in
воображения, достойной сластолюбивой
seinen jährlichen Taschenbordellchen горничной, умеет так заманчиво расписать
mit der Phantasie einer näscherischen
в своих ежегодных карманных сборничках
Küchenjungfer so jettlich zu beschreiben непристойностей
weiß
eine kluge, dürre Hofdame, wovon nur Одна умная и тощая придворная дама, у
der Kopf genießbar ist, liefert uns ein
которой годна к употреблению лишь
analoges Gericht, nämlich Spargel; und голова, даст нам соответственное блюдо, а
es wird kein Mangel sein an Göttinger именно спаржу. Не будет у нас недостатка
Wurst, Hamburger Rauchfleisch,
и в геттингенских сосисках, в гамбургской
pommerschen Gänsebrüsten,
ветчине, в померанской гусиной грудинке,
Ochsenzungen, gedämpftem Kalbshirn, в бычьих языках, пареных телячьих мозгах,
Rindsmaul, Stockfisch, und allerlei
бараньих головах, вяленой треске и в
Sorten Gelee, Berliner Pfannkuchen,
разных видах студней, в берлинских
Wiener Torte, Konfitüren
пышках, венских тортах, в конфетках...
Madame, ich habe mir schon in
Madame, я уже мысленно успел испортить
Gedanken den Magen überladen! Der
себе желудок. К черту подобные
Henker hole solche Schlemmerei! Ich излишества! Мне это не под силу. У меня
kann nicht viel vertragen. Meine
плохое пищеварение. Свиная голова
Verdauung ist schlecht. Der
действует на меня так же, как и на
Schweinskopf wirkt auf mich wie auf
остальную немецкую публику, потом
das übrige deutsche Publikum - ich muß приходится закусывать салатом из
einen Willibald-Alexis-Salat darauf
Вилибальда Алексиса, он имеет
essen, der reinigt - Oh! der unselige
очищающее действие. О, эта гнусная
Schweinskopf mit der noch unseligern
Sauce, die weder griechisch noch
persisch, sondern wie Tee mit grüner
Seife schmeckt; - Ruft mir meinen
dicken Millionarrn!
свиная голова с еще более гнусной
приправой! Не Грецией и не Персией
отдает она, а чаем с зеленым мылом.
Кликните мне моего толстого
миллиардурня!
Kapitel 15
Deutsch
Русский
Madame, ich bemerke eine leichte
Madame, я вижу легкое облако
Wolke des Unmuts auf Ihrer schönen
неудовольствия на вашем прекрасном челе,
Stirne, und Sie scheinen zu fragen: ob es вы словно спрашиваете меня: справедливо
nicht unrecht sei, daß ich die Narren
ли так разделываться с дураками, сажать их
solchermaßen zurichte an den Spieß
на вертел, рубить, шпиговать и уничтожать
stecke, zerhacke, spicke, und viele sogar в таком количестве, какое не может быть
hinschlachte, die ich unverzehrt
потреблено мной самим и потому
liegenlassen muß, und die nun den
становится добычей пересмешников и
scharfen Schnäbeln der Spaßvögel zum раздирается их острыми клювами, между
Raube dienen, während die Witwen und тем как вдовы и сироты вопят и стенают...
Waisen heulen und jammern
Madame, c'est la guerre! Ich will Ihnen Madame, c'est la guerre! (такова война) Я
jetzt das ganze Rätsel lösen: Ich selbst открою вам сейчас, в чем весь секрет: хоть
bin zwar keiner von den Vernünftigen сам я и не из числа умных, но я примкнул к
aber ich habe mich zu dieser Partei
этой партии, и вот уже 5588 лет, как мы
geschlagen, und seit 5588 Jahren führen ведем войну с дураками. Дураки считают,
wir Krieg mit den Narren. Die Narren что мы их обездолили, они утверждают,
glauben sich von uns beeinträchtigt,
будто на свете имеется определенная доза
indem sie behaupten: es gäbe in der
разума и эту дозу умные -- бог весть
Welt nur eine bestimmte Dosis
какими путями -- забрали всю без остатка,
Vernunft, diese ganze Dosis hätten nun и потому столь часты вопиющие примеры,
die Vernünftigen, Gott weiß wie!
когда один человек присваивает себе так
usurpiert, und es sei himmelschreiend, много разума, что сограждане его и даже
wie oft ein einziger Mensch so viel
вся страна должны пребывать в темноте.
Vernunft an sich gerissen habe, daß
Вот где тайная причина войны, и войны
seine Mitbürger und das ganze Land
поистине беспощадной. Умные ведут себя,
rund um ihn her ganz obskur geworden. как им и полагается, спокойнее,
Dies ist die geheime Ursache des
сдержаннее и умнее, они отсиживаются в
Krieges, und es ist ein wahrer
укреплениях своих древних Аристотелевых
Vertilgungskrieg. Die Vernünftigen
твердынь, у них много оружия и много
zeigen sich, wie gewöhnlich als die
боевых припасов, -- ведь они сами
Ruhigsten, Mäßigsten und
выдумали порох; лишь время от времени
Vernünftigsten, sie sitzen festverschanzt они, метко прицелясь, бросают бомбы в
in ihren altaristotelischen Werken, haben стан врагов. Но, к сожалению, последние
viel Geschütz, haben auch Munition
слишком многочисленны, они оглушают
genug, denn sie haben ja selbst das
своим криком и ежедневно творят
Pulver erfunden, und dann und wann
мерзость, ибо воистину всякая глупость
werfen sie wohlbewiesene Bomben
мерзка для умного. Их военные хитрости
unter ihre Feinde. Aber leider sind diese часто очень коварны. Некоторые вожди их
letztern allzu zahlreich, und ihr Geschrei великой армии остерегаются обнародовать
ist groß, und täglich verüben sie Greuel; тайную причину войны. Они слышали, что
wie denn wirklich jede Dummheit dem один известный своей фальшивостью
Vernünftigen ein Greuel ist. Ihre
человек, доведший фальшь до предела и
Kriegslisten sind oft von sehr schlauer написавший даже фальшивые мемуары, а
Art. Einige Häuptlinge der großen
именно Фуше, когда-то сказал: "Les paroles
Armee hüten sich wohl, die geheime
sont faites pour cacher nos pensees" (слова
Ursache des Krieges einzugestehen. Sie изобретены, чтобы прятать мысли),-- и вот
haben gehört, ein bekannter, falscher
они говорят много слов, дабы скрыть, что у
Mann, der es in der Falschheit so weit них вовсе нет мыслей, и произносят
gebracht hatte, daß er am Ende sogar
длинные речи, и пишут толстые книги, и
falsche Memoiren schrieb, nämlich
если послушать их, то они превозносят до
Fouché, habe mal geäußert: Les paroles небес единственно благодатный источник
sont faites pour cacher nos pensées; und мыслей -- разум, и если посмотреть на них,
nun machen sie viele Worte, um zu
то они заняты математикой, логикой,
verbergen, daß sie überhaupt keine
статистикой, усовершенствованием машин,
Gedanken haben, und halten lange
гражданскими идеалами, кормом для скота
Reden und schreiben dicke Bücher, und и т. п., и как обезьяна тем смешнее, чем
wenn man sie hört, so preisen sie die
вернее подражает человеку, так и дураки
alleinseligmachende Quelle der
тем смешнее, чем больше притворяются
Gedanken, nämlich die Vernunft, und умными. Другие предводители великой
wenn man sie sieht, so treiben sie
армии откровеннее -- они сознаются, что на
Mathematik, Logik, Statistik,
их долю выпало не много разума, что,
Maschinen-Verbesserung, Bürgersinn, пожалуй, им и вовсе не досталось его, но
Stallfütterung usw. - und wie der Affe при этом никогда не преминут добавить: в
um so lächerlicher wird, je mehr er sich разуме небольшая сладость, и вообще цена
dem Menschen ähnlich zeigt, so werden ему невелика. Быть может, оно и верно, но,
auch jene Narren desto lächerlicher, je к несчастью, им недостает разума даже для
vernünftiger sie sich gebärden. Andre того, чтобы доказать это. Тогда они
Häuptlinge der großen Armee sind
начинают прибегать к различным уловкам,
offenherziger, und gestehen, daß ihr
открывают в себе новые силы, заявляют,
Vernunftteil sehr gering ausgefallen, daß что силы эти, как-то: душа, вера,
sie vielleicht gar nichts von der Vernunft вдохновение -- не менее, а в иных случаях
abbekommen; indessen können sie nicht даже более могущественны, чем разум, и
umhin zu versichern, die Vernunft sei утешаются подобным суррогатом разума,
sehr sauer und im Grunde von geringem подобным паточным разумом. Меня,
Werte. Dies mag vielleicht wahr sein, несчастного, они ненавидят особенно
aber unglücklichermaßen haben sie nicht сильно, утверждая, что я искони
mal so viel Vernunft, als dazu gehört, es принадлежал к ним, что я отщепенец,
zu beweisen. Sie greifen daher zu
перебежчик, разорвавший священные узы,
allerlei Aushülfe, sie entdecken neue
что теперь я стал еще шпионом и,
Kräfte in sich, erklären, daß solche
разведывая исподтишка их, дураков,
ebenso wirksam seien wie die Vernunft, замыслы, потом передаю эти замыслы на
ja in gewissen Nottfällen noch
осмеяние своим новым товарищам; к тому
wirksamer, z. B. das Gemüt, der
же, мол, я настолько глуп, что даже не
Glauben, die Inspiration usw., und mit понимаю, что эти последние заодно
diesem Vernunftsurrogat, mit dieser
высмеивают и меня самого и ни в какой
Runkelrübenvernunft, trösten sie sich. мере не считают своим. В этом дураки
Mich Armen hassen sie aber ganz
совершенно правы.
besonders, indem sie behaupten: ich sei
von Haus aus einer der Ihrigen, ich sei
ein Abtrünniger, ein Überläufer, der die
heiligsten Bande zerrissen, ich sei jetzt
sogar ein Spion, der heimlich
auskundschafte, was sie, die Narren,
zusammen treiben, um sie nachher dem
Gelächter seiner neuen Genossen
preiszugeben, und ich sei so dumm,
nicht mal einzusehen, daß diese zu
gleicher Zeit über mich selbst lachen
und mich nimmermehr für ihresgleichen
halten - Und da haben die Narren
vollkommen recht.
Es ist wahr, jene halten mich nicht für Действительно, умные не считают меня
ihresgleichen und mir gilt oft ihr
своим, и скрытое хихиканье их часто
heimliches Gekicher. Ich weiß es sehr относится ко мне. Я отлично знаю это,
gut, aber ich laß mir nichts merken.
только не подаю вида. Сердце мое втайне
Mein Herz blutet dann innerlich, und
обливается кровью, и, оставшись один, я
wenn ich allein bin, fließen drob meine плачу горькими слезами. Я отлично знаю,
Tränen. Ich weiß es sehr gut, meine
как неестественно мое положение : что бы
Stellung ist unnatürlich; alles, was ich я ни сделал, в глазах умных -- глупость, в
tue, ist den Vernünftigen eine Torheit
глазах дураков -- мерзость. Они ненавидят
und den Narren ein Greuel. Sie hassen меня, и я чувствую теперь истину слов:
mich und ich fühle die Wahrheit des
"Тяжел камень, и песок тяжесть, но гнев
Spruches: "Stein ist schwer und Sand ist глупца тяжелее обоих". И ненависть их
Last, aber der Narren Zorn ist schwerer имеет основания. Это чистая правда, я
denn die beide." Und sie hassen mich
разорвал священнейшие узы; по всем
nicht mit Unrecht. Es ist vollkommen законам божеским и человеческим мне
wahr, ich habe die heiligsten Bande
надлежало жить и умереть среди дураков.
zerrissen, von Gott und Rechts wegen И как бы хорошо было мне с ними! Они и
hätte ich unter den Narren leben und
теперь еще, пожелай я возвратиться,
sterben müssen. Und ach! ich hätte es приняли бы меня с распростертыми
unter diesen Leuten so gut gehabt! Sie объятиями. Они по глазам моим старались
würden mich, wenn ich umkehren
бы прочесть, чем угодить мне. Они каждый
wollte, noch immer mit offnen Armen день звали бы меня на обед, а по вечерам
empfangen. Sie würden mir an den
приглашали бы с собой в гости и в клубы,
Augen absehen, was sie mir nur irgend и я мог бы играть с ними в вист, курить,
Liebes erweisen könnten. Sie würden
толковать о политике; если бы я при этом
mich alle Tage zu Tische laden und des стал зевать, за моей спиной говорили бы:
Abends mitnehmen in ihre
"Какая прекрасная душа! Сколько в нем
Teegesellschaften und Klubs, und ich
истинной веры!" -- позвольте мне, madame,
könnte mit ihnen Whist spielen, Tabak пролить слезу умиления,-- ах! и пунш я бы
rauchen, politisieren, und wenn ich
пил с ними, пока на меня не снисходило бы
dabei gähnte, hieße es hinter meinem
настоящее вдохновение, и тогда они
Rücken: "Welch schönes Gemüt! eine относили бы меня домой в портшезе,
Seele voll Glauben!" - erlauben Sie mir, беспокоясь, как бы я не простудился, и
Madame, daß ich eine Träne der
один спешил бы подать мне домашние
Rührung weihe - ach! und ich würde
туфли, другой -- шелковый шлафрок,
Punsch mit ihnen trinken, bis die rechte третий -- белый ночной колпак; а потом
Inspiration käme, und dann brächten sie они сделали бы меня экстраординарным
mich in einer Portechaise wieder nach профессором, или председателем
Hause, ängstlich besorgt, daß ich mich человеколюбивого общества, или главным
nicht erkälte, und der eine reichte mir
калькулятором, или руководителем
schnell die Pantoffeln, der andre den
римских раскопок: ведь я именно такой
seidnen Schlafrock, der dritte die weiße человек, которого можно приспособить к
Nachtmütze, und sie machten mich dann любому делу, ибо я очень хорошо умею
zum Professor extraordinarius, oder zum отличать латинские склонения от
Präsidenten einer
спряжений и не так легко, как некоторые
Bekehrungsgesellschaft, oder zum
другие, приму сапог прусского почтальона
Oberkalkulator, oder zum Direktor von за этрусскую вазу. Моя душа, моя вера, мое
römischen Ausgrabungen; - denn ich
вдохновение могли бы принести в часы
wäre so recht ein Mann, den man in
молитвы великую пользу мне самому;
allen Fächern gebrauchen könnte,
наконец, мой замечательный поэтический
sintemal ich die lateinischen
талант оказал бы мне большие услуги в дни
Deklinationen sehr gut von den
рождений и бракосочетаний высоких особ;
Konjugationen unterscheiden kann, und недурно также было бы, если бы я в
nicht so leicht wie andre Leute einen
большом национальном эпосе воспел тех
preußischen Postillonsstiefel für eine
героев, о которых нам достоверно
etruskische Vase ansehe. Mein Gemüt, известно, что из их истлевших трупов
mein Glauben, meine Inspiration
выползли черви, выдающие себя за их
könnten noch außerdem in den
потомков.
Betstunden viel Gutes wirken, nämlich
für mich; nun gar mein ausgezeichnet
poetisches Talent würde mir gute
Dienste leisten bei hohen Geburtstagen
und Vermählungen, und es wär gar nicht
übel, wenn ich, in einem großen
Nationalepos, all jene Helden besänge,
wovon wir ganz bestimmt wissen, daß
aus ihren verwesten Leichnamen
Würmer gekrochen sind, die sich für
ihre Nachkommen ausgeben.
Manche Leute, die keine geborene
Некоторые люди, не родившиеся дураками
Narren und einst mit Vernunft begabt
и обладавшие некоторым разумом, ради
gewesen, sind solcher Vorteile wegen zu таких выгод перешли в лагерь дураков и
den Narren übergegangen, leben bei
живут там припеваючи, а те глупости,
ihnen ein wahres Schlaraffenleben, die которые вначале давались им еще не без
Torheiten, die ihnen anfänglich noch
внутреннего сопротивления, теперь стали
immer einige Überwindung gekostet,
их второй натурой, и они по совести могут
sind ihnen jetzt schon zur zweiten Natur считаться уже не лицемерами, а истинно
geworden, ja sie sind nicht mehr als
верующими. Один из их числа, в чьей
Heuchler, sondern als wahre Gläubige голове не наступило еще полного затмения,
zu betrachten. Einer derselben, in dessen очень любит меня, и недавно, когда мы
Kopf noch keine gänzliche
остались с ним наедине, он запер дверь и
Sonnenfinsternis eingetreten, liebt mich произнес серьезным тоном: "О глупец, ты,
sehr, und jüngsthin, als ich bei ihm
что мнишь себя мудрым, но не имеешь и
allein war, verschloß er die Türe und
той крупицы разума, какой обладает
sprach zu mir mit ernster Stimme: "O
младенец во чреве матери! Разве не знаешь
Tor, der du den Weisen spielst und
ты, что сильные мира возвышают лишь
dennoch nicht so viel Verstand hast wie тех, кто унижается перед ними и почивает
ein Rekrut im Mutterleibe! weißt du
их кровь благороднее своей? А к тому же
denn nicht, daß die Großen des Landes еще ты не ладишь со столпами благочестия
nur denjenigen erhöhen, der sich selbst в нашей стране. Разве так трудно
erniedrigt und ihr Blut für besser rühmt молитвенно закатывать глаза, засовывать
als das seinige. Und nun gar verdirbst du набожно сложенные руки в рукава
es mit den Frommen des Landes! Ist es сюртука, склонять голову на грудь, как
denn so überaus schwer, die
подобает смиренной овечке, и шептать
gnadenseligen Augen zu verdrehen, die заученные наизусть изречения из Библии!
gläubigverschränkten Hände in die
Верь мне, ни одна сиятельная особа не
Rockärmel zu vermuffen, das Haupt wie заплатит тебе за твое безбожие,
ein Lamm Gottes herabhängen zu
любвеобильные праведники будут
lassen, und auswendig gelernte
ненавидеть, поносить и преследовать тебя,
Bibelsprüche zu wispern! Glaub mir,
и ты не сделаешь карьеры ни на небесах,
keine Hocherlauchte wird dich für deine ни на земле!"
Gottlosigkeit bezahlen, die Männer der
Liebe werden dich hassen, verleumden
und verfolgen, und du machst keine
Karriere weder im Himmel noch auf
Erden!"
Ach! das ist alles wahr! Aber ich hab
Ах! Все это верно! Но что делать, если я
nun mal diese unglückliche Passion für питаю несчастную страсть к богине
die Vernunft! Ich liebe sie, obgleich sie разума! Я люблю ее, хоть и не встречаю
mich nicht mit Gegenliebe beglückt. Ich взаимности. Я жертвую ей всем, а она ни в
gebe ihr alles, und sie gewährt mir
чем не поощряет меня. Я не могу
nichts. Ich kann nicht von ihr lassen.
отказаться от нее. И, как некогда
Und wie einst der jüdische König
иудейский царь Соломон, чтобы не
Salomon im Hohenliede die christliche догадались его иудеи, в "Песни песней"
Kirche besungen, und zwar unter dem воспел христианскую церковь под видом
Bilde eines schwarzen, liebeglühenden чернокудрой, пылающей страстью
Mädchens, damit seine Juden nichts
девушки, так я в бесчисленных песнях
merkten; so habe ich in unzähligen
воспел ее полную противоположность, а
Liedern just das Gegenteil, nämlich die именно разум, под видом белой холодной
Vernunft, besungen, und zwar unter dem девы, которая и манит, и отталкивает меня,
Bilde einer weißen, kalten Jungfrau, die то улыбается, то хмурится, а то просто
mich anzieht und abstößt, mir bald
поворачивается ко мне спиной. Эта тайна
lächelt, bald zürnt, und mir endlich gar моей несчастной любви, которую я
den Rücken kehrt. Dieses Geheimnis
скрываю от всех, может служить вам,
meiner unglücklichen Liebe, das ich
madame, мерилом для оценки моей
niemanden offenbare, gibt Ihnen,
глупости, -- отсюда вы видите, что моя
Madame, einen Maßstab zur Würdigung глупость носит совершенно
meiner Narrheit, Sie sehen daraus, daß исключительный характер, величественно
solche von außerordentlicher Art ist, und возвышаясь над обычным человеческим
großartig hervorragt über das
недомыслием. Прочтите моего "Ратклифа",
gewöhnliche närrische Treiben der
моего "Альманзора", мое "Лирическое
Menschen. Lesen Sie meinen "Ratcliff", интермеццо". Разум! Разум! Один лишь
meinen "Almansor", mein "lyrisches
разум! -- и вы испугаетесь высот моей
Intermezzo" - Vernunft! Vernunft!
глупости. Я могу сказать словами Агура,
nichts als Vernunft! - und Sie
сына Иакеева: "Подлинно, я невежда
erschrecken ob der Höhe meiner
между людьми, и человеческого разума нет
Narrheit. Mit den Worten Agurs, des
во мне". Высоко над землей вздымаются
Sohnes Jake, kann ich sagen: "Ich bin вершины дубов, высоко над дубами парит
der Allernärrischste und
орел, высоко над орлом плывут облака,
Menschenverstand ist nicht bei mir."
высоко над облаками горят звезды ...
Hoch in die Lüfte hebt sich der
madame, не слишком ли это высоко для
Eichwald, hoch über den Eichwald
вас? Eh bien! (О!),-- высоко над звездами
schwingt sich der Adler, hoch über dem витают ангелы, высоко над ангелами
Adler ziehen die Wolken, hoch über den царит... нет, madame, выше моя глупость не
Wolken blitzen die Sterne - Madame,
может подняться, она и так достигла
wird Ihnen das nicht zu hoch? eh bien - достаточных высот. Ее одурманивает
hoch über den Sternen schweben die
собственная возвышенность. Она делает из
Engel, hoch über den Engeln ragt - nein, меня великана в семимильных сапогах. В
Madame, höher kann es meine Narrheit обеденное время у меня такое чувство, как
nicht bringen. Sie bringt es hoch genug! будто я мог бы съесть всех слонов
Ihr schwindelt vor ihrer eigenen
Индостана и поковырять потом в зубах
Erhabenheit. Sie macht mich zum
колокольней Страсбургского собора; к
Riesen mit Siebenmeilenstiefeln. Mir ist вечеру я становлюсь до того
des Mittags zumute, als könnte ich alle сентиментален, что мечтаю выпить весь
Elefanten Hindostans aufessen und mir небесный Млечный Путь, не задумываясь
mit dem Straßburger Münster die Zähne над тем, что маленькие неподвижные
stochern; des Abends werde ich so
звезды не переварятся и застрянут в
sentimental, daß ich die Milchstraße des желудке; а ночью мне окончательно нет
Himmels aussaufen möchte, ohne zu
удержу, в голове моей происходит
bedenken, daß einem die kleinen
конгресс всех народов современности и
Fixsterne sehr unverdaulich im Magen древности, там собираются египтяне,
liegenbleiben; und des Nachts geht der мидяне, вавилоняне, карфагеняне, римляне,
Spektakel erst recht los, in meinem Kopf персы, иудеи, ассирийцы, берлинцы,
gibts dann einen Kongreß von allen
спартанцы, франк-фуртцы, филистеры,
Völkern der Gegenwart und
турки, арабы, арапы... Madame, слишком
Vergangenheit, es kommen die Assyrer, утомительно было бы описывать здесь все
Ägypter, Meder, Perser, Hebräer,
эти народы; почитайте сами Геродота,
Philister, Frankfurter, Babylonier,
Ливия, немецкие газеты, Курция, Корнелия
Karthager, Berliner, Römer, Spartaner, Непота, "Собеседник". А я пока
Türken, Kümmeltürken - Madame, es позавтракаю. Нынче утром что-то неважно
wäre zu weitläuftig, wenn ich Ihnen all пишется: сдается мне, что господь бог меня
diese Völker beschreiben wollte, lesen покинул. Madame, я боюсь даже, что вы
Sie nur den Herodot, den Livius, die
заметили это раньше меня. Более того,
Haude- und Spenersche Zeitung, den
сдается мне,, что истинная благодать божья
Curtius, den Cornelius Nepos, den
сегодня еще не посещала меня. Madame, я
Gesellschafter - Ich will unterdessen
начну новую главу и расскажу вам, как я
frühstücken, es will heute morgen mit после смерти Le Grand приехал в
dem Schreiben nicht mehr so lustig
Годесберг.
fortgehn, ich merke, der liebe Gott läßt
mich in Stich - Madame, ich fürchte
sogar, Sie haben es früher bemerkt als
ich - ja, ich merke, die rechte
Gotteshülfe ist heute noch gar nicht da
gewesen, - Madame, ich will ein neues
Kapitel anfangen, und Ihnen erzählen,
wie ich nach dem Tode Le Grands in
Godesberg ankam.
Kapitel 16
Deutsch
Русский
Als ich zu Godesberg ankam, setzte ich Приехав в Годесберг, я вновь сел у ног
mich wieder zu den Füßen meiner
моей прекрасной подруги: подле меня лег
schönen Freundin, - und neben mir legte ее каштановый пес, и оба мы стали
sich ihr brauner Dachshund - und wir
смотреть вверх, в ее глаза.
beide sahen hinauf in ihr Auge.
Heiliger Gott! in diesem Auge lag alle Боже правый! В глазах этих заключено
Herrlichkeit der Erde und ein ganzer
было все великолепие земли и целый свод
Himmel obendrein. Vor Seligkeit hätte небесный сверх того. Глядя в те глаза, я
ich sterben können, während ich in jenes готов был умереть от блаженства, и умри я
Auge blickte, und starb ich in solchem в такой миг, душа моя прямо перелетела бы
Augenblicke, so flog meine Seele direkt в те глаза. О, я не в силах описать их! Я
in jenes Auge. Oh, ich kann jenes Auge отыщу в доме для умалишенных поэта,
nicht beschreiben! Ich will mir einen
помешавшегося от любви, и заставлю его
Poeten, der vor Liebe verrückt worden добыть из глубины безумия образ, с
ist, aus dem Tollhause kommen lassen, которым я мог бы сравнить те глаза, -damit er aus dem Abgrund des
между нами говоря, я сам, пожалуй,
Wahnsinns ein Bild heraufhole, womit достаточно безумен, чтобы обойтись без
ich jenes Auge vergleiche - Unter uns помощника в этом деле. "God cL.n" -gesagt, ich wäre wohl selbst verrückt
сказал как-то один англичанин.-- Когда она
genug, daß ich zu einem solchen
окидывает вас сверху донизу таким
Geschäfte keines Gehülfen bedürfte.
спокойным взглядом, то у вас тают медные
God d-n! sagte mal ein Engländer, wenn пуговицы на фраке и сердце к ним в
Sie einen so recht ruhig von oben bis
придачу".--"F...e!" -- сказал один француз.-unten betrachtet, so schmelzen einem
У нее глаза крупнейшего калибра. Попадет
die kupfernen Knöpfe des Fracks und
такой тридцатифунтовый взгляд в
das Herz obendrein. F-e! sagte ein
человека,-- трах! -- и он влюблен". Тут же
Franzose, sie hat Augen vom größten
присутствовал рыжий адвокат из Майнца,
Kaliber, und wenn so ein dreißigpfünder и он сказал: "Ее глаза похожи на две чашки
Blick herausschießt, krach! so ist man черного кофе", -- он хотел сказать нечто
verliebt. Da war ein rotköpfiger Advokat очень сладкое, так как сам всегда клал в
aus Mainz, der sagte: Ihre Augen sehen кофе неимоверно много сахару. Плохие
aus wie zwei Tassen schwarzen Kaffee - сравнения! Мы с каштановым псом лежали
Er wollte etwas sehr Süßes sagen, denn тихо у ног прекрасной женщины, смотрели
er warf immer unmenschlich viel Zucker и слушали. Она сидела подле старого
in seinen Kaffee - Schlechte Vergleiche седовласого воина с рыцарской осанкой и с
- Ich und der braune Dachshund lagen поперечными шрамами на изборожденном
still zu den Füßen der schönen Frau, und морщинами челе. Они говорили между
schauten und horchten. Sie saß neben
собой о семи горах, освещенных вечерней
einem alten, eisgrauen Soldaten, einer зарей, и о голубом Рейне, спокойно и
ritterlichen Gestalt mit Quernarben auf широко катившем невдалеке свои воды.
der gefurchten Stirne. Sie sprachen
Что было нам до Семигорья, и до вечерней
beide von den sieben Bergen, die das
зари, и до голубого Рейна с плывшими по
schöne Abendrot bestrahlte, und von
нему белопарусными челнами, и до
dem blauen Rhein, der unfern, groß und музыки, доносившейся с одного из них, и
ruhig, vorbeiflutete - Was kümmerte uns до глупого студента, который пел там так
das Siebengebirge, und das Abendrot
томно и нежно! Мы -- я и каштановый пес und der blaue Rhein, und die
- глядели в глаза подруги, всматривались в
segelweißen Kähne, die darauf
ее лицо, которое, подобно месяцу из
schwammen, und die Musik, die aus
темных туч, сияло алеющей бледностью
einem Kahne erscholl, und der
из-под черных кос и кудрей. У нее были
Schafskopf von Student, der darin so
строгие греческие черты со смелым
schmelzend und lieblich sang - ich und изгибом губ, овеянных печалью, покоем и
der braune Dachs, wir schauten in das детским своеволием; когда она говорила,
Auge der Freundin und betrachteten ihr слова неслись откуда-то из глубины, почти
Antlitz, das aus den schwarzen Flechten как вздохи, но вылетали нетерпеливо и
und Locken, wie der Mond aus dunkeln быстро. И когда она заговорила и речь ее
Wolken, rosigbleich hervorglänzte - Es полилась с прекрасных уст, как светлый и
waren hohe, griechische Gesichtszüge, теплый цветочный дождь, -- о! тогда
kühngewölbte Lippen, umspielt von
отблеск вечерней зари лег на мою душу, с
Wehmut, Seligkeit und kindischer
серебряным звоном заструились в ней
Laune, und wenn sie sprach, so wurden воспоминания детства, но явственней
die Worte etwas tief fast seufzend
всего, как колокольчик, зазвучал в душе
angehaucht und dennoch ungeduldig
моей голос маленькой Вероники... И я
rasch hervorgestoßen - und wenn sie
схватил прекрасную руку подруги, и
sprach, und die Rede wie ein warmer
прижал ее к своим глазам, и не отпускал ее,
heiterer Blumenregen aus dem schönen пока в душе моей не замер звон,-- тогда я
Munde herniederflockte - Oh! dann legte вскочил и рассмеялся, а пес залаял, и
sich das Abendrot über meine Seele, es морщины на лбу старого генерала
zogen hindurch mit klingendem Spiel обозначились суровее, и я сел снова и
die Erinnerungen der Kindheit, vor
снова схватил прекрасную руку, поцеловал
allem aber, wie Glöcklein, erklang in
ее и стал рассказывать о маленькой
mir die Stimme der kleinen Veronika - Веронике.
und ich ergriff die schöne Hand der
Freundin, und drückte sie an meine
Augen, bis das Klingen in meiner Seele
vorüber war - und dann sprang ich auf
und lachte, und der Dachs bellte, und die
Stirne des alten Generals furchte sich
ernster, und ich setzte mich wieder und
ergriff wieder die schöne, Hand und
küßte sie und erzählte und sprach von
der kleinen Veronika.
Kapitel 17
Deutsch
Русский
Madame, Sie wünschen, daß ich erzähle, Madame, вы желаете, чтобы я описал
wie die kleine Veronika ausgesehen hat. наружность маленькой Вероники? Но я не
Aber ich will nicht. Sie, Madame,
хочу описывать ее. Вас, madame, нельзя
können nicht gezwungen werden, weiter заставить читать дольше, чем вам хочется,
zu lesen, als Sie wollen, und ich habe
а я, в свою очередь, имею право писать
wiederum das Recht, daß ich nur
только то, что хочу. Мне же хочется
dasjenige zu schreiben brauche, was ich описать сейчас ту прекрасную руку,
will. Ich will aber jetzt erzählen, wie die которую я поцеловал в предыдущей главе.
schöne Hand aussah, die ich im vorigen
Kapitel geküßt habe.
Zuvörderst muß ich eingestehen: - ich Прежде всего я должен сознаться, что не
war nicht wert, diese Hand zu küssen. Es был достоин целовать эту руку. То была
war eine schöne Hand, so zart,
прекрасная рука, тонкая, прозрачная,
durchsichtig, glänzend, süß, duftig,
гладкая, мягкая, ароматная, нежная,
sanft, lieblich - wahrhaftig ich muß nach ласковая... нет, право, мне придется
der Apotheke schicken, und mir für
послать в аптеку прикупить на двенадцать
zwölf Groschen Beiwörter kommen
грошей эпитетов.
lassen.
Auf dem Mittelfinger saß ein Ring mit На среднем пальце было надето кольцо с
einer Perle - ich sah nie eine Perle, die жемчужиной, -- мне никогда не
eine kläglichere Rolle spielte - auf dem приходилось видеть жемчуг в более
Goldfinger trug sie einen Ring mit einer жалкой роли, -- на безымянном
blauen Antike - ich habe stundenlang
красовалось кольцо с синей геммой, -- я
Archäologie daran studiert - auf dem
часами изучал по ней археологию, -- на
Zeigefinger trug sie einen Diamant - es указательном сверкал бриллиант -- то был
war ein Talisman, solange ich ihn sah, талисман; пока я глядел на него, я
war ich glücklich, denn wo er war, war чувствовал себя счастливым, ибо где был
ja auch der Finger, nebst seinen vier
он, был и палец со своими четырьмя
Kollegen - und mit allen fünf Fingern товарищами--а всеми пятью пальцами она
schlug sie mir oft auf den Mund.
часто била меня по губам. После этих
Seitdem ich solchermaßen manupoliert манипуляций я твердо уверовал в
worden, glaube ich steif und fest an den магнетизм.
Magnetismus.
Aber sie schlug nicht hart, und wenn sie Но била она не больно и только когда я
schlug, hatte ich es immer verdient
заслуживал того какими-нибудь
durch irgendeine gottlose Redensart, und нечестивыми речами; а побив меня, она
wenn sie mich geschlagen hatte, so
тотчас жалела об этом, брала пирожное,
bereuete sie es gleich und nahm einen разламывала его надвое, давала одну
Kuchen, brach ihn entzwei, und gab mir половину мне, а другую -- каштановому
die eine und dem braunen Dachse die
псу и, улыбаясь, говорила: "Вы оба живете
andere Hälfte, und lächelte dann und
без религии и потому не можете спастись.
sprach: "Ihr beide habt keine Religion Надо вас на этом свете кормить
und werdet nicht selig, und man muß
пирожными, раз на небесах для вас не
euch auf dieser Welt mit Kuchen füttern, будет накрыт стол". Отчасти она была
da für euch im Himmel kein Tisch
права,-- в те времена я отличался ярым
gedeckt wird." So halb und halb hatte sie атеизмом, читал Томаса Пейна, "Systeme de
recht, ich war damals sehr irreligiös und la nature" ("Система природы"),
las den Thomas Paine, das Système de la "Вестфальский вестник" и Шлейермахера,
nature, den Westfälischen Anzeiger und растил себе бороду и разум и собирался
den Schleiermacher, und ließ mir den
примкнуть к рационалистам. Но когда
Bart und den Verstand wachsen, und
прекрасная рука скользила по моему лбу,
wollte unter die Rationalisten gehen.
разум мой смолкал, сладкая
Aber wenn mir die schöne Hand über
мечтательность овладевала мной, мне
die Stirne fuhr, blieb mir der Verstand чудились вновь благочестивые гимны в
stehen, und süßes Träumen erfüllte
честь девы Марии и я вспоминал
mich, und ich glaubte wieder fromme маленькую Веронику.
Marienliedchen zu hören, und ich dachte
an die kleine Veronika.
Madame, Sie können sich kaum
Madame, вам трудно представить себе, как
vorstellen, wie hübsch die kleine
прелестна была маленькая Вероника, когда
Veronika aussah, als sie in dem kleinen лежала в своем маленьком гробике!
Särglein lag. Die brennenden Kerzen,
Зажженные свечи, стоящие вокруг, бросали
die rund umher standen, warfen ihren
блики на бледное улыбающееся личико, на
Schimmer auf das bleiche, lächelnde
красные шелковые розочки и на
Gesichtchen, und auf die rotseidenen
шелестящие золотые блестки, которыми
Röschen und rauschenden
были украшены головка и платьице
Goldflitterchen, womit das Köpfchen
покойницы. Благочестивая Урсула привела
und das weiße Totenhemdchen verziert меня вечером в эту тихую комнату, и когда
war - die fromme Ursula hatte mich
я увидел маленький трупик на столе,
abends in das stille Zimmer geführt, und окруженный лампадами и цветами, я
als ich die kleine Leiche, mit den
принял его сперва за красивую восковую
Lichtern und Blumen, auf dem Tische фигурку какой-нибудь святой; но затем я
ausgestellt sah, glaubte ich anfangs, es узнал милые черты и спросил, смеясь,
sei ein hübsches Heiligenbildchen von почему маленькая Вероника лежит так
Wachs; doch bald erkannte ich das liebe тихо. И Урсула сказала: "Так бывает в
Antlitz, und frug lachend: warum die
смерти".
kleine Veronika so still sei? und die
Ursula sagte: Das tut der Tod.
Und als sie sagte: Das tut der Tod И когда она сказала: "Так бывает в
Doch ich will heute diese Geschichte
смерти"... но нет, я не хочу рассказывать
nicht erzählen, sie würde sich zu sehr in сегодня эту историю, она слишком
die Länge ziehen, ich müßte auch vorher растянулась бы; мне пришлось бы сперва
von der lahmen Elster sprechen, die auf поговорить о хромой сороке, которая
dem Schloßplatz herumhinkte und
ковыляла по Дворцовой площади и
dreihundert Jahr alt war, und ich könnte которой было триста лет от роду, а от
ordentlich melancholisch werden - Ich таких вещей не мудрено впасть в
bekomme plötzlich Lust, eine andere
меланхолию. Мне захотелось вдруг занять
Geschichte zu erzählen, und die ist
вас иной историей, она гораздо занятней и
lustig, und paßt auch an diesen Ort, denn будет здесь вполне уместна, -- ведь о нейes ist die eigentliche Geschichte, die in то, собственно, и должна была
diesem Buche vorgetragen werden
повествовать эта книга.
sollte.
Kapitel 18
Deutsch
Русский
In der Brust des Ritters war nichts als
Душой рыцаря владели ночь и скорбь.
Nacht und Schmerz. Die Dolchstiche der Кинжалы клеветы больно ранили его, и
Verleumdung hatten ihn gut getroffen, когда он брел по площади Святого Марка,
und wie er dahinging, über den Sankt- сердце его, казалось ему, готово было
Markus-Platz, war ihm zumute als
разбиться и истечь кровью. Ноги его
wollte sein Herz brechen und verbluten. подгибались от усталости, -- как
Seine Füße schwankten vor Müdigkeit - благородную дичь, травили его целый
das edle Wild war den ganzen Tag
день, а день был летний и жаркий, -- пот
gehetzt worden, und es war ein heißer стекал с его лба, и когда он опустился в
Sommertag - der Schweiß lag auf seiner гондолу, глубокий вздох вырвался у него.
Stirne, und als er in die Gondel stieg,
seufzte er tief.
Er saß gedankenlos in dem schwarzen Не думая ни о чем, сидел он в черной
Gondelzimmer, gedankenlos
кабине гондолы, и, плавно качая, несли его
schaukelten ihn die weichen Wellen,
бездумные волны давно знакомым путем
und trugen ihn den wohlbekannten Weg прямо в Бренту, а когда он остановился у
hinein in die Brenta - und als er vor dem давно знакомого дворца, ему сказали, что
wohlbekannten Palaste ausstieg, hörte синьора Лаура в саду.
er: Signora Laura sei im Garten.
Sie stand, gelehnt an die Statue des
Она стояла, прислонясь к статуе Лаокоона,
Laokoon, neben dem roten Rosenbaum, подле куста красных роз в конце террасы,
am Ende der Terrasse, unfern von den недалеко от плакучих ив, которые печально
Trauerweiden, die sich wehmütig
склоняются над струящейся мимо рекой.
herabbeugen über den vorbeiziehenden Улыбаясь, стояла она -- хрупкий образ
Fluß. Da stand sie lächelnd, ein weiches любви, овеянный ароматом роз. Он же
Bild der Liebe, umduftet von Rosen. Er пробудился от мрачного сна и весь вдруг
aber erwachte, wie aus einem schwarzen растворился в нежности и страсти.
Traume, und war plötzlich wie
"Синьора Лаура,-- произнес он,-- я
umgewandelt in Milde und Sehnsucht. несчастен и подавлен злобой, нуждой и
"Signora Laura!" - sprach er - "ich bin обманом..." Он запнулся на миг и
elend und bedrängt von Haß und Not
пролепетал: "Но я люблю вас!" Радостная
und Lüge" - und dann stockte er, und
слеза блеснула в его глазах. С
stammelte: - "aber ich liebe Euch" - und увлажненными глазами и пылающими
dann schoß eine freudige Träne in sein губами вскричал он: "Будь моей, дитя,
Auge, und mit feuchten Augen und
люби меня!"
flammenden Lippen rief er : - "Sei mein
Mädchen, und liebe mich!"
Es liegt ein geheimnisdunkler Schleier Темный покров тайны лежит на этом часе,
über dieser Stunde, kein Sterblicher
ни один смертный не знает, что ответила
weiß, was Signora Laura geantwortet
синьора Лаура, и если спросить ее ангелаhat, und wenn man ihren guten Engel im хранителя на небесах, он закроет лицо,
Himmel darob befragt, so verhüllt er
вздохнет и промолчит.
sich und seufzt und schweigt.
Einsam stand der Ritter noch lange bei Долго еще стоял рыцарь один подле статуи
der Statue des Laokoon, sein Antlitz war Лаокоона, черты его тоже были искажены
ebenso verzerrt und weiß, bewußtlos
страданьем и мертвенно-бледны,
entblätterte er alle Rosen des
бессознательно обрывал он лепестки роз на
Rosenbaums, er zerknickte sogar die
кусте, ломал и мял молодые бутоны, -- куст
jungen Knospen - der Baum hat nie
этот не цвел с тех пор никогда, -- вдали
wieder Blüten getragen - in der Ferne
рыдал безумный соловей, плакучие ивы
klagte eine wahnsinnige Nachtigall, die шептались тревожно, глухо рокотали
Trauerweiden flüsterten ängstlich,
прохладные волны Бренты, ночь засияла
dumpf murmelten die kühlen Wellen der месяцем и звездами, -- прекрасная звезда,
Brenta, die Nacht kam heraufgestiegen прекраснейшая из всех, упала с небес.
mit ihrem Mond und ihren Sternen - ein
schöner Stern, der schönste von allen,
fiel vom Himmel herab.
Kapitel 19
Deutsch
Русский
Vous pleurez, Madame?
Vous pleurez, madame? (вы плачете, мадам)
Oh, mögen die Augen, die jetzt so
О, пусть глаза, льющие сейчас столь
schöne Tränen vergießen, noch lange die прекрасные слезы, долго еще озаряют мир
Welt mit ihren Strahlen erleuchten, und своими лучами, и пусть теплая родная рука
eine warme, liebe Hand möge sie einst прикроет их в далекий час кончины!
zudrücken in der Stunde des Todes!
Ein weiches Sterbekissen, Madame, ist Мягкая подушка может служить отрадой в
auch eine gute Sache in der Stunde des смертный час, пусть будет она вам дана. И
Todes, und möge Ihnen alsdann nicht
когда прекрасная усталая голова поникнет
fehlen; und wenn das schöne, müde
на нее и черные локоны рассыплются по
Haupt darauf niedersinkt und die
бледнеющему лицу, -- о, пусть тогда
schwarzen Locken herabwallen über das господь воздаст вам за слезы, пролитые
verbleichende Antlitz: Oh, dann möge надо мной! -- ведь рыцарь тот, которого вы
Ihnen Gott die Tränen vergelten, die für оплакивали, я сам. Я сам -- тот
mich geflossen sind - denn ich bin selber странствующий рыцарь любви, рыцарь
der Ritter, für den Sie geweint haben,
упавшей звезды.
ich bin selber jener irrende Ritter der
Liebe, der Ritter vom gefallenen Stern.
Vous pleurez, Madame?
Vous pleurez, madame?
Oh, ich kenne diese Tränen! Wozu soll О, мне знакомы эти слезы! К чему
die längere Verstellung? Sie, Madame, притворяться дольше? Ведь вы, madame, и
sind ja selbst die schöne Frau, die schon есть та прекрасная женщина, которая еще в
in Godesberg so lieblich geweint hat, als Годесберге проливала ласковые слезы,
ich das trübe Märchen meines Lebens когда я рассказывал печальную сказку
erzählte - Wie Perlen über Rosen, rollten моей жизни, -- как перлы по розам,
die schönen Tränen über die schönen
катились прекрасные капли по прекрасным
Wangen - der Dachs schwieg, das
щекам, -- пес молчал, замер вечерний звон
Abendgeläute von Königswinter
в Кенигсвинтере, Рейн рокотал все тише,
verhallte, der Rhein murmelte leiser, die ночь набросила на землю свой черный
Nacht bedeckte die Erde mit ihrem
плащ, а я сидел у ваших ног, madame, и
schwarzen Mantel, und ich saß zu Ihren смотрел вверх, на усеянное звездами небо.
Füßen, Madame, und sah in die Höhe, in Сначала я принял и ваши глаза за две
den gestirnten Himmel - Im Anfang hielt звезды, -- но как можно спутать такие
ich Ihre Augen ebenfalls für zwei Sterne прекрасные глаза со звездами? Эти
- Aber wie kann man solche schöne
холодные небесные светила не умеют
Augen mit Sternen verwechseln? Diese плакать над несчастьем человека, который
kalten Lichter des Himmels können
так несчастлив, что сам не может больше
nicht weinen über das Elend eines
плакать.
Menschen, der so elend ist, daß er nicht
mehr weinen kann.
Ich habe nachgerechnet, Madame, Sie Я высчитал, madame, что вы родились в тот
sind geboren just an dem Tage, als die самый день, как умерла маленькая
kleine Veronika starb. Die Johanna in Вероника. Иоганна из Андернаха
Andernacht hatte mir vorausgesagt, daß предсказала мне, что в Годесберге я вновь
ich in Godesberg die kleine Veronika
найду маленькую Веронику,-- и я тотчас
wiederfinden würde - Und ich habe Sie узнал вас. Вы неудачно надумали, madame,
gleich wiedererkannt - Das war ein
умереть именно тогда, когда только
schlechter Einfall, Madame, daß Sie
начались самые веселые игры. С того дня,
damals starben, als die hübschen Spiele как благочестивая Урсула сказала мне:
erst recht losgehen sollten. Seit die
"Так бывает в смерти", -- я стал одиноко и
fromme Ursula mir gesagt "Das tut der задумчиво бродить по обширной
Tod", ging ich allein und ernsthaft in der картинной галерее, но картины уже не
großen Gemäldegalerie umher, die
нравились мне, как прежде, они словно
Bilder wollten mir nicht mehr so gut
вдруг поблекли, одна лишь сохранила
gefallen wie sonst, sie schienen mir
яркость красок. Вы знаете, madame, о какой
plötzlich verblichen zu sein, nur ein
из них я говорю.
einziges hatte Farbe und Glanz behalten
- Sie wissen, Madame, welches Stück
ich meine: Es ist der Sultan und die Sultanin von Она изображала султана и султаншу Дели.
Delhi.
Erinnern Sie sich, Madame, wie wir oft Помните, madame, как мы часами
stundenlang davorstanden, und die
простаивали перед ней, а благочестивая
fromme Ursula so wunderlich
Урсула загадочно усмехалась, когда
schmunzelte, wenn es den Leuten
посетители замечали большое сходство
auffiel, daß die Gesichter auf jenem
между нашими лицами и лицами на
Bilde mit den unsrigen so viele
картине? Madame, я нахожу, что вы очень
Ähnlichkeit hatten? Madame, ich finde, удачно изображены на той картине; даже
daß Sie auf jenem Bilde recht gut
трудно понять, как художнику удалось
getroffen waren, und es ist
передать все так верно, вплоть до наряда,
unbegreiflich, wie der Maler Sie sogar который вы тогда носили. Говорят, он был
bis auf die Kleidung darstellte, die Sie помешан и видел ваш образ во сне. А не
damals getragen. Man sagt, er sei
может ли быть, что душа его скрывалась в
wahnsinnig gewesen und habe Ihr Bild том большом священном павиане, который
geträumt. Oder saß seine Seele vielleicht тогда состоял при вас жокеем? В этом
in dem großen, heiligen Affen, der Ihnen случае он не мог не помнить о серебристом
damals, wie ein Jockey, aufwartete? - in покрывале, которое он сам однажды
diesem Falle mußte er sich wohl des
испортил, залив его красным вином. Я рад
silbergrauen Schleiers erinnern, den er был, что вы перестали носить его, оно не
einst mit rotem Wein überschüttet und особенно шло к вам; да и вообще
verdorben hat - Ich war froh, daß Sie ihn европейское платье более к лицу
ablegten, er kleidete Sie nicht
женщинам, нежели индийское. Правда,
sonderlich, wie denn überhaupt die
красивые женщины красивы в любом
europäische Tracht für Frauenzimmer наряде. Вы помните, madame, как один
viel kleidsamer ist, als die indische.
галантный брамин, -- он был похож на
Freilich, schöne Frauen sind schön in
Ганешу, бога со слоновым хоботом,
jeder Tracht. Erinnern Sie sich,
едущего верхом на мыши,--сказал вам какMadame, daß ein galanter Brahmine - er то комплимент, что божественная Манека,
sah aus wie Ganesa, der Gott mit dem нисходя из золотого дворца Индры к
Elefantenrüssel, der auf einer Maus
царственному подвижнику Висвамитре, без
reitet - Ihnen einst das Kompliment
сомнения, не была красивее вас, madame!
gemacht hat: die göttliche Maneka, als
sie aus Indras goldner Burg zum
königlichen Büßer Wiswamitra
hinabgestiegen, sei gewiß nicht schöner
gewesen als Sie, Madame !
Sie erinnern sich dessen nicht mehr? Es Вы не помните такого случая? С тех пор
sind ja kaum 3000 Jahre, seitdem Ihnen как вы услышали это, прошло не больше
dieses gesagt worden, und schöne
трех тысяч лет, а красивые женщины
Frauen pflegen sonst eine zarte
обычно не так скоро забывают слова
Schmeichelei nicht so schnell zu
тонкой лести.
vergessen.
Indessen für Männer ist die indische
Но к мужчинам индийское платье идет
Tracht weit kleidsamer als die
гораздо больше, чем европейское. О мои
europäische. Oh, meine rosaroten,
пунцовые, расшитые цветами лотоса
lotosgeblümten Pantalons von Delhi!
делийские панталоны! Будь вы на мне в тот
hätte ich euch getragen, als ich vor
день, когда я стоял перед синьорой Лаурой
Signora Laura stand und um Liebe
и молил о любви, -- предыдущая глава
flehete - das vorige Kapitel hätte anders окончилась бы иначе. Но, увы! На мне
gelautet! Aber, ach! ich trug damals
были тогда соломенно-желтые панталоны,
strohgelbe Pantalons, die ein nüchterner сотканные убогим китайцем в Нанкине, -Chinese in Nanking gewebt - mein
моя погибель была выткана в них,--и я стал
Verderben war hineingewebt - und ich несчастным.
wurde elend.
Oft sitzt ein junger Mensch in einem
Часто в маленькой немецкой кофейне
kleinen deutschen Kaffeestübchen und сидит молодой человек и спокойно
trinkt ruhig seine Tasse Kaffee, und
попивает кофе, а между тем в огромном
unterdessen im weiten, fernen China
далеком Китае растет и зреет его погибель:
wächst und blüht sein Verderben, und там ее прядут и ткут, а потом, несмотря на
wird dort gesponnen und verwebt, und высокую Китайскую стену, она находит
trotz der hohen, chinesischen Mauer
путь к молодому человеку, который
weiß es seinen Weg zu finden zu dem принимает ее за пару нанковых панталон,
jungen Menschen, der es für ein Paar
беспечно надевает их -- и становится
Nankinghosen hält und diese arglos
несчастным. Madame, в маленькой груди
anzieht und elend wird - Und, Madame, человека может укрыться очень много
in der kleinen Brust eines Menschen
страдания, и укрыться так хорошо, что
kann sich gar viel Elend verstecken, und бедняга сам по целым дням не чувствует
so gut versteckt halten, daß der arme
его, живет не тужа, и пляшет, и
Mensch selbst es tagelang nicht fühlt,
насвистывает, и весело поет -- тралаллала,
und guter Dinge ist, und lustig tanzt und тралаллала трала лла-ла-ла-ла-ла!..
pfeift, und trällert - lalarallala,
lalarallala, lalaral - la - la - la.
Kapitel 20
Sie war liebenswürdig, und Er liebte Sie; Er aber war nicht liebenswürdig, und Sie
liebte ihn nicht. (Altes Stück)
Deutsch
Русский
Und wegen dieser dummen Geschichte И вот из-за такой глупой истории вы
haben Sie sich totschießen wollen?
хотели застрелиться? Madame, когда
Madame, wenn ein Mensch sich
человек хочет застрелиться, будьте
totschießen will, so hat er dazu immer уверены, у него всегда достаточно для того
hinlängliche Gründe. Darauf können Sie оснований, но сознает ли он сам эти
sich verlassen. Aber ob er selbst diese основания -- вот в чем вопрос. До
Gründe kennt, das ist die Frage. Bis auf последнего мгновения разыгрываем мы
den letzten Augenblick spielen wir
сами с собой комедию. Мы маскируем
Komödie mit uns selber. Wir maskieren даже свое страдание и, умирая от
sogar unser Elend, und während wir an сердечной раны, жалуемся на зубную боль.
einer Brustwunde sterben, klagen wir
über Zahnweh.
Madame, Sie wissen gewiß ein Mittel Madame, вы, должно быть, знаете средство
gegen Zahnweh?
от зубной боли?
Ich aber hatte Zahnweh im Herzen. Das У меня же была зубная боль в сердце. Это
ist ein schlimmstes Übel, und da hilft
тяжелый недуг, от него превосходно
sehr gut das Füllen mit Blei und das
помогает свинцовая пломба и тот зубной
Zahnpulver, das Barthold Schwarz
порошок, что изобрел Бертольд Шварц.
erfunden hat.
Wie ein Wurm nagte das Elend in
Страданье, как червь, все точило и точило
meinem Herzen, und nagte - Der arme мое сердце, бедный китаец тут ни при чем,
Chinese trägt keine Schuld, ich habe
это страдание я принес с собой в мир. Оно
dieses Elend mit mir zur Welt gebracht. лежало со мной уже в колыбели, и моя
Es lag schon mit mir in der Wiege, und мать, баюкая меня, баюкала и его, и когда
wenn meine Mutter mich wiegte, so
песни ее навевали на меня сон, оно
wiegte sie es mit, und wenn sie mich in засыпало вместе со мной и пробуждалось,
den Schlaf sang, so schlief es mit mir
лишь только я открывал глаза. По мере
ein, und es erwachte, sobald ich wieder того как я становился больше, росло и
die Augen aufschlug. Als ich größer
страдание, и стало, наконец, безмерно
wurde, wuchs auch das Elend und wurde большим и разорвало мое...
endlich ganz groß, und zersprengte mein
Wir wollen von andern Dingen
Поговорим лучше о другом -- о венчальном
sprechen, vom Jungfernkranz, von
уборе, о маскарадах, о свадебных пирах и
Maskenbällen, von Lust und
веселье -- тралаллала, тралаллала,
Hochzeitfreude - lalarallala, lalarallala, тралалла-ла-ла-ла-ла!..
lalaral - la - la - la.